Цена любви вампира

Художник, по имени Инкрe, устав от суеты, шумного города, косых взглядов людей на его прекрасные рисунки, вечных расспросов кто он и где так научился рисовать, решил уехать подальше. Собрав вещи, накопив деньги с продаж картин, выбрал, как ему казалось, идеальное место и с большой радостью уехал туда. Хоть поездка и была долгой, но вовсе не нудной или же скучной. Наоборот, по пути познакомился с многими интересными и занимательными личностями. В таком режиме поездка прошла быстро и когда приехал на нужное место, не хотел с ними расставаться. Но им явно было не по пути и, провожая их, сказал, что еще увидятся. Небольшой уютный домик на окраине деревушки. В нем есть все для проживания и житья: спальня, кухня, отдельно баня, прихожая, коридор, зал, и, конечно, небольшая мастерская. Мольберты, краски, кисти, карандаши, что стояли, буквально, на каждом углу… даже в спальне, рядом с кроватью всегда наготове стоял чистый мольберт с красками. Даже на кухне и то, рядом с чашкой чая стояли краски и небольшой стаканчик с водой. На небольшом балконе на втором этаже стоял мольберт, небольшой стул и маленькие стаканчики с краской и кистями разного размера. Смотря на ночное и усыпанное звездами небо, часто приходило вдохновение к Инкре. Хотя, вдохновение — это сложная вещь, предугадать, когда придет невозможно. Но… вполне реально. Если ты, например, следишь за частотой, точным временем прихода вдохновения, то с помощью неких расчетов или шестого чувства можешь рассчитать, когда вдохновение придет и когда нет. Но… это не всегда работает так, как надо. На двор твердой ногой ступило лето. Лучики солнца светили в окно, заглядывая чуть ли не каждому в лицо, говоря, что пора вставать. Повошкавшись в кровати немного, жмурясь, стараясь спрятать лицо под одеялом, Инкре, все же, встал. Потянулся, приятно хрустя спинными позвонками, вытягиваясь, подобно кошке, прогибая спину. Потирая немного сонные глазницы, встал и медленно поплелся на кухню. В это время, под крышей дома, вися вниз головой, находясь в тени от солнца, висела небольшая летучая мышь. Наблюдая за произошедшим через окно, ближе и ближе жался к краю дома, чтобы лучи солнца его не достали. Хотя, да, мог спрятаться в месте получше, но, видимо, не успел или была другая причина, которая неизвестна. Инкре, подойдя к окну, открыл его, вдыхая свежий воздух и улыбаясь: — Aujourd’hui c’est une bonne journée! Un de ces jours que j’aime! (Сегодня хороший день! Один из таких дней, какие я люблю!) — проговорил он, затем отошел от окна. Не видя никакой другой возможности, чтобы спрятаться от палящего и убийственного солнца, на страх и риск, расправив крылья, вылетел из укрытия. Но тут же стал получать ожоги и не медля залетел в окно, спрятавшись в тенёчке. Слегка шипел, пытаясь прикрыть раны, полученные в результате ожога. Встряхнул пару раз крыльями, фыркнул. Оборачиваясь, держа мольберт в руках, Инкре понес его во двор. Спрятавшись за шторкой, стал наблюдать за ним, а тот, кажется, даже этого не замечал. Вернулся художник через пару часов. К этому времени маленький вампир успел поспать, полетать по комнате и изучить что где лежит, залезть мордочкой в краску, попробовать что-то нарисовать рукой на мольберте, но лишь испортил чистый холст. Инкре вернулся домой, держа в руках очередной шедевр, вытирая капли пота с лица. С довольной улыбкой поставил его около стены, потирая руки, мысленно хваля себя. Мышонок, спрятавшись за еще одной картиной, наполовину высунув мордочку из укрытия, наблюдал за шедевром, что нарисовал французский художник. Покрас, ровные и гладкие линии, цветовая гамма, блики, тени, отсвет… все это привлекло его внимание и маленькие глазки зажглись слабым огоньком. Уловив на себе чей-то взгляд, повернулся, но летучая мышь быстро скрылась из виду. Посмотрев вокруг, передвинув пару вещей, никого не обнаружил. Затем, немного побродив по