О драконьих

Много сказок и легенд знали викинги о драконах — одни являли правду, иные были выдумкой с начала до конца. Но у драконов были свои легенды, ни одной из которых люди никогда и не слышали. Когда-то в небе — высоко, среди звезд — стояла Великая Гора, настолько большая, что на ней могло бы уместиться все Комин — людское племя вместе с их домами и скотом, и никогда не враждовать с соседями за землю. Но та гора извергала из недр своих живое пламя, превращая все вокруг в сухую жаркую пустыню, и потому не подошла бы для людей — на ней всегда жил лишь народ, именуемый Вулканцами. Те существа были один в один людьми, но не боялись огня — по жилам у них текла раскалённая лава, а потому славились Вулканцы своенравностью и гордыней и не могли жить без войны. Битвы их были столь жестоки и яростны, что однажды Великая Гора не выдержала и треснула пополам, извергнув пламя на всех своих обитателей и уничтожив саму себя. Явился на умирающую Гору человек, что называл себя Хассу*, и объявил: «Я — ваш спаситель. Хотите выжить, следуйте за мной на молодую Терру — лишь тогда существовать будет вулканский род!» Послушался народ Великой Горы — кто остался в живых, — и молвил тогда Хассу: «Я помогу вам, но знайте, что на Терре гости вы, ибо владыки ее — Комин. Научитесь жить в мире с ними и чтить их порядки — и так только сумеете сохранить новый дом». Согласны были Вулканцы, ведь некуда им было идти, но сомнения одолевали их: как смогут они сдержать свою кровь-лаву, как удержатся от войны друг с другом и соседями-чужаками, как не разрушат Терру, подобно тому, как разрушили Великую Гору? И на эти вопросы у Хассу был ответ. Взошли Вулканцы, как повелел им их спаситель, на корабль цвета ночного неба, что без парусов домчал их до Терры быстрее, чем мог до нее добраться ветер. Изумленные, ступили они на новую землю, и Хассу молвил: «Кровь ваша — раскаленная лава, сердца — неукротимы и горячи, но знаю я, как помочь вам научиться жить мирно. Вашим детям дан будет бесценный дар, какого нет даже у Комин.» Рассказал спаситель Вулканцам о мире, что стал их приютом, поведал о грядущем и наказал чтить два завета — беречь Терру и любить детей своих, коим суждена великая судьба. Протянул Хассу руку вперед, раскрыл ладонь и увидели Вулканцы я-мар, подобное тем, что откладывала на Великой Горе крохотная айлак. Повелел после Хассу многим парам, что были в каждом из великих вулканских кланов, друг за другом идти к нему, и каждой паре дал по я-мар, что были разных форм и размеров: целая кладка я-мар была у Хассу, и пары выбирали себе одно и шли к Хассу, что нарекал каждую пару семьей, а того, кто появится из я-мар — их ребенком. Ушел Хассу, настояв следовать его заветам, и спустя несколько лун вылупились из скорлупок айлак — разные внешне, подобно тому, сколь разными по духу были вулканские пары, но умевшие все с самого рождения обретать обличье своих родителей. Так появились Драконы.

