Деревенская бытовуха

Как в самых красивых легендах, как в самых умных книгах и как в самых завидных историях любви у бабушек, мне когда-то повезло родиться в нужном месте и в нужное время, чтобы позже поделиться своим рассказом с вами. Для многих такое расхваливание покажется ерундой, когда они ознакомятся с этим посланием получше, но для старой больной женщины, доживающей свой век в тёплом и уютном домике почти на окраине Оксенфурта, то был крик души по молодым и необратимым временам, которые были хоть и не такими сытыми, как сейчас, но прекрасными и значимыми. И красота была вовсе не в холодной халупе наперевес с пустым желудком, а в силе гибкого тела, ярких красках зелени и невинно-чувственном сердце. Да, возвращаясь к своим записям к вам спустя одну чашечку чая с двумя, — обманываю, — четырьмя пряниками, не могу не обратиться поговорить с вами по душам. А что, собственно, вы принимаете за любовь? Глупая и необратимая привязанность? Сокровенные и никем неизвестные возвышенные чувства? Впрочем, не хочу грузить вас своими старческими думами раньше времени. Лучше сразу перейти к делу, ради которого я села писать, а вы — читать. Некогда наша семья, состоящая лишь из небольшой и дружной команды: меня, матери и отца жили на далёком отшибе от того места, где мне сейчас довелось располагаться, а именно — на юго-западе от величественного Оксенфурта, в глухой деревеньке, в которой-то и мясника было не сыскать. Отец, как глава семьи, заботился о нашем благополучии и каждый день уходил в лес, чтобы ставить и проверять силки. Дичи, как громко бы не звучало данное слово, было мало, а если что-то и ловилось, то лишь какие-то птицы и грызуны. Не было слов описать состояние безысходности у мужчины, который, видя голодных и жутко-худых жену и дочь, не мог ничего предпринять. Тогда-то отец заливал горе алкоголем и подолгу отходил, не принося домой ничего. Мать пыталась собирать корешки, что-то сажать на небольшом участке земли, плести корзины и работать в поле за двоих: себя и пьяного отца. Я ей тоже помогала всем, чем могла, и просила, чтобы та ни в коем случае не отдавала меня замуж раньше положенного. Вообще перспектива стать чьей-то женой и прожить всю оставшуюся жизнь со сгорбленной над бесчисленным количеством детей, внуков, полем и работой спиной не прельщала своей заманчивостью. Но без денег, знаний и знакомых мне было не пробиться в большой свет — я это понимала, оттого и бездействовала. У нашего соседа Тревора была довольно большая хата с маленькой спальней, но широкой прихожей, соединённой с кухней и столовой. К нему частенько заходили наши, деревенские, чтобы что-то обсудить или выпить. Мой отец был почти завсегдатаем его дома в те моменты, когда было уж совсем туго с делами. Он иногда брал и меня — мать всегда отказывалась идти — туда, где мне на вечер давали половинку сухого калача погрызть, хлебнуть разок крепенького алкоголя или же чего пожевать. Отец в тот день вновь собрался к Тревору и предложил мне. Я, конечно, сразу же согласилась, зная, что вновь получу что-нибудь пожевать, и мы отправились к соседу в его тёплую хату, в которой уже собрались несколько мужиков и две бабы: жена Тревора и дочь старосты с ним самим. Стоило нам переступить порог, как в нос ударил упоительный запах жаренного мяса и свежего молока, от которого перед глазами аж всё поплыло. — Ну наконец-то! Мы уж вас заждалися, — улыбнулся Тревор и указал на скамью за столом. Я с удивлённым лицом присела вместе с отцом, хотя всегда грызла свои угощения где-то в углу, где могла спокойно послушать болтовню старших, поиграть или поговорить с другими бабами. — А у нас сегодня праздник! Уж как десять лет я со своей Линкой, — на этих словах его жена горделиво улыбнулась, — да и так совпало, что мой дед — седьмая вода на киселе — помер и оставил нам своё наследство. Вернулись токмо вчера из Новиграда, привезли корову, семена цветов, мяса, тканей! Гляньте-гляньте! Смотреть на то, как старшие, охая и ахая, разглядывают новое платье Линки и проверяют семена заморских цветов, я не стала. Моя рука сама потянулась к небольшому куску ароматного мяса с коричневой корочкой. За столько дней воздержания и постной пищи то было самое вкусное и желанное угощение из всех существующих на белом свете. Мне хотелось взять ещё и ещё, но подавленный вид отца и не очень дружелюбные выражения лица других соседей остановили меня. Позже, конечно, мне дали ещё и даже напоили домашним молоком, но от этого батьке не стало веселее, и я его понимала в этом, особенно спустя столько лет. — Помимо коровы я вам новостей привёз, — продолжал хвастаться Тревор, который, почувствовав всеобщее внимание, становился всё веселее и беззаботнее. — Слыхали, что, мол, Визимир… Наверное, на этом моменте мне стоило извиниться перед вами, дорогие слушатели, потому что в силу своего нежного возраста, — четырнадцати лет, — незаинтересованности в политике и незнания я не слушала и всеми силами показывала, что мне неинтересно. Мне всегда казалось, что такие