дому, уселся за стол и, сделав пару глотков воды, вновь взял кисть. Мышонок наблюдал за этим, иногда водя крыльями из стороны в сторону, чтобы их немного размять. Время подходило к вечеру. Солнце садилось, значит, мышонок мог без проблем вылететь из дома и вернуться обратно. Но проведенное время с художником, что так приятно говорил на французском и постоянно шорохался от того, что слышал шум, который специально делал он, забавляло. Дождавшись, когда солнце полностью уйдет за горизонт, а Инкре ляжет спать, превратился в себя. Теперь, нависая над спящим художником, стоял еще один скелет. Смотря полу-открытыми глазницами, под которыми были небольшие мешки, он пододвинул стул поближе и, повернув спинкой ко второму, сел, опирая руки на спинку. Смотрел на скелета, думая о своем, поправляя длинный плащ, что в некоторых местах был в небольших дырках. Фыркая, встал, отодвигая стул в сторону и аккуратно беря Инкре на руки. Тот, не понимая, что происходит открыл глаза и, увидя такую вот необычную ночную обстановку, закричал, став вырываться: — Que faites-vous, monsieur? Laisse-moi partir immédiatement, sinon… autrement… ahhh! Laisse-moi partir! (Что вы делаете, мистер?! Немедленно отпустите меня на место, иначе… иначе… аааааа! Просто отпустите меня!) — Désolé, mais c’est impossible. (Простите, но это невозможно.) — ответил Фалаций, превращаясь в мышь и, хватая его за руки, потащил в сторону окна. Таким образом, Инкре, можно сказать, практически сразу был похищен из собственного дома неким неизвестным, о котором здесь без конца шептались, но об этом не знал сам Инкре. Прошел год или два, никто уже и не скажет. Везде, даже спустя столько времени говорили о неком французе, что исчез также внезапно, как и появился. Но дело нехитрое и знающие монстры догадывались, кто мог его утащить и куда. И когда другие спрашивали кто же это, те отвечали что это был вампир, кровожадный и не ведающий пощады. Конечно, все пугались, настраивались против вампира, живущего по соседству, устраивали набеги, в попытках спасти, как им казалось, несчастного француза, но… он был далеко не несчастным. За то, чтобы Фалаций его не убивал, расплачивался, скажем так, малой кровью. Вампир пил из него кровь, а тот продолжал жить у него в замке. Но не в качестве слуги, и даже не гостя, а в качестве… в качестве… некой родственной души, коим тот не являлся. Да, народ узнал, что Инкре жил у него и никого это не устраивало. Попытки мирно решить нарастающий конфликт тоже не увенчались успехом, Фалаций перестал умолять тех остановить свои ярые порывы. Те, взамен, угрожая кольями и серебряными пулями, приказывали вернуть художника обратно, чего тот, конечно, не делал. Инкре, не зная, что делать, рвался между двух лагерей. Жизнь с Фалаций изменила его, да и укусы на шейных позвонках также выдали бы его со всеми потрохами и его, в любом случае, могли убить, повесить, сжечь на костре… любая пытка на выбор. И, сжимаясь калачиком в комнате, плакал, только подумав о тех вещах, что с ним могут учудить. Вампир успокаивал его, говорил, что пока тот под его защитой, никто не посмеет тронуть его. И тот успокаивался, хоть и немного. После многократных зим, вновь наступила весна, за ней лето. Опять яркое солнце, во время которого Фалаций не выходил за пределы дворца или собственной комнаты. Все окна были занавешены, в замке была круглосуточная темень. Инкре, блуждая по коридору в один из таких дней, все же, решился выйти на улицу. Конечно, целыми днями безвылазно сидеть тоже было скучно, рисование надоело, а Фалаций, которого тот видел сто раз на дню, тоже надоел. Ничего нового в его жизни не происходило, это его и нервировало. Поэтому, через тайные ходы и тайные тропы смог выбраться на улицу. Накинув плащ, что скрывал его с головы до ног, пошел в ближайшую деревню. Да, увидеть что-то или кого-то спустя столь долгое время было для него открытием. И художник, бегая