Также как мы проживаем тысячи сновидений в нашей нынешней жизни, так же и сама наша жизнь всего лишь форма одной из тысяч жизней, в которые мы вступаем из другого более реального мира, возвращаясь снова и снова после смерти. Наша жизнь-это всего лишь один из снов в другой жизни и она бесконечна до тех пор, пока существует самая реальная жизнь Бога. Лев Толстой 1828-1910
***
Поздний вечер. На улицы маленького городка где-то на севере России опустилась дымка тяжелого влажного тумана. Маленькие детки уже давно были загнаны домой, и детская площадка с потёртой горкой и сломанной песочницей пустовала. Здесь были широкие не скрипучие качели, что несказанно меня порадовало. Я поджала под себя ноги и глубоко вдохнула сырой спертый воздух, привычный для сентября в этом месте. В ненавистном мною месте. Было уже достаточно поздно для прогулки. Особенно если учитывать комендантский час и мой возраст. Мама, наверное, уже медленно начинает вспоминать о моем существовании. Пока не нашла очередную бутылку водки, спрятанную за комодом. Но скоро находка вновь обрадует мать, а я кану в небытие, как « худшая и неблагодарная дочь». Знаем, проходили. В моих руках была крепко зажата последняя из упаковки сосиска. Для кого-то это покажется смешным безумием, но не для меня. Всего лишь спасение своего желудка. Терпеть не могу пресное вегетарианское меню в нашем доме. Спаржа и брокколи уже снятся мне в страшных снах. А мама все продолжает настаивать на таком существовании. Кажется, она окончательно сошла с ума после ухода отца. Распродала почти всю мебель и технику из дома, понавешала на себя разные блестящие штуки и познала смысл бытия. А по вечерам заливалась алкоголем и выла, как раненый кит. Ну, а бросивший нас папа спокойненько трахал свою бывшую любовницу и нынешнюю жену где-то под Москвой. О его жизни я не знала ровным счетом ничего уже год. В прошлом сентябре он от нас и ушел, не найдя в себе силы даже поговорить. Лишь оставил записку с признанием о своей новой любви и обещанием прислать по почте дату и место расторжения брака. С тех пор и начался нескончаемый пиздец, который бил по моей светлой макушке похлеще кувалды. На часах уже было около трёх ночи, когда я расправила затекшие ноги и встала в надежде, что мать уже заснула. Мамой, таким нежным и трепетным словом, ее назвать у меня язык не поворачивался. Ведь иногда казалось, что год назад меня бросили оба родителя. А ведь мне было всего пятнадцать. Возраст, когда поддержка родных требуется сильнее, чем когда бы то ни было. Но именно тогда они решили научить меня самостоятельной жизни и толкнули на выход из детства. Теперь я, маленькая и хрупкая даже для своего возраста, должна была совмещать работу с учебой и подыскивать себе отдельное место жительства. Ведь жить здесь становилось невозможно. С тех пор многое изменилось. Я превратилась из милой пампушки с постоянной улыбкой на губах в худую язвительную стервочку, которая за своим образом прячет грустные пустые глаза. Пришлось активнее изучать второй язык, чтобы получить шанс на работу переводчиком текстов, присылаемых разными компаниями по почте. Заработок нестабильный, но достаточно высокий для покупки тех же сосисок тайком от матери. Теперь я могла похвастаться знанием английского и французского на уровне жителя этих стран и умением крутиться в этой жизни, чтобы получить шанс на существование. Вот на что меня обрекли мои любимые родители, которые день за днем абсолютно забывали о моем присутствии в их жизни. Но это даже неплохо. Теперь меня можно считать закаленной и готовой к выходу в этот порой жестокий мир. Надеюсь, что это так. Старые качели все же тихо скрипнули, когда я поднялась на затекшие обмороженные ноги. Их будто кололи тысячами иголок, мешая мне спокойно двигаться в сторону своего подъезда. Я протяжно простонала и попыталась сделать первый шаг. Он дался мне самыми неприятными ощущениями, которые я