***

Валка знает, где искать Беззубика, когда его нет рядом с Иккингом — Грозокрыл выяснил это уже давно. Ни один из драконов Олуха не рискует обретать свою вторую форму на острове — тем, кто раньше жил в Ледяной пещере, их новые собратья рассказали о множестве укромных мест, где можно уединиться, чтобы побыть человеком, устроить ритуальные собрания либо личные встречи. Беззубик тоже предпочел бы улететь как можно дальше, но выбора у него нет, поэтому в поисках одиночества он уходит на противоположную часть Олуха, отделенную от поселения лесом: там, у моря прячется утес — открытое, тихое место, с которого в ясные ночи можно наблюдать купол неба, усыпанный звездами, о которых он так часто мечтает. Ночная фурия никому не рассказывал об этом утесе — ни Громгильде, ни одному другому дракону. Но для штормореза выследить собрата простая задача — выследить и подлететь совершенно бесшумно, несмотря на размеры. Две пары крыльев расправлены для плавного полета на свет одинокого костра, горящего маяком на самом краю обрыва. Грозокрыл замечает человеческую фигуру раньше, чем Валка: по-видимому, дракон только что обустроил себе теплое местечко, подпалив собранные в кучу ветки, и в человечьем облике устроился спиной к костру, чтобы пламя не слепило его — хорошо, когда Беззубик повернется к ним, огонь не позволит разглядеть непрошеных гостей сразу. Женщина тоже видит юного дракона, однако ничего не говорит своему другу — шторморез знает план и понимает ее без слов. Когда Спок осознает, что больше не один, обращаться уже слишком поздно. Неужели придется разыгрывать из себя человека — невесть почему голого, да с острыми ушами? Драконий и человеческий запахи, посланные с порывом ветра от мощных крыльев одного из незваных гостей носу Спока, столь же чувствительному, как и в обличии дракона, ему определенно знакомы. Но осознание того, что он прекрасно знает пришельцев, приходит не сразу — слишком невозможным кажется присутствие здесь кого-то из его иной, драконьей жизни. — Здравствуй, Беззубик, — говорит Валка, спешившись, и подходит ближе. Грозокрыл лишь коротко кивает в знак приветствия и, не дожидаясь ответа от вскочившего на ноги дракона, разворачивается и идет в сторону леса, ясно давая понять, что с ночной фурией беседовать собирается только мать Иккинга. Отпираться бесполезно, но, несмотря на смесь досадливого удивления и злости на эту пару, дракон чувствует облегчение — притворство чуждо его природе. В голове возникает сотня вопросов, но он догадывается об ответе на каждый из них, поэтому молчит, хмуро глядя на гостью. — Извини за вторжение, — продолжает Валка, понимая, что Беззубик не собирается отвечать. — Мне необходимо было застать тебя в этом облике, иначе ты бы не пожелал говорить. — С чего ты взяла, что я пожелаю говорить сейчас? — Грубо, но Спок не может с собой ничего поделать — не всякий человек бы сдержал раздражение, когда так нагло вторгаются в его тайны, а уж дракон, по природе своей зависящий от эмоций, тем более. Женщина лишь мягко улыбается, совсем не обижаясь — она прекрасно знала, как поведет себя ночная фурия. Прожив с драконами двадцать лет, привыкаешь, что они идут на поводу у своих чувств яростнее, чем воинственные викинги. Реакция Беззубика даже мягче, чем у любого другого его собрата. Исчез тот очаровательный дракон с огромными глазами, который рядом со снобом-Грозокрылом выглядел восторженным детёнышем. Перед Валкой стоит статный юноша, точнее, молодой мужчина, который в своем ледяном спокойствии кажется немного старше ее добродушного сына, что, скорее всего, не так. Губы сжаты в тонкую линию, брови, и без того имеющие форму, отличную от человеческой, сведены к переносице, глаза — сверкающие, ярко отражающие пламя костра — метают молнии, выдавая бурю, сдерживаемую лишь самоконтролем напополам с упрямством. Дракон не стесняется своей наготы — он является частью окружающей его природы; длинные, черные, как тело ночной фурии, волосы вздымаются порывом холодного ветра, который словно поддерживает негодование и гнев человека. — Сейчас ты