истории только для мужчин и пожилых женщин, поживших своё и не знающих, чем мы себя ещё занять. Глотнув пару разочков сладкой медовухи, тоже привезённой из Новиграда, поболтав с дочкой старосты и поев, я заинтересовалась рассказом друга Тревора Висмуром, что так активно жестикулировал, выпучив глаза, почти на каждом слове делая паузу, чтобы впечатлить ещё больше, и ему это, по правде говоря, удавалось. — Иду я, значит, по лесу, слушаю птиц, а в руках — рогатинка. Думаю, щас какого заяца-то и пришиблю… — Во дубина! Кто ж на зайцев с рогатинкой-то ходит? — перебил того Тревор, задорно смеясь. — Цыть! Я рассказываю. Так вот иду я, значит, слушаю… На этом моменте мне, сытой и довольной, было так хорошо, что, опёршись о собственный локоть, я в полусонном состоянии слушала возмущённую речь Висмура, приправленную им толикой загадочности и ужаса, но почему-то вместо улыбки она больше ничего не вызывала. — Иду… — Ты уж как вечность идёшь! Мог до самого Велена за это время дойти! — вновь вставил Тревор, но на этот раз раздражённо. — Давай к делу! — Слышу, а птиц-то и не слыхать. Достаю рогатинку, хрусть, а под боком у меня кто-то будто сидит в кустах. Я попячиваюсь и останавливаюсь, говорю, мол, кто здеся. Не успел и пердануть, как это лихо на меня кинется и давай тянуть к себе в лес! Я заору, а оно сильнее меня тянет, рогатинку мою отнимает, с меня лапти снимает! Наконец, смог от него отбиться, от чёрта этого окаянного, бегу домой, смотрю на себя, а на месте ни рогатинки, ни лаптей, ни пояска моего верёвочного нет. Утянуло к себе всё драгоценное, сука! — Да то не лихо было, а баба лесная! — широко улыбаясь, сказал Тревор. — Баба лесная? — Ага. Трахнуть тебя хотела, да ты больно шустрый оказался! Ударило грохотом смеха, и я, почти заснувшая, невольно прищурилась и разлепила глаза, глядя на то, как смеются над Висмуром. Последний же, когда все дружно отсмеялись, отчаянно-обиженно произнёс, следом запивая медовухой: — А в лапте-то у меня пять крон лежало. Ух, лихо лесное! — Ну, молодец, чего ж ещё сказать. Зато баба лесная теперь может себе мужика снять нормального, а не тебя, пьянучугу, ловить рогатинкой. Дальнейший вечер прошёл спокойно, так как все главные новости уже обсудили, обмусолили хорошенько, посмеялись, и алкоголь сделал своё. Отец уже откровенно спал, и мне пришлось тащить его домой, чтобы лишний раз не беспокоить маму. На следующий день, когда батька отсыпался, а мама ушла работать в поле раньше всех, я было собралась отправиться вслед за ней, но на мгновение задумалась. Лесное лихо, которое обокрало бедного и вечно пьяного Висмура, меня не пугало: мало ли, что на нетрезвую голову почудится. Как вчера сказал староста, тот мог просто всё потерять, пока шлялся по кустам. В самом же лесу сейчас настало время очень вкусных грибов и ягод. Если собрать и тех, и тех, то можно приготовить сытную грибную похлёбку, насушить ягодных плодов или же сделать из них питательный отвар. Ради такого стоило потратить целый день. Взяв две корзинки и маленький ножик, я надела свои совсем старые сапожки, подаренные мне на десятилетие, накинула на плечи рассетовую накидку и отправилась в лес. Последнего я никогда не боялась, так как мы всегда жили в его близи, кормились его дарами, оттого знали наизусть. Нередко меня с подружками отпускали играть в нём в прятки. Иногда мы заходили так глубоко, что рисковали наткнуться на диких зверей, но вопиющих и жестоких случаев, при которых кого-то разорвали, не было, по крайней мере, мы о них не знали. Местонахождение поляны с ягодами и грибами я примерно знала, но никак не могла на неё наткнуться, будто и вовсе забыла к ней дорогу. Вдыхая приятный аромат травы и листьев, мне довелось бродить по местности не менее трёх часов, из которых я уже почти под конец вспоминала тропинку, но всё равно неуверенно мотала головой, выискивая хоть какие-то зацепки. Наконец, спустя ещё некоторое время я наткнулась на чьи-то относительно свежие следы, скорее, сделанные сегодня рано утром; ноги осторожно и легко притоптали свежую траву, подошли к мощному дубу, росшему посередине неизвестной поляны, и просто исчезли. Минута мне понадобилась, чтобы понять, куда делся неизвестный человек. Медленно подняв голову, я принялась осторожно рассматривать ствол и широкие ветви дерева, скрытые листьями. Ни следов взбирания, ни самого залезшего видно не было, и это показалось странным. В голове всплыла история Висмура, и я поёжилась, начиная оглядываться. Прислушалась, но абсолютной тишины не было — отчётливо слышались пения птиц и лёгкое шуршание листвы под ветерком. Ещё раз осмотревшись, я заметила кусты с маленькими вкраплениями красных ягодок. Подойдя к ним ближе, стало ясно, что их раньше было больше, но на земле не было ни одной спелой, только старые и сгнившие, значит, все остальные кто-то уже успел собрать. В тот момент мне стало не по себе, и я, поспешив взять оставленную неподалёку корзинку, уже хотела уйти, несмотря на потраченный день на поиски, как моё внимание привлекло шевеление, исходящее от дуба. Я вновь взглянула на его ветви и листья, а потом, моё зрение уловило что-то совсем несвойственное этому дереву зрелище, и глаза опустились к стволу дуба, за которым кто-то стоял. Хорошо рассмотреть стоявшего было той ещё задачей, так как тот встал таким образом, что за широким деревом и его тенью было видно лишь затемнённую половину лица незнакомца и его еле выступающее левое плечо, да ещё и расстояние было довольно немаленьким. Казалось, что-то был человек, но тела не наблюдалось, да ещё и какая-то странная, казалось, зелёного цвета краска была нанесена на его лицо, отчего становилось только страшнее. Глаза незнакомца неотрывно следили за мной, чудилось, совершенно не моргая, и я, чуть не потеряв от страха сознание, замерла на месте ледяной статуей. В какой-то момент почувствовала, как по щекам потекли слёзы, задрожали руки. В ту секунду, думаю, выглядела жалко и только поэтому смогла уйти. Незнакомец медленно, не сводя с меня своего прямого взгляда, скрылся за стволом дуба полностью, и мой испуг буквально завопил на всю округу: «Беги». И я побежала, ох, как я бежала. В тот день могла лошадь на скаку обогнать — буквально за пару минут дома очутилась, хотя сейчас понимаю, что в тот момент была под впечатлением, поэтому ни ноги, ни глаза расстояний не чувствовали. Прибежав домой, я упала на колени у порога и расплакалась. Проходившая мимо тучная жена старосты, заметив меня, разохалась, подлетела и принялась расспрашивать, что со мной приключилось и кто меня, бедную, обидел. Не став вдаваться в подробности, я объяснила, что ходила в лес, не собрала ни ягодки и чуть не нарвалась на волков. Расчувствовавшаяся женщина пожалела и даже позже принесла нехитрую снедь, объяснив моим родителям, что негоже такой несчастной девушке голодать после пережитого ужаса. В чём-то она действительно была права, и вместо того, чтобы кусочка в рот не положить, я всё съела, как ненормальная, и совершенно не наелась. Ночью на беспокойную голову мне снилась та поляна с лесным лихом. Послушав утром лекцию о вреде прогулки в лесу в полном одиночестве, я действительно долгое время никуда не ходила, сидела дома, помогала родителям с делами в поле, плела корзины и заботилась о посевах. Один раз сходила с отцом к Тревору, у которого была попойка, но поскромнее, нежели в прошлый раз. Зато теперь можно было у них угоститься свежим молочком. Все так расхваливали корову соседа, что, наверное, сглазили. Поначалу Тревор жаловался, что молоко начало пропадать: жена утром идёт доить, а доить-то, собственно, нечего. Подумал он тогда, что корова не наела положенного, и стал лично ту сопровождать на пастбища, пока в один прекрасный день она и вовсе не пропала ночью. Мне хорошо запомнился день, когда весь бледный Тревор прямо на улице сперва расспрашивал местных, не видал ли кто его коровки, а потом и вовсе стал орать, что найдёт вора и лично на нож посадит. Староста его успокоил и пообещал найти обидчика, но, проверив каждый дом в деревне, развёл руками. Позже кто-то следы коровьи нашёл, ведущие прямиком в лес. Висмур, подняв указательный палец в небо, кричал: «Я же говорил, что лихо лесное у нас завелось». Отследить корову, пропавшую в чаще, было практически невозможно, да и вообще опасно, поэтому поискав её, никто не стал углубляться в лес. Тревор, конечно, побегал, но ничего, разумеется, найти так и не смог. Но пропажа коровы была только началом. Мама, да и я начали замечать недостачу на наших грядках. Может, было бы не так заметно, если бы мы за каждый кустик так не тряслись. Поначалу думали, что соседи воруют, но и те жаловались, что-то из огорода, то из загона, то из сарая чего пропадёт: посуда, ткани, инструменты и прочие вещи. Лихо, на которое списывали все пропажи, умудрилось даже мешки муки и ячменя свистнуть — во крику-то было. Многие сошлись во мнении, что лихо уж больно избирательно подходит к делу и вместо того, чтобы людей таскать, терроризирует посредством своего мелкого грабежа. Подозрения легли на какую-нибудь лесную ганзу подростков или же просто разбойников, но ни единого следа человека не обнаружили. — Может, призрак? — предполагали люди, разрываясь между лесным лихом и духом чащи. Чуть было уже всей деревней на ведьмака не принялись скидываться. Я не была уверена в своих суждениях, но с мнением, что в лесу вовсе не звери, согласна, потому что лично видела человека, ну, или того, кто был на него похож. И этот странный незнакомец, казалось, голодал, жил один, из-за чего был вынужден воровать. Зная опасность происходящего и то, что еды и денег у нас совсем мало, я всё равно снарядилась для ещё одного похода в лес, взяв с собой корзину с небольшим куском хлеба и миской льняной каши, плотно прикрытой платком. Пообещав вернуться с ягодами, я вышла поутру. Найти дуб спустя пару часов не составило труда, он стоял на всё той же поляне, а неподалёку никого вновь видно не было. Куст с ягодами был совершенно пуст, и я уж серьёзно задумалась, где могла бы обнаружить хоть небольшую горстку, как верхушка дуба неестественно качнулась, и за его стволом вновь встал мой знакомый, но уже не такой страшный человек. «Сидит на дереве и почему-то спрыгивает», — подумала я, но на этот раз не задрожала, когда встретилась с ним взглядом, даже больше — подошла чуточку ближе. К счастью, от моей смелости человек не сменил положения, продолжая всё так же глядеть на меня. Теперь же я могла рассмотреть его получше: светлая, слегка загорела кожа, тёмные, скорее, тёмно-каштановые, нежели чёрные, волосы, убранные лентой, зелёная рубаха — точно не скажу, так как торса не было видно — с коричневыми вставками, лицо с проведёнными по нему горизонтальными полосами зелёной краской и светло-голубые глаза, чей немигающий взгляд смотрел прямо мне в лицо, но самым примечательным в его внешности были уши. Они были далеко не как у обычного человека: длинные и вытянутые. Это был самый настоящий эльф, коих в наших краях ни разу не наблюдалось. Восторг и изумление захватили меня с головой, но пришлось совладать с собственными эмоциями. Завороженно глядя на него, я медленно поставила корзину с угощением на землю и принялась медленно, не отводя от чудного лесного чуда глаз, пятится, подняв руки ладонями к нему. — Я принесла немного еды. Возьми, пожалуйста. Ранее, да и сейчас, люди несли подношения морским, лесным или же подземным чудищам, чтобы те лояльно относились к жителям той или иной деревни и лишний раз не похищали никого. Возможно, в данный момент и моя жертва будет ненапрасной. По крайней мере, задобрить лесного эльфа хотелось не столько из-за помощи своей деревне, сколько из любопытства. Тем более на меня, как, к примеру, на Висмура, тот не кидался и последние лапти не отбирал, только глядел диким зверем, коим, наверное, и был, совершенно не понимая человеческую речь. Не заметив успеха ни в действиях с его стороны, ни в словах с моей, я жестами принялась показывать себе пальцем на рот и гладить живот, но и это не принесло должной реакции на еду или же просто подарок — эльф не сдвинулся с места. Единственное, что он сделал, так это внимательно осмотрел миску с краюхой хлеба, чтобы в тот же миг вновь перевести свой прямой взгляд в мою сторону. Было желание остаться и увидеть, как тот подойдёт и заберёт подношение, но ждать я не стала. Во-первых, эльф мне вряд ли бы настолько доверился, раз за две наши встречи только выглядывался из-за дерева. Во-вторых, надо было что-то собрать в лесу, пока деревенские чего не заподозрили. Соседка соседкой, а обвинить в колдовстве или в сговоре с лихом — как нечего делать. Ещё скажут, что я тут с ним сношаюсь, — особенно если поймут, что там не какой-то монстр, а прекрасный лесной эльф, — и поминай как звали. — Ладно, пойду, а то ещё чего собрать надо домой, а то родители наругают. До свидания? Не совсем уверенно развернувшись, я пошла прочь, чувствуя, как он провожает меня взглядом, но набраться сил и обернуться не могла. После этой встречи осталось какое-то липкое ощущение стыда, и непрерывно возникающие вопросы вроде «зачем я это сделала», «почему решилась на подобное» и «на что надеялась, когда шла». Эльф вряд ли когда-нибудь поблагодарит меня, скорее, молча уйдёт однажды и никогда не вернётся, а если кто из местных об этом узнает, то позор. Стоило правильно расставлять приоритеты: семья и спокойная жизнь или же лесной житель и непредвиденные последствия. «Я вернусь туда, — пообещала себе, наткнувшись на большой куст бузины и начав собирать спелые чёрные ягоды, — вернусь, чтобы просто забрать своё. — Своим я называла только миску и платок, которые надеялась увидеть, когда вернусь. — А потом просто уйду и сделаю вид, что никогда и ничего не видела». Не буду расписывать свою долгую сборку ягод и возвращение домой, чтобы не заполнять этот рассказ водой. Единственное, что достойно упоминания, так это похвала от матери и новость отца о том, что тот заработал пару крон и купил муки. На ужин был пирог с бузиной, за поеданием которого я напрочь решила не возвращаться к эльфу, но вот пропажа миски и платка мне могла аукнуться, поэтому поутру, легко собравшись и взяв корзинку на всякий случай, мне вновь пришлось направиться к знакомой поляне. В этот раз я вышла очень рано, надеясь наткнуться хоть на парочку грибочков, прежде чем те и вовсе исчезнут, ибо уже начался листопад. Лес заволокло лёгким туманом, из-за чего листва и трава была мокрыми — пришлось знатно помочить ноги, пробираясь к поляне. Прежде же чем я вышла к ней, мне удалось найти десяток грибов, и этого было более чем достаточно на суп. Такой удачный сбор поднял настроение и отогнал страх от грядущей встречи. Выйдя на поляну, я подняла голову и взглянула на молчаливый дуб, верхушку которого не было видно из-за осевшего тумана. «Интересно, он там?» — пронеслось в голове прежде, чем я подошла ближе. Первое, что попалось на глаза, так это мой расстеленный платок почти у самого дерева, а потом уже сама миска, которая доверху была наполнена — кто бы мог подумать — небольшими молоденькими грибочками. Я ахнула и по привычке принялась искать эльфа глазами, но в этот раз он не появился: не спрыгнул с дерева, не выглянул из-за ствола. Как в такой ситуации оставалось реагировать? Подарок, конечно, приняла, всё ещё надеясь увидеть дарителя, но тот так и не появился ни минуту, ни час спустя. «Почему?» — крутился у меня этот вопрос весь оставшийся день. Чуткое, подростковое, — в конце концов, — женское сердце затрепетало с невиданной ранее силой. Ответный жест побудил во мне столько эмоций, что я забыла о своём обещании не ходить в лес к эльфу. Весь день и вечер перед глазами лицо того незнакомца и наша первая встреча. Наверное, моё лицо было таким странным, что мать сперва спросила, не влюбилась ли её милая дочь, а потом и вовсе предположила, что больна. И я не могла с ней не согласиться, ибо всё внутри горело, как при лихорадке, и ощущался каждый удар трепетного сердца. Мне хотелось вернуться к прекрасному эльфу, которого можно было лишь в самых сокровенных мечтах называть своим, но пришлось с этим желанием повременить. Мать попросила помочь ей с последним сбором в поле, и моя услуга ей продлилась пару дней, после чего я вихрем помчалась в родной лес, дабы увидеть своё наваждение и принести ему ещё угощений, состоящих из стандартного хлеба и одной луковицы сваренного лука, который отдали мне к завтраку. Стоял прекрасный солнечный день, когда мы вновь встретились, но в этот раз всё было иначе. Он не спрыгивал с дерева и не прятался за его стволом — эльф относительно спокойно сидел прямо на земле, опёршись спиной о дуб. Когда мы встретились глазами, я заметила, что в руках того был небольшой ножик и какой-то кусок деревяшки. Переглядывание не продлилось долго, и он вернулся к своему занятию, опустив взгляд, а мне не осталось ничего, как ещё лучше его рассмотреть. У него были действительно длинные каштановые волосы, которые тот перевязывал сзади, да не одной, а несколькими лентами по всей длине; черты лица тонкие и строго очерченные, как у истинного аристократа. В тот момент я застыдилась своей внешности: крупного носа по сравнению с тонкими маленькими губами и совершенно ничем не подкрашенными узкими глазками. Этот эльф на моём фоне смотрелся более женственно, но я даже отсюда могла заметить, какие у него длинные ноги, да и сам он выше меня не менее, чем на две головы. Но и у него были свои минусы, к примеру, длинный рубец на подбородке, оставшийся то ли от ножа, то ли от стрелы. Подойдя ближе, нежели чем всегда, я осторожно присела и выгрузила содержимое корзины на платок. Эльф никак не отреагировал, продолжая орудовать ножом по дереву, казалось, он держал какую-то фигурку. — Сегодня только так, — указала я на своё подношение. — Большего, к сожалению, не было для тебя. Вновь он ничего не ответил, и мне впервые подумалось, что эльф мог быть немым, ведь разные ситуации случались. Солдатов, да и простых людей лишали языков по разным причинам, чем же этот лесной житель лучше или хуже? Наверняка у него было своё племя, в котором имелись друзья, семья, знакомые, хотя никого из ранее перечисленных я пока не встречала не просто в лесу, а за всю короткую жизнь. Как-то уж так получилось, что об эльфах я знала вскользь, только по чьим-то рассказам. Но — скажу сразу — мне очень хотелось тогда, чтобы он был таким один, чтобы никакая эльфийка однажды не пришла и не отобрала его у меня. Все эти эгоистично-ревностные чувства охватили мою голову, и я, рассматривая его, мечтала о самом лучшем исходе нашего знакомства. — Ты здесь один? — спустя какое-то время решимость во мне взыграла новыми силами. — Где твоя семья? Эльф замер всего на мгновение и продолжил работу. Я увидела, что он понимает меня, но вновь молчит. При таком раскладе мне оставалось от него ждать хотя бы малейшего намёка на ответ, которого, разумеется, не было. Вместо этого он закончил и протянул мне что-то в зажатом кулаке. Я как во сне раскрыла ладонь, и мне прямо на неё положили маленькую фигурку цветка, как позже оказалось, розочки. Юное девичье сердце затрепетало и чуть было не разорвалось от восторга и безграничного обожания к этому прекрасному эльфу. Сейчас, думая над проблемой своей первой влюблённости, я понимаю, каково было тогда получить ответную реакцию на свои маленькие знаки внимания. Полагаю, каждой женщине, девушке, девочке и даже старушке будет приятно знать, что мужчина, к которому они неравнодушны, если и не разделяет любви, то хотя бы пытается быть благодарным. Боже мой, наши свидания были такими частыми и сладкими, что я порой забывала, как меня зовут, что уж там говорить о чувствах! И он, вроде бы, ничего такого не делал — просто вёл себя, как всякий благодарный человек, отвечая услугой за услугу. Я приносила ему еду, он делал так же или же мастерил какие-то сувениры вроде того цветка. Даже сейчас, держа под рукой шкатулку с украшениями, на видном месте всегда лежат дорогие подарки: бусы из красивых белых и бесцветных камушков, перьев и высушенных листьев, деревянные фигурки голубя, розы и оленёнка, голубые ленты, а также одна совсем крошечная белая жемчужина. То, что последнее было самым ценным из того, что у эльфа было, я не сомневалась, ибо из своего у него не было ничего, кроме одежды, оружия, состоящего из небольшого ножа со старой, треснувшей у основания рукояткой, и большого лука с изо дня в день редеющим колчаном стрел, и лент для волос. Но мне, признаюсь, большего и не надо было. Каждый раз глядя на него, я мечтала, как он возьмёт меня замуж, мы уедем жить к морю, даже пусть на острова Скеллиге, построим вместе маленький тёплый домик близ леса. Он станет охотником, а лучше рыбаком, а я — примерной женой, матерью не менее пятерых детей, у половины из которых будут острые ушки. И жизнь в тех мечтах была такой яркой и беспечной, что, возможно, после смерти именно туда мне и суждено направиться. Но это будет лишь после смерти, а тогда, да и сейчас всё было иначе. Как я уже ранее говорила, наши свидания участились, и это не могли не заметить в деревне. Несмотря на то, что каждый раз я приносила из леса что-то съедобное, будто и прям пропадала там только из-за этого, появились вопросы. — Мёдом там, что ли, намазано тебе? — спрашивал отец, а мать молча его поддерживала, кивая. — Дома посидишь, нам поможешь. Те слова прозвучали громом, и я не посмела ослушаться, послушно выполняя свои обыкновенные дела, но мысли мои были далеки, из-за чего я пару раз чуть было не подожгла хату из-за невнимательности — за это получила знатного пинка — и чуть было не упустила вещей у речки — за такое не грех и схлопотать подзатыльника было, но отец только накричал. В деревне стало пропадать всё меньше вещей. То ли дело было в осмотрительности наученных горьким опытом местных, то ли ворам было достаточно награбленного, но староста и Тревор бдели днём и ночью. Мои подозрения были сосредоточены на эльфе, но у того из награбленного ничего не наблюдалось под рукой. Единственное, что меня заботило, так это было то, как его звали, ибо даже голоса эльфа мне не довелось ни разу услышать. Буквально вырвавшись из-под крыла родителей, я скорее помчалась в лес за «предзимними ягодами». Погода не радовала, и приходилось одеваться намного теплее, из-за чего и лёгких походов не выходило. Ладно хотя бы месяц назад — оделся и побежал, а сейчас нужно основательно готовиться, так как и темнеть раньше начало. Выйдя к знакомой поляне, я с облегчением нашла на ней эльфа, но в этот раз тот был явно чем-то озабочен. Заметив меня, он поднялся на ноги и сделал пару шагов по направлению ко мне, что несказанно меня удивило. Я сама, не ожидая продолжения его прерванной инициативы, подбежала к нему и впервые обняла, прижавшись щекой к груди. Эльф не обнимал меня, но и не отталкивал, и мне посчастливилось наслаждаться его теплом и запахом леса. Нет, даже если бы мы с ним уехали к морю, он бы вряд ли смог жить без своего леса, ибо он даже пах им. — Родители не пускали меня! — пожаловалась я, не прекращая своих телячьих нежностей. — Я думала, уже никогда не пустят. Вдруг они запретят мне появляться тут? Вдруг узнают? Эльф молчал, а по моим щекам потекли слёзы. — Я так не хочу терять тебя. Его рука спустя какое-то время осторожно коснулась моего подбородка, задирая вверх. Он глядел на меня своим излюбленным прямым взглядом светло-голубых глаз, и я, не моргая, смотрела на него в ответ, а потом случилось то, о чём я грезила так много времени. Эльф нагнулся и коснулся своими губами моих, и этот поцелуй был сладким, как спелая слива, и свежим, как морской бриз. Но мне было мало, так мало, что я осмелилась прижаться к нему крепче и провести рукой по спине, доведя ладонь до его поясницы. Кажется, он был не против, и мой горячий поцелуй обжог его травмированный подбородок. Спасибо, что в тот момент мне хватило наглости, потому что эльф раскрепостился и позволил себе меня обхватить руками и осторожно уложить у корней дуба. Из того дня, что мы провели с ним вместе, я помню только его лицо, которое было для меня самым прекрасным на свете, запах жухлой листвы и влажной земли, горячие прикосновения и его имя. Первая боль от возлежания с мужчиной растаяла вместе с осенней прохладой. — Глэннэсэм, — шепнул он, и его голос потонул в шуме обеспокоенной ветром листвы. Но мне этого краткого момента хватило, чтобы запомнить и пронести это имя сквозь года. В тот день, кстати, он и подарил мне жемчужину, оставленную на горстке красиво сложенных листьев. Я приняла её и прятала вместе со своим добром так, чтобы ни одна живая душа не нашла. Но в то время как драгоценности удачно таились в укромном месте, наши встречи рассекретили. Кто-то из местных, кажется, Болов Большая голова нас заметил в самый неподходящий момент, но вместо того, чтобы бежать сообщать старосте, рассказал моему отцу, угрожающее выражение лица которого я заметила в самый последний момент. Батюшка буквально втащил меня за волосы в хату и там кричал так, что — даю зуб — вся деревня слышала про то, какая я гулящая и неблагодарная дочь, как я свою невинность с лесным бандитом посеяла, как моего ублюдка — если тот предвидится — собственноручно удушит, а мне оставалось рыдать и валяться у него в ногах. Само собой, на дальнейшие встречи мне рассчитывать не приходилось, хотя я всеми силами пыталась показать, как недовольна и как сбегу при первой возможности, за что получала по лицу кулаком. Хорошо, что ещё не выгнали, хотя в тот момент больше всего на свете хотелось вернуться к моему милому эльфу. Даже гладила живот, надеясь, что всё же понесла, отец с матерью меня выгонят, и Глэннэсем примет к себе. Только вот «к себе» куда именно, я не могла понять, ведь у того, вроде бы, не было ничего. Из-за его — мягко говоря — немногословности невозможно было даже знать, откуда он родом. — А ведь такая хорошая, послушная девчушка была, — шептались старухи, на которых у меня появилась аллергия. И что эти развалюхи не могут помалкивать? Всё им надо обсудить! — Скажи спасибо, что ты у нас один ребёнок, — говорила мать в сердцах, — а не то отец выгнал бы тебя к твоему лиху в лес. Так хотелось грубо ответить, так хотелось, что аж язык чесался, но каждый раз зайти далеко мне не позволяла оплеуха или угроза её получить. Я частенько рвалась в лес, но меня ловили и запирали дома, а однажды ночью на улице послышался грохот, будто кто-то наткнулся на гору глиняных горшков, и надежда вкупе с любопытством буквально вытолкнули меня во двор быстрее, чем родители поняли, что происходит. — Глэннэсэм! — вырвалось прежде, чем мой взгляд наткнулся на реданские знамёна. — Деревенские, — не очень дружелюбно бросил один из солдат, пнув лошадь в бок, проезжая мимо хат вперёд. — Не бойся, девушка, — подхватил другой, но отец, выбежавший из дома, сильно дёрнул меня за косу и отбросил назад, к дому, отчего я больно приложилась головой о деревянную балку. Дальнейшего разговора услышать не удалось, так как удар был довольно нехилым, и моя сердобольная мать скорее утащила своего ребёнка в хату, укладывая на койку и давая воды, после единого глотка которой отключилась. Утро было подозрительно для таких мест, как наша деревня, тихим: не пели петухи, не болтали люди и не бегала ребятня. Тяжело поднявшись с больной головой, я выглянула в окно и с ужасом поняла, что уже полдень. Ноги тут же понесли меня прочь из хаты, к соседям, которые тихо пристроились на лавочке и что-то обсуждали шёпотом. Завидев меня, они примолкли. — Что происходит? Где все? — Так вона возвращаются, — ответила старушка, кивая куда-то в сторону леса, откуда по натоптанной тропинке шли люди. — Откуда? — побледнела я, приметив целую толпу людей и несколько реданских солдат, что теперь расслабленно что-то обсуждали, ни разу не улыбнувшись. Но не это заставило сердце пропускать болезненные удары, а запах костров и горелого мяса. — В чём дело? — Всё, — услышал её их сосед, подходя к лавочке и кивая старикам, — покончили мы с теми лесными лихами ночью. Представляете, как их было много! И не чудища то были, а эльфы! Скотоели. Я лично в одного топор свой вогнал. Вот, — он указал на две неровные отметины на рукоятке, — второго мы с Ословом вместе забили. Теперь не будут, гады такие, воровать чужое! Слёзы навернулись на глаза, а уши заложило, мне хотелось упасть на колени и зарыдать, но вместо этого я стрелой метнулась в сторону леса, не разбирая дороги. Кто-то пытался меня окликнуть и даже поймать со словами «держи девчонку», но в тот момент моё перемещение было больше похоже на бег дикого оленя, убегающего от хищников. Я бежала по лесу и видела множество людских ног, направленных в сторону поляны. Добравшись до нашего с Глэннэсэмом места, я не обнаружила ничего, кроме следов и истоптанной травы, и запах здесь был ещё более насыщенным. Не став гадать, побрела по тропинке, пока не вышла к подгорью с ещё одной открытой поляной, окружённой старыми деревьями и кустами. На ней были обломки и остатки самодельных палаток, спальных мест, одежды и каких-то вещей, а прямо посередине — крупная, смердящая куча наваленных и подожжённых тел, что, тлея, догорали, разнося по округе смердящий запах горелого человеческого мяса и дров. Не найдя сил даже приблизиться к этому ужасу, я упала на колени, с неверием разглядывая чьи-то выпирающие руки, ноги и головы, пытаясь будто узнать по волосам, отметинам или лицу того единственного, ради которого хотелось бросить всё и вся, но ничего. — Бедная девушка, — произнёс один из уже далеко немолодых солдат, что остался со своими напарниками заканчивать начатое на поляне. Он единственный, кто с неподдельным сочувствием глядел и качал головой, всё прекрасно понимая. — Якшалась с этими тварями, — зло плюнул другой, недружелюбно глядя в мою сторону. — Обыкновенная шлюха. — Вроде как, не всех перебили, и кто-то сумел сбежать, — осторожно произнёс добрый солдат, не отрывая от меня взгляда. — Может, среди них и твой был, если мы всё верно понимаем. — Не долго им на воле бегать осталось, — едко подхватил третий солдат. — Ушастых всех их на кол и на огонь отправят, вот