когда-либо чувствовала. Это была не боль, нет. Просто ноги будто уже не являлись моими. Я их совершенно не ощущала, но продолжала идти. Меня уже всю трясло от пробивающего до костей сентябрьского холода, который только усиливался по ночам. А обычный свитер от него уже не спасал. Ветер играл на моих ребрах словно на струнах арфы, перебирая их своими холодными лапами. Мои тонкие пальцы уже изрядно трясло то ли от температуры, то ли от медленно подбиравшейся истерики, которая вдруг решила нагрянуть. Уже четвертая за месяц. Надеюсь, моя психика подорвана еще не окончательно. Где-то на периферии сознания маячила мысль о скорых переменах. Она, будто першение в горле, никак не хотела отставать. Я была бы рада ей, если бы обычно такие мысли не приводили к чему-то ужасному. К уходу отца, недавней истерике матери или чему-то подобному. Поэтому такое першение в моих мозгах пугало и раздражало одновременно. А возможно это просто слезы, уже выступившие на моих глазах. В общем состояние моё было не очень. И надеяться оставалось только на кровать с жестким матрасом и утренний душ с обжигающими струями воды, которые смоют все признаки срыва. Это и спасало последний год от самоубийства и агента социальной защиты, который мог в любой момент прийти и забрать меня в детский дом. Домофон моего подъезда неприятно запищал, впуская меня внутрь. Содранная краска и сломанный лифт характеризовали, наверное, всю российскую провинцию и самые неприятные ее проявления. По-другому назвать это выходит слишком неприлично. Квартира номер 63 на четвертом этаже встретила меня порванной обивкой двери. Тишина за ней еще не обещала спокойного сна матери. Вполне возможно, что она просто устала выть и начала тихо всхлипывать с приложенной к щеке холодной бутылкой. Но надежда умирает последней, не так ли? Я бы помогла своей матери справиться с этой ситуацией. Выступила бы в качестве психолога и слушателя ее вечного нытья. Но нуждалась ли она в этом? Она всеми силами отвергала мое существование, как напоминание об ушедшем муже и несчастных временах. Поэтому вряд ли я смогла бы с ней даже спокойно поговорить. Вот уже год наша квартира и ее соседи не слышали адекватных разговоров. Только мамины крики и истерики. Я в такие моменты старалась молчать. Но выходило не всегда. Даже можно сказать, редко. И сегодня это был не тот случай. Худая фигурка матери, облеченная в уже привычные стразы и пайетки, ярко выделялась на фоне блеклых кухонных обоев. Рядом с ней, на столе, стояла на половину пустая бутылка водки и отварная стручковая фасоль в качестве закуски. От такого сочетания меня передернуло. Возможно, это все, что нашла мать в холодильнике. Но и это не остановило бы ее от распивания спиртного напитка. Ее закуска была явно переварена и расплывалась противной зеленой кашицей по тарелке. — Пришла? — прозвучал хмельной голос в звенящей тишине. Я старалась как можно тише и быстрее оказаться в своей комнате, но, по-видимому, у меня ничего не получилось. Мать встала и шатающейся походкой направилась в коридор, ко мне. Ее глаза были масляными и расфокусированными от количества алкоголя в крови. Старые потертые джинсы сползали с костлявых бедер и открывали вид на дряблую кожу. Зрелище не из приятных. Хотелось поскорее выслушать ее тираду о моей бездарности и лечь спать. Ведь завтра еще нужно идти в школу. И зачем я пошла в десятый класс? — Когда же ты станешь примерной дочкой? — начала она. — Когда ты станешь примерной мамой, — я в последнее время не обладала абсолютно никаким терпением. Колкости так и сочились из моего рта на любого, задевшего меня. И это совсем не радовало. О здоровой психике я могу только мечтать. — Что ты сказала? — ультразвук в голосе матери только набирал свои силы. Я знала, что она способна на большее. Ее глаза вспыхнули гневом. Или это так игрался алкоголь в ее посредственном сером взгляде. Зеленые глаза мне достались от отца. И