хотя бы не сбежишь, — отвечает Валка. — Незачем. Поэтому присядь и позволь мне сесть рядом с тобой для беседы. Затем я уйду, сохранив все в тайне — словно ничего не было. Или ты боишься простого разговора? Уголок губ Спока раздраженно дергается — задумка Валки ему понятна: ни один дракон не позволит поставить под сомнение свою храбрость. Но он не тот, кто попадется на столь очевидное подстрекательство. Однако женщина использовала и другой прием, настойчивость, а вечно убегать — вот что точно было не по-драконьи. Ночная фурия садится на землю, скрещивая ноги, и Валка делает то же, но опускается на колени. — Я буду говорить с тобой, Валка, — уже спокойнее, с усталой обреченностью отвечает Спок. — Но никогда не действуй против меня украдкой и не старайся подначить. — Хорошо, — кивает женщина, несколько смешавшись. Беззубик — очень, очень нетипичный дракон. Конечно, все драконы любят прямоту, пусть даже она будет грубой, но не все они способны распознать ложь и уловки — потому что сами не лгут друг другу никогда. Темные глаза ночной фурии смотрят на Валку, выжидая, и она продолжает, задавая вопрос, за ответом на который и прилетела. — Почему ты до сих пор не открылся ему? Им обоим не надо называть имени, чтобы понимать, о ком идет речь. Спок знал, прекрасно знал, что именно интересовало мать его Джима**. — Людям нельзя знать тайны драконов, — отвечает он. И не врет. — Не оправдывайся сам перед собой, Беззубик! — Выдает неожиданную для себя резкость Валка. Разумом она понимает состояние дракона, но волнение от предстоящего разговора, преследовавшее ее с начала ночи, уговоры и постыдные попытки хитрить вымотали ее не меньше — и она предпочитала честность. — Мне-то не рассказывай — я два десятка лет жила в драконьем обществе и знаю про них все. Потому что они приняли меня в семью. А Иккинг — он твоя семья, разве не так? Спок не отвечает, лишь взгляд его меняется, как всегда бывает, когда он думает о друге — но пляшущего пламени недостаточно, чтобы собеседница могла заметить перемену в драконьем лице. — Или… Ты боишься, что он испугается? Не примет тебя настоящим? — Моя настоящая форма — дракон. — Валка только коротко и печально улыбается на это. Драконы не лгут друг другу, но себе… Без успокаивающий, такой притягательной лжи для собственной души не может обойтись ни одно разумное существо. — Но этого я не боюсь, — продолжает убеждать себя Спок, хотя мысль о том, что Иккинг может отвернуться от него, заставляет сердце, быстрее обычного качающее по телу зеленую кровь, беспомощно защемить. Нет, друг действительно никогда не откажется от него, даже если Спок потеряет крылья, и больше не сможет быть частью их команды. Дело совсем в другом… — Тогда почему, Беззубик? Скажи мне, — женщина искренне не понимает ночную фурию, но жаждет понять — и вовсе не из праздного любопытства. Спок не может открыть причину, потому отводит взгляд и глядит на огонь — сложно, невероятно тяжело произнести вслух то, что ранее было лишь в сердце, о чем долгие годы не знал никто. Исповедаться в страхах, в своих самых потаенных, глубоких желаниях — словно камнем броситься с этого утеса вниз, не расправив крыльев. Рассказать о том, что, казалось бы, привычно терзает душу, кажется бессмысленным, опасным и безумным. Однако сейчас, в эту теплую ночь, спокойствие которой нарушается лишь редкими порывами северного ветра, дарующего свежесть двум людям, которых греет огонь, Спок осознает, что хочет этого больше всего на свете. Валка была действительно умна и обладала интуицией, свойственной разве что дракону: не зная Беззубика человеком, она поняла его лучше него самого. Только так, застав его в его личном мире, отделенном от остального, словно сон от яви, единственном месте, где он может быть и становится собой настоящим, она могла раскрыть его тайну и помочь, ибо сама становилась частью этого сна. Дракон конечно же знал, что это не так, но сердце считало иначе, и Спок чувствовал, что если что-то и может даровать ему хоть малейшее облегчение, то это признание. Он поднимает взгляд от костра и смотрит на свою внезапную katra hakausu, не скрывая больше свою болезнь. Валка следит за ним неотрывно, словно завороженная незначительными изменениями на человеческом лице, и лишь теперь видит главное, с замершим сердцем осознавая все, еще до того момента, как дракон произносит вслух свою самую сокровенную тайну. — Иккинг — мой t'hy'la, Валка. Утес — северный край острова, за обрывом — море, южнее — лес. Густая чаща, бурелом, непроходимый для человека. Здесь нет ничего для охоты, сбора лекарственных трав, тренировок с драконами — лишь крохотное улесье с безжизненной землей. И все же лишенный запахов живых существ, окутанный ароматом леса и дыханием холодного моря, утес был для Спока дверью в иную реальность. Живым сном наяву, местом отдыха и размышлений, местом, где можно было услышать человечью речь — свою собственную, пугающе громкую в тишине этого сна. Порой дракон и правда разговаривал вслух, беседовал в унисон с ветром, обращал речи к солнцу. Во мраке ночи шептал звездам заветное имя, которым сам нарек его в первую встречу… Джим. Но никогда Спок не произносил мой t'hy'la. Не смел. Не мог. Едва дракон думал об этом, горло сдавливал спазм, дыхание мучительно перехватывало — Спок закрывал глаза, поднимая их к небу, и долго, размеренно дышал, волей успокаивая заходящееся болью сердце. Сухой, твердый голос Спока не показывает ни капли обреченности, но ее никакими силами, ни упрямством невозможно скрыть во взгляде. В глубине блестящих, словно озера в свете луны, драконьих глаз тонет тихая печаль, какая остается после выгорания ярчайшего желания. Огонь неистовой жажды, что некогда палящим солнцем сиял в очах цвета юной зелени, укрыт водами бесконечной тоски. Такое не происходит за одну луну… Понадобились годы, чтобы в сердце дракона вспыхнуло обжигающее пламя и усилием человеческой воли обратилось в живые, теплые угольки, вопреки всему разумному тлеющие на дне стылых вод. Столько лет Беззубик живет плечом к плечу с Иккингом, согревая душу одной лишь дружбой того, кто даже не догадывается об огне, что может вырваться на воздух и поглотить его «приятеля». — Беззубик, — от волнения у Валки пересыхает горло, и голос звучит немного хрипло, — как давно? — Не сразу, — Спок прикрывает глаза на несколько мгновений. — Сейчас идет седьмая весна. — Сколько весен тебе? — Трижды семь. Над утесем сгущается тишина, даже ветер безмолвствует. Они оба, человек и дракон, знают — либо Иккинг проживет со своим другом, не ведая его тайны, еще семь счастливых лет, либо Беззубик уйдет. Спок размышлял, как принесет Джиму сломанные им самим закрылки, с помощью которых он мог летать без наездника, как тот починит их и наденет на дракона, не задавая вопросов, уверенный, что его Беззубик достоин всего на свете, счастливый выполнить просьбу лучшего друга, даже если придется потратить на это целую ночь. Как прикоснется последний раз к драконьему хвосту, что стал причиной их встречи, их дружбы, их счастливой, но столь короткой жизни бок о бок. Спок не выдержит долго его взгляд, яркий, лучащийся, говорящий «Возвращайся скорее», а вслух — «Веселись, приятель!» Спок подойдет, наклонив голову в просьбе о ласке, скрывая за благодарностью прощание, и он обнимет его, не ведая, что в последний раз… Несколько дней спустя Джим отправится с целой спасательной командой искать друга, что наверняка попал в беду, но не найдет никого, как бы далеко ни отправился, кроме тела остроухого человека на одной из далеких, продуваемых ветром скал, что снова сломал закрылки и скормил их бурному морю, пока его самого не успела пожрать plak'tow. Его истинная форма была человеческой. Он родился человеком и лишь затем первый раз обратился драконом — в отличие от собратьев, что по воле становились людьми, но рождались и умирали драконами. Его мать — была человеком. Поэтому Джим решил бы, что Спок просто пропал без вести. Таков был его план до этой ночи. Лишь сейчас он осознал, что этого Валка, вездесущая вместе со своим Грозокрылом, не допустит… Либо Спок проживет с Джимом еще семь лет. Либо его вынудят открыться.