увидите. «Кто-то сумел сбежать, сбежать… — вертелись в голове чужие слова, как светлый лучик надежды в темноте. — А если сбежал, а если?.. Смог утаиться где-нибудь в пещере, и ему требуется помощь!» Подобные мысли не позволяли мне опустить руки и отчаяться. Подобно сумасшедшей, я искала его по лесу, звала, игнорировала отца с матерью и всех других деревенских, что выходили меня искать днями и ночами. Несколько раз мне чуть было не удалось наткнуться на гнёзда каких-то чудовищ и попасться им в лапы, но вовремя убегала и ждала, надеялась, что мой Глэнн появится, сам найдёт меня, когда поправится, и реданцы уйдут. Но солдаты уже как две недели уехали, листва с деревьев осыпалась, а позже пошёл первый снег. Осознание того, что он больше не придёт, медленно въедалось в голову каждый раз, когда я часами сидела под дубом на нашей поляне и, не дожидаясь, шла домой, где меня, подавленную и потерянную, уже никто не держал, стараясь даже говорить тише. Дальнейшая судьба, в конце которой я переехала в Оксенфурт, выйдя замуж за влиятельного торговца, уже не имеет для этой истории никакой ценности. В ней стоит отметить только то, что доживаю я век довольно прилично, даже выучилась читать и писать, отчего и возникла эта история. Ни дети, ни внуки, ни ныне покойный муж не знали моих грехов молодости, ибо совсем несолидно такой женщине, как я, делиться такими не самыми приятными подробностями. Теперь же, когда терять больше нечего, никто не сможет осудить за то, что какая-то там старушка в юные годы шаталась по лесам с эльфом. Вернее, осудить могут, но для меня это уже не будет играть какого-либо значения. Под старость мои мысли всё чаще возвращаются к Глэнну. Что было бы, если бы не пришли реданцы, и мой эльф никуда не пропал? Как сложилась бы наша с ним дальнейшая судьба? Вряд ли бы я оказалась на том же самом месте, что и сейчас, если бы вообще не лежала с ним в одной могиле. Но что было бы лучше тогда в этом случае? Смог он уйти или нет — самый главный вопрос, который преследовал меня на протяжении всей жизни. Для того, чтобы найти на него ответ, мне приходилось постоянно интересоваться политикой, узнавать о лагерях скоя’таэлей и их предводителях. Однажды в тайне от мужа я отправилась в северную деревеню близ Новиграда и разузнала о местонахождении одной из стоянок эльфов, которая находилась относительно неподалёку от моего старого селения. Там я лично познакомилась со скоя’таэлем по имени Карьин, который довольно давно колесил близлежащие места и знал лагерь, к которому мог и относится мой Глэнн. Он сообщил, что с той ночи к ним прибилась лишь одна эльфка, которая утверждала, что бежала ещё с кем-то, но тот в какой-то момент отстал. Разумеется, ни описаний внешности, ни имени узнать не удалось, да и та девушка влюбилась и ушла в другой лагерь, затерявшись во времени. — Если он не бежал, значит, погиб как настоящий воин за честь нашего народа, — говорил Карьин, но мне от этого было не лучше. Что мне до этой глупой чести, которую я успела посеять ещё в юные года, и жертве, пусто принесённой якобы своему народу? От его смерти ни им, ни ему, ни мне лучше не стало. Годы берут своё: уже нет ни молодости, ни свежести, ни энтузиазма, ни вздрагивающего от романтических переживаний сердца. Я, вроде как, стала чуточку мудрее, и эта мудрость открывает некоторые истины, доселе неизведанные. Каждый раз глядя на казнь эльфов, мой разум спрашивал, как бы поступили со мной, останься тогда я с Глэнном? Но даже все эти умные мысли не могли искоренить из головы образ красивого скоя’таэля с прекрасным голосом. В любом случае ничего не вернуть, и сколько не тешь себя надеждами, от правды не убежишь. Узнав у одного моего знакомого арифметика, какой процент составляет то, что мой эльф жив при всех возможных и невозможных случаях, я смирилась. Смирилась, потому что за столько лет всё прекрасно понимала и без арифметики, но просто верила, и эта слепая надежда была моим маяком в море тёмной, суровой реальности. Правда осознание очевидного не помешало мне каждый раз всматриваться в лица незнакомых эльфов, среди которых однажды попалось настолько похожее, что я уже окликнула и подбежала, хватая и оборачивая к себе, но на меня посмотрели настороженные светло-карие глаза вместо голубых, да и нос с губами были другими, что уж тут говорить об отсутствующем шраме на подбородке? Не знаю, какая истина должна открыться под конец этого рассказа, ибо моя история не является поучительной ни в коем разе и не претендует на оригинальность среди однотипных и банальных сказаний о любви. Влюбиться, потерять и искать всю жизнь — деревенская бытовуха. Вряд ли кто-то из генералов, императоров, шпионов и банкиров таким обычно страдает. Как и все старушки, я всегда любила рассказывать эту историю молодому поколению, обязательно в конце употребляя: «Однажды он вернётся. Я узнаю его лицо из тысячи подобных, и, несмотря на то, что Глэнн будет юн, как тогда, он подойдёт и обнимет, потому что мы оба давно ждали этого момента».