идти

Наверное, это был самый отвратительный обмен, из тех, которые когда-либо совершались, и даже не потому, что он был не равносильным, а потому, что: ей, амиго, давай я брошу своё ничего, а ты — свою жену с ребёнком — хорошо, Эрнесто, ты прав, Эрнесто, [ясделаювсёчтотыскажешьэрнесто[ясделалэто]. Эктор плакал и соглашался, и немножечко пил, глотая так тяжело и с такими горькими слезами, будто в горле у него расцветала колючая широкая голубая агава. А потом играл и пел. Потом уже не играл, но пел зато дуэтом. Потом получил по морде, в первый раз за два года, потом еле ходил, повешенный на Эрнесто, вдыхал сигаретно-дешевый, текило-блювательный, чуждо-чужой-женско-парфюмный запах твидового эрнестового жакета с кожаными шнурками и украденной шерифской звёздочкой. Потом опять горько пил и сладко плакал, и этот другой бар с глухим кельнером был пуст и работал до последнего, так что Эрнесто без опаски спросил, додавил пьянкий сок совести, по-пумьи улыбаясь: «ты же не хочешь ей врать?». Эктор чуть не сказал «даэрнестоконечно», по животной рефлекторной памяти, но, к счастью, был настолько душевно пустой и алгокольно полный, что смог лишь качнуть головой. А потом снова шатался, заплетаясь, как подросток, в ногах и чувствах. Снова вдыхал запах вонючего твида, а потом ему это надоело, и он повалился в клумбу с чернобрывцами, повалив за собой драгоценного Эрнесто. Цветочный запах ему нравился больше. — Я слишком пьяный, Эрнесто. — Ты всегда честный. Даже когда не пьяный. Люди с таким редким даром плохо кончают. — Мне учиться врать? — Молчать. [какскажешьэрнесто] Звёзды манили обещаниями принять двух гуляк в свои ряды. Звёздочки аниса, подвешенные у кого-то под низкой крышей, или свисающие с подоконника связкой. Настоящие, наверное, тоже, но они было очень размытыми и не помещались в четыре метра их персонального мира. Эктор сжался и уткнулся носом в чужую подмышку, где пиджак был протёрт больше всего и откуда сквозь рубашку доносился запах вечернего одеколона. Куда не тыкались всякие вонючие сеньориты, интересующиеся совсем другим местом. Зачастую, только своим. — Ты можешь посылать ей чеки. Ты можешь забыть о ней, в конце-концов, и это будет лучшим вариантом. Она же волевая и ненавистная. Она будет рвать все твои переводы. [богородицамарияэрнестоянепонимаюочёмты] Эрнесто начинал пропитываться запахом рыжих цветов, и охристой земли, и веснусчатого Эктора. Единственная связная и, по странной случайности, связанная именно с этим мысль была о том, что первое их крупное турне они обязательно устроят в Ирландии. — Ты ведь понимаешь? — Что? — шёпотом, как колыбельную и так спящему ребёнку, промурлыкал Эктор. — Ты не слушал? Она ненавидит тебя /уже/. Сейчас. /Сейчас/ два часа ночи с копейками. Где ты шляешься, Эктор? С кем ты шляешься? С какой целью ты шляешься? [чтобыидтизатобойэрнесто] [чтобылюбитьтебя] [чтобычувствоватьтебя] Эктор хихикает. Глупо, как кто-то молодой и смущённый, и немного в другой ситуации. Эктор всё ещё шепчет и кажется, что у него на губах звёздная пыль. Это просто соль и слюна, а выглядит маняще, как космос. Эктор шепчет: — Я хочу умереть, Эрнст. Святая Мария, как же я хочу /сейчас/ умереть. Песни писать. О тебе, тайно. Мысли, Господь. Сколько же… — Эктор тяжело приподнимается на дрожащей, будто не своей руке, и падает, действительно падает, с хлопком, действительно роняет свою голову и чуть не хрустнувшую шею на широкую грудь того-о-котором-хочется-писать. Туман рассеивается. Настоящие космические звёзды будто подсвечены красным неоном. Вселенная действительно сужается, Эктор /так и знал/. — Как же их много. Эрнесто что-то снова болтает. Снова о чеках. О бюрократии, бумагах, разводе и блестящих пиджаках с пайетками («тебе серебряный, мне — золотой. Если хочешь, можешь взять золотой себе»), о тапасах, которые нужно обязательно приготовить в дорогу или сразу купить в магазинчике сеньоры Веласкес, несмотря на плохую репутацию магазинчика и самой сеньоры. Эрнесто болтает обо всём на свете, при этом не затрагивая ни тему любви, ни тему смерти. Эктору этого вполне хватает. Эктор думает, что у них для этого будет навалом времени — и в Мексике, и в Ирландии, и куда их ещё Дьявол занесёт. [Эктор ещё и уже никогда не был и не будет так прав] [Особенно в ссорах с женой] [Особенно в той части про смерть] Эктор засыпает, а его чувство /привязанности/ не дремлет никогда. Эктор засыпает на чьей-то клумбе чернобрывцев, неудобно уткнувшись уже занемевшим холодным ухом в грудь Эрнесто. Эрнесто тащит Эктора в холостяцкую комнатку под чердаком, которая с завтрашнего дня не будет принадлежать ему. А дом Эктора не принадлежит Эктору /давно/. С завтрашнего дня он сам будет принадлежать. И, наконец-то, снова будет владеть. С завтрашнего дня у него появится что-то, кроме бесконечного желания идти-за-эрнесто. С завтрашнего дня у него появится такая /возможность/.