Только мы с тобой

Аннотация: После смерти родителей Дик Грейсон попадает в католический сиротский приют, которым заведует молодой эксцентричный священник - отец Тодд. - В ночной тишине, наполненной ритмичным сопением соседей по комнате, Дик Грейсон понял, что может простить убийцу родителей. Ранее все разговоры о принятии становились поперек горла, лишая последнего орудия успокоения - мысли о мести. Прощение – тяжелый труд, для которого у маленького Дика не было сил, но душевная работа совершалась сама по себе. Мама и папа были сейчас в Раю, а ненависть и желание мести могли лишь привести его самого в Ад, навсегда лишив возможности увидеть их еще раз. Все люди в приюте: и ребята, и сёстры, и святой отец – всегда были расположены и доброжелательны, хоть иногда и строги, но его отношение к убийце никак не касалось других. Это было их личное дело на троих с Господом и Тони Зукко. Поэтому, вместо того, чтобы свернуться под синим шерстяным одеялом и смотреть сны, Дик выскользнул из постели и просочился на карниз через полуоткрытое окно. Проходка по узкому карнизу, мягкое сальто на крышу маленького складского домика и прыжок с нее на землю подарили подзабытое ощущение полета и свободы. Холодный ночной воздух пах сиренью. Хотелось сесть на землю, погладить пальцами остывшие камни, в ограждения из которых загнали разноцветные клумбы. В маленькой церкви вяло текла реставрация, начатая несколько месяцев назад. Узкие, вытянутые окна днем сверкали витражами, но сейчас чернели провалами в стенах. Рядом с алтарем должен был стоять панихидный столик, который из-за ремонта заменили на ящик с песком. Дик продолжал регулярно ставить две свечи: за маму и за отца. Он набрал песок в ладонь и покатал в пальцах застывшие капли воска. - Грейсон! Ты что здесь забыл? Если бы незваный гость пришел снаружи, ему пришлось бы открывать скрипучую дверь и Дик успел бы спрятаться, но отец Тодд появился из внутренних помещений церкви. - Я пришел, чтобы простить убийцу своих родителей. Прозвучало глупо, но переход от общения с Господом ко лжи казался противоестественным. - Да? А нахуя? Мальчик вздрогнул и обернулся. Нетипичная реплика вызвала опасения: может это был и не священник? Может быть, в церковь пробрался чужой человек, а то и не человек вовсе? Отец Тодд выглядел мрачным и бесцветным – только колоратка белела в сумерках. Этот человек вдохнул жизнь в полузабытый приют для мальчиков-сирот, с бесконечным терпением работая над тем, чтобы потерявшие родителей ребята не стали озлобленными. Раньше Дик всегда старался «случайно» попасться ему на глаза, но с тех пор, как городские власти решили закрыть приют, наоборот избегал встреч: над головой священника словно собралась грозовая воронка. - Господь говорил, что мы должны прощать своих обидчиков. Слова из проповедей разбегались по пустому амфитеатру головы. - Это очень глупо. Хотелось возмутиться, процитировать Евангелие, но священник сел на скамью перед алтарем, жестом пригласив присоединиться. - Отец наш Небесный одинаково добр ко всем нам, правильно? – он взъерошил волосы мальчика тяжелым жестом, вспыхнула тугой болью точка в основании шеи, и Дик поморщился. - Он милостив и к грешникам, и к праведникам. Многие раннехристианские мученики жертвовали близкими во имя веры, руководствуясь тем, что даже Господь не вступился за собственного сына. Вспомнились бесконечные жития древних святых, кто просил палачей терзать своих родных сильнее, чтобы те приблизились к Богу. Подобные истории всегда оставляли неприятный осадок в душе. Бог-Отец мог легко заключить Бога-Сына в объятия после Вознесения, люди же теряли дорогих их сердцам на срок, казавшийся бесконечным. Мысль о том, что родители продолжают свое существование на Небесах, совершенно не умаляла тоску и отчаяние маленького Дика, и он ни за что - ни за что - - не способствовал бы сам такому расставанию с ними. - Если бы я мог что-то изменить, я бы вмешался. Честное слово – Умиротворение сползало, как паранджа в спальне, обнажая острые выступы злости и тоски. Как определить тонкую грань между прощением и попустительством? Он по-щенячьи всхлипнул, поднимая вопросительный взгляд на отца Тодда. Через несколько дней Тони Зукко, человек, оборвавший жизни родителей Дика Грейсона, покинет стены тюрьмы, несмотря на то, что изначально его приговорили к двум пожизненным срокам заключения. Чего бы ни стоило убийце освобождение, оно было несправедливым. Информация, которую получали воспитанники приюта, подвергалась определенной цензуре, но именно об этом Дику не поленились сообщить. От спокойных интонаций и грустно-понимающих взглядов сестер хотелось кричать: «Неужели вы не понимаете, что прямо сейчас происходит что-то ужасное?! Что это неправильно?! Что так не должно быть?!». Монахини кивали и гладили его по спине, как больное животное. - Ты не в силах относиться ко всему беспристрастно, малыш. Мы крестоносцы, воины, защитники справедливости, обязанные сражаться за то, что свято и важно, не по прямому приказу Бога, но во имя Его. Знаешь, что наш приют собираются закрыть? -Ага. Стало обидно: Дик честно поделился своими переживаниями, получил парочку равнодушно-осуждающих фраз, и разговор перешел к более интересующей собеседника теме. Вот поэтому он и хотел побыть с Богом, а не с людьми - именно поэтому! - Эту землю просто перепродадут. Здесь теперь – преуспевающий район, а обездоленные и несчастные обречены ютиться на задворках, пока за них никто не вступится. Идем. Они вышли из дверей церкви, потом из ворот приюта, и все это время чужая рука лежала на плече по-отечески ободряюще. Они прошли к простенькому автомобилю, припаркованному на потрескавшейся площадке. В воздухе все еще пахло нагретым асфальтом, и это показалось милым, поэтому, когда спутник разблокировал двери, мальчик спокойно уселся на переднем сидении. Дорога тянулась сквозь разлапистые звезды белых фонарей вдоль пустого шоссе. Радиоприемник молчал и Дика это устраивало. Асфальт под колесами сменился потрескивающим гравием, через несколько минут автомобиль остановился. Вокруг простиралась земля, расчерченная секциями деревянных заборов, ничем не засеянная – просто неровные квадраты ссохшейся глины. Дик, наконец, почувствовал реальность: он был просто ребенком, которого ночью увезли в поле. Ветер будто пропустили через кондиционер, и каждый порыв бросал в грудь холод горстями. На вздрогнувшие плечи упала тяжелая кожаная куртка. Одинокий фонарь засвечивал широкий силуэт амбара. - Зачем мы сюда приехали? Спутник возился с тяжелым замком на дверях, бряцал цепями. Ни в одном фильме подобная завязка не предвещала ничего хорошего, но страшно не было. Даже когда они прошли по деревянному полу в темных разводах к подвальному люку. Внизу обнаружились стопки ящиков и плотных мешков, и бликовала тусклым светом металлическая стенка сейфа. На стойке у стены лежало несколько: ружей? винтовок? автоматов? Дик не очень разбирался в этом и не знал, как правильно выразиться. Мысли о классификации оружия помогли преодолеть первый шок – «Ох, ничего себе!». В конце концов: ну хранит человек ружье в амбаре, так законы штата этого не запрещают! Наверное... - Держи. Пистолет был холодным и тяжелым. Неприятным. Разрушительным. Огнестрельное оружие было смертельной игрушкой, имея дело с которой нужно было прикладывать усилия, чтобы не убивать. Напряжение сменилось безудержным всплеском адреналина, будто маленький акробат, на высоте, под куполом цирка, выпустил из рук одну трапецию, чтобы в прыжке уцепиться за другую. Сначала все казалось игрой: извлечь магазин – зарядить магазин – вставить магазин – отвести затвор. Интерес к оружию впрыскивался в кровь каждому мальчишке при рождении, но Дик очень быстро осознал, что не хочет стрелять из этой штуки. Он отложил пистолет, как только отец Тодд отошел, чтобы поставить у стены два фанерных щитка, покрытых толстым слоем изоляционного материала. Нет, не было ничего страшного в том, чтобы выстрелить в пласт утеплителя. От этого никто не пострадал бы. Это было безобидное действие, сравнимое с игрой "в войнушку" в детстве. О, во время одного из сезонов, когда цирк стоял в поле в очередном пригороде, Дик подружился с местными ребятами, и их игры свелись к баталиям к временам благородного рыцарства. Однажды он стащил синюю попону у слонихи, чтобы сделать себе плащ, и группа задиристых парней решила захватить этот трофей. Цирковой мальчик защищал его ценой синяков и ушибов – нельзя было оставлять Зитку без одежды. Когда Дик вернулся в цирк, прижимая к груди порванную и грязную тряпку, мама обработала ранки йодом, накормила его и уложила спать, а отец вызвался поговорить с хулиганами, и двое из них на следующий день извинились – и перед мальчиком, и перед слонихой. Тот мир был таким правильным: все проблемы решались легко, и никто никому не становился врагом. А теперь Грейсон сидел ночью в подвале, с пистолетом и отчаявшимся священником, полным ненависти. И все потому, что какой-то – - какой-то урод - - Сосредоточься, - теплые и твердые руки придержали его дрожащие ладони. - Представь, что убийца твоих родителей перед тобой. Дик глубоко вдохнул. И нажал на спусковой крючок. - - Грейсон! – отец Тодд стоял у открытой двери в класс, прислонившись к косяку, и напоминал подростка, который сбежал из дома покурить. Они не разговаривали с момента той поездки в амбар. Несколько раз хотелось рассказать про их ночные приключения, но мальчик сдерживался: священник ведь не сделал ничего плохого или противозаконного. Вместо этого он постарался просто узнать про отца Тодда как можно больше, но рассказы монахинь были обтекаемы: «вырос на улице, занимался плохими вещами, принимал наркотики, нашел утешение в религии, и вот он здесь – помогает трудным подросткам». Сестры, как и большинство религиозных людей, были теми еще ханжами, однако сомнительное прошлое коллеги их не волновало - Грейсон! Дик вздрогнул, приподнял голову от распечатанного текста на латыни. Голова была тяжелой. Казалось, что часть слез он выплакал утром над умывальником, но оставшаяся часть все еще плескалась внутри, давила на глаза. Сегодня человек, отнявший у него мать и отца, покидал стены тюрьмы. До последнего не верилось, что это произойдет. Казалось, несправедливости такого масштаба нет места в мире, они может присутствовать лишь эфемерно, в разговорах, предположениях, теориях, никогда не воплощаясь фактически. Под строгим взглядом сестры, мол «чего сидишь, выйди!», он встал со скамьи, заставив подняться еще двух мальчишек, сидