Символ

...Призрак не спит с мужчинами. Обычно не спит — но и это ведь не мужчина, если подумать. Это — инструмент, способный послужить в одном точно так же, как и в другом. Кай Лен лежит перед ним (под ним): импланты и усовершенствования, сбалансированное оружие для уверенных рук. Бывший оперативник N7. Безжалостный и к врагам, и к своим. Необходимость, спрессованная под кожей; всё во имя цели — и если на секунду закрыть глаза, скользя ладонями по крепкому телу — средоточию опасной, знающей себе цену силы, — на ум может прокрасться сквозь чёрный ход совершенно другое имя. То, которое на грани слышимости выдыхает он, втискиваясь внутрь Лена — одним движением, слегка болезненным для обоих. — Шепард. «А ведь я успел уже подумать, будто узнал тебя». Лен дышит неровно, тяжело; при звуке имени нижняя часть его лица, не закрытая металлопластовой полумаской, кривится. Вздрагивают узкие губы. — Прикажите мне убить его, — хрипло говорит Лен. — Нет. Ещё нет. Призрак качает головой. Пальцы пробегают по обнажённой груди, как бы — только как бы — невзначай надавливая на вкрапления тёмного металла. Лен морщится, но молчит — приноравливаясь к этим прикосновениям, как и к присутствию внутри себя. От Лена пахнет потом и слегка кровью — он явился сюда сразу же после миссии по устранению; пахнет чужим страхом — ничуть, нисколько не собственным. Точно так же, как должно было пахнуть от Шепарда — когда тот возвращался с отчётом в комнату совещаний на построенном для него (и только для него) корабле. Они с Шепардом ни разу не виделись лицом к лицу. Однако за время неусыпного, напряжённого наблюдения — за годы, посвящённые сбору данных и реконструкции, — ключевой элемент его планов стал известен Призраку до такой степени, о какой не мог бы мечтать никакой любовник или любовница. (Мисс Лоусон претендовала на это исключительное знание — но её поле зрения было слишком ограничено, слишком искажено завистью.) То, как Шепард отдавал приказы — никогда не повышая тона, ровным голосом, ясно слышимым даже в гуще боя. Как вскидывал винтовку к плечу, льнул к прикладу; как совершенно по-разному сжимал кулак — для удара, в споре с политиками, во время вдохновляющей речи. Его отсутствующие увлечения, его готовность жертвовать малым ради большего, его отстранённое видение себя самого — всё казалось настолько уместным, настолько подходящим и правильным, что оставалось лишь сделать ход навстречу. Единственно-верный ход. «Я ведь дал тебе всё, Шепард». Возможность и право действовать. Уступки, каких не позволялось никому больше. Призрак даже всерьёз раздумывал о том, чтобы увидеться однажды лицом к лицу: как только Шепард согласится занять предназначенное ему — приготовленное нарочно, загодя — место. Чуть ниже, но всё-таки — по правую руку. И всё окончилось этим: две голограммы, одна напротив другой — два хищника, спорящих над добычей: бесценной базой за ретранслятором Омега-4. Глухой алый блеск. Холодное голубое сияние. Никаких компромиссов. То, что должно было стать самым совершенным союзом — во имя будущего, во имя человечества, — обернулось худшей из неудач. «Неужели ты думаешь, будто сможешь направлять эту галактику в одиночку?» Рот Призрака кривится в усмешке — горькой, неудовлетворенной. Лен вскидывает подбородок, подаётся челюстью вперёд — и Призрак грубо накрывает его рот своим. Его язык не встречает сопротивления — Лен слишком хорошо знает, кто его хозяин. С Шепардом было бы по-другому. Тот спорил бы даже в этом, жёстко, сражаясь за каждый воображаемый дюйм; но и Призрак — не мисс Лоусон, которую Шепард вскрыл, словно устрицу, скользнув под гладкую скорлупу лезвием стальной воли. Призрак подтягивает Лена к себе за правое бедро — и Лен понимает бессловесный приказ, обхватывая ногами его талию. Сжимает пальцы у него на плечах — единственная вольность; от них, металлических, вполне могут остаться следы — но сейчас Призрак думает совсем не о том. В Лене нет ни толики той памятной изощрённости. Сложности. Всё напоказ, всё нарочито. У Шепарда лучшее скрывалось внутри — усиленные сосуды, кости и мышцы; нервные волокна с улучшенной проводимостью, увеличенная скорость реакций; иммунитет к инопланетным болезням и невосприимчивость к почти любому внушению. Даже до своей смерти Шепард с полным правом мог называться образцом Человечества; после же — с глазами, способными ясней видеть истинное положение дел в Галактике; с руками, способными крушить органо-синтетические корпуса Жнецов; с волей, ведущей за собою целые армии, — он сделался непревзойденным. Даже алая сетка шрамов, перечеркнувшая его лицо изнаночной тенью, это не портила. Ровно наоборот. Если бы только можно было ещё немного улучшить Шепарда, уже без помощи предательницы мисс Лоусон — но при содействии бесценных осколков чуждой природы. Первый шаг Человечества на пути нового, абсолютного превосходства — кто лучше подошёл бы в качестве примера для подражания? При мысли об этом Призрак толкается в Лена ещё сильнее, жёстче, настойчивей; тот не стонет даже, слегка рычит, но остаётся послушен. Собственный член Лена напряжён, но Призрак не собирается до него дотрагиваться. Он сделал бы это для Шепарда; если бы они стояли рядом, напротив один другого, глядя на Землю — совершенную и прекрасную, — плывущую по своей орбите в обзорном окне рядом с ними. Возможно, тогда он даже позволил бы самому Шепарду прикоснуться к себе — позволил бы обхватить их обоих ладонью, привычной к винтовке, куда более мозолистой и мускулистой, чем собственная. Позволил бы, останься Шепард тем символом, какой Призрак когда-то увидел в нём. Не соперником. Не отступником. Символом. Его движения становятся всё отчаянней, резче, нетерпеливее. Но Лену вполне достаточно такого с собой обращения. — Прикажите. Мне. — Лен почти умоляет. Почти неслышно, почти отчаянно; в тёмных глазах горят искры, напоминающие чем-то сигналы неполадок в искусственной сетчатке Шепарда. В карих, холодных глазах, которые никогда не взглянут на Призрака с подобной преданностью. Которые подобная преданность, на самом деле, только испортила бы. Чувствуя приближение разрядки, он выскальзывает из Лена. Поднимается на ноги, жестом — поворотом головы, движением подбородка — приказывая Лену поменять позу: опуститься перед ним на колени и открыть рот. Протезированные конечности касаются пола с лёгким искусственным призвуком; влажный жар рта обхватывает готовую излиться плоть. Он закрывает глаза. С Шепардом он никогда не представлял подобного; но, в конце концов, символизм бывает различным. — Ты сможешь попробовать, — обещает он Лену, опуская тяжёлую ладонь ему на голову, не давая отстраниться, не давая ни капле спермы пролиться на идеально-блестящий пол. Но на самом деле он хотел бы сделать это сам. Если убедить не получится — если не выйдет переделать — тогда: сломать собственными руками, низвести от символа и героя — до едва держащихся вместе ошметков металла и мяса. Присвоить его себе хотя бы так. Если не вышло — иначе.