это еще один повод для ненависти от матери. Я устало вздохнула, намекая на бессмысленность этого разговора, но эта женщина никогда не понимала намеков. Зато обонянием, по-видимому, обладала восхитительным. — Чем это от тебя несет? — ее ноздри расширились от глубокого вдоха, а потом взгляд засветился еще большей яростью. — Это что, запах мясного продукта у тебя изо рта — провизжала она. Никогда не понимала родителей, которые навязывают своим детям вегетарианство. Как растущий организм может прожить на одних овощах? Мать являлась одним из таких людей. Она, спятившая после развода, решила полностью поменять свою жизнь и меня захватить с собой. Ведь в ее доме не должно быть и грамма мяса кроме самих обитателей. — Да как ты посмела? Жалкая копия своего гуляющего папаши, — из ее рта сочились обвинения в нашей схожести и оскорбления моего образа жизни. — А может мне стоило забухать с тобой или найти такого же бухого ебыря, который скрасит мое бездарное существование? — это был пик моих эмоций. Я повысила голос совсем немного, но он уже передавал всю мою злость и разочарование. Мать пару раз безмолвно в ярости открыла рот и подскочила на месте. Я же посмела оскорбить ее и дорогого Сереженьку, с которым у нее «любовь». Так и не найдя слов для выражения своего гнева, мать занесла свою жилистую ладонь и звонко ударила меня по щеке. Пощечина оказалась не достаточно сильной, чтобы мне стало больно, но оскорбилась я знатно. За все мое существование родители ни разу не ударили меня. Кричали и ругались, но не поднимали руку. От этого теперь я стояла с открытым от удивления ртом. Но это быстро прошло. По своей сути человек импульсивный, я сорвалась с места в свою комнату. В рюкзак тут же полетели два свитера, кошелек и прочие необходимые вещи. Их, к слову, было не так много, и наполовину полный бордовый портфель уже висел на моих худых плечах. — И чтобы больше не появлялась в это доме, — полетело мне вслед, пока я натягивала старое серое пальто. — С превеликим удовольствием, — протянула я, растягивая губы в фальшивой улыбочке. Дальше послышался хлопок двери и быстрый топот моих ног по ступенькам. На улице начал рассеиваться туман. Солнце медленно выглядывало из-за горизонта, покрывая землю оранжевыми и розовыми лучами. Вид достаточно красивый, если бы не слезы, появляющиеся на глазах. Дорога казалась размытой, как и все вокруг. Возможно, это и сыграло ключевую роль. Мое дыхание сбивалось из-за быстрой ходьбы и все чаще вырывающихся всхлипов. И я еще считала себя сильной? Двор был пустым, но не хотелось находиться даже рядом с этим домом. Я собиралась выполнить обещание, даже если оно было дано в кульминацию ссоры. Уверена, если я вернусь, все непременно повторится. Тогда зачем тратить время и нервы. Ведь эти вещи не восстанавливаются. На улице только начали появляться первые машины. Они медленно плелись по мокрому асфальту и неизвестно куда направлялись.Но это меня и не волновало. Именно поэтому я решила не оглядываться, когда ступила на полосы пешеходного перехода. Никого ведь не было на дороге. Или так показалось моему помутненному сознанию. Я шла по зебре, вытирая слезы на щеках рукавом свитера. Он уже изрядно намок, но я продолжала размазывать жидкость по коже. Это хоть немного отвлекало от насущного. Скрип тормозов появился неожиданно. Но даже он не смог остановить старенький Опель. В итоге размытая из-за слез в глазах машина неслась на меня с невероятной скоростью. Это не было медленно, как в фильмах, и передо мной не пробегала вся жизнь. Был только старенький Опель, стремительно скользивший в мою сторону и испуганная я. Ведь я не хотела умирать. Жизнь для меня была все еще важна после произошедшего. Но время не позволяло даже отскочить в сторону. Все произошло за секунду. Гудок и глухой удар о мое тело. И больше ничего. Картинку будто выключили. Никакого света в конце туннеля, только леденящая душу пустота.