туда-сюда, не знал, куда бежать и с чего начинать. Многолюдная толпа то и дело обращала на него внимания, а он, стыдливо опуская глазницы вниз, прятался по переулкам. Но, конечно, это не могло длиться вечно. Кто-то из дворовых детишек, решив стащить плащ у Инкре, быстро стянул его: — Oh, non, non, non! (Ох, нет-нет-нет!) — произнес он, пытаясь схватиться за край плаща. Тут кто-то из монстров, указывая на него пальцам, закричал, что вот он, пропавший француз. Ловя на себе все больше и больше взглядов, закричал, падая на землю и моля оставить ему жизнь. Вокруг него сформировалось плотное кольцо, а кто-то из толпы взяв его за шею, приподнял. Схватившись за руки монстра, попытался отстраниться, чтобы его не удушили: — Вот, видите?! Это метки от укуса! Он уже принадлежит ему, его не вернуть, он отправлен и безнадежен! — Non, s’il te plaît… Je ne suis pas… Je suis toujours moi! Je supplie… arrête de penser! (Нет, прошу… я не такой… я все еще я! Умоляю. одумайтесь!) — взмолил он, заплакав. — Твои слезы тут не помогут! Хоть сколько моли, это бесполезно. — На костер его! Сжечь, повесить, убить! — слушая все это, скелет пытался выбраться, но ничего не получалось. Его, можно сказать, прямо под руки уводили к главное площади. Он, крича имя Фалация, рыдал и плакал, пытаясь вырваться, предпринять хоть какие-то жалкие попытки к бегству. Инкре подвели к площади, взвели на мостик, где на готове всегда стоял столб. Закрутив руки за спину, привязали к столбу: — FALLACY… Je t’en supplie, Fallacy! Sauve-moi! Ils veulent me brûler vif, viens vite! (Фалаций… прошу, Фалаци! Спаси меня! Меня хотят заживо поджечь, приходи поскорее!) — закричал он, но на его крики лишь все посмеялись. Принесли ветки, дрова и разложили это все в ногах художника. Тот, плача и пытаясь вырваться, кричал о помощи, но кто пришел? Никто. Все лишь смеялись и кричали, что смерть тому, кто будет вместе с вампиром. Опустив черепушку, не понимал, что сделал не так. Вскоре поднесли зажженный факел. В глазницах скелета отразился ужас и страх, задергался сильнее, заорал во все горло. Монстр, что держал факел в руках ухмыльнулся, кинув его в разложенные под ногами дрова и палки. Полежав недолго, факел вспыхнул, а за ним и все деревяшки следом. Инкре заорал громче, по скулам стали литься слезы, он не знал, что делать и как бежать. Дергался в судорожных конвульсиях, в глазницах полыхал этот самый огонь, он не хотел умирать: — Aidez! (Помогите!) — кричал он, но безуспешно. Пожар разгорался, перекидываясь на его одежду, обжигая тело, были невыносимые крики. Фалаци, услышав это, как будто очумелый, лишившийся разума, превратившись в летучую мышь, рванул туда. Народ, толпившийся около несчастного ликовал, чуть ли не устраивая пляски около большого костра. Но, один из них увидел в небе что-то подозрительное, а потом это подозрительное пятнышко переросло в целого скелета. Увидев вампира, большинство сбежало, а меньшинство, поняв, что проиграет, сами скрылись. Фалаций, увидя этот ужас, незамедлительно бросился в костер, доставать своего любимого. Получив увечья, но достав любимого, практически обессиленно упал на землю, придерживая одной рукой чуть ли не до конца обгорелый труп Инкре. Тот, на остатке каких-то магических сил смог повернуть черепушку в сторону вампира и, коряво улыбнувшись, со слезами на глазах произнести: — Je… aime… vous… Fallacy… mon préféré… vampire… (Я… люблю… тебя… Фалаций… мой любимый… вампир…) — после этого, выдохнув, повис на руках. Не веря своему горю, Фалаций закричал на всю округу, заливая обгорелый труп любимого слезами, прижимая к себе. Прошептал, что тоже очень сильно любит его и, еле поднявшись, чуть ли не хромая и не роняя француза из рук, ушел в сторону леса. После этого их никто не видел, но говорили, что по лесу бродит некая темная тень, что носит куда-то цветы. А кто он и куда носит цветы, никто уже не говорил и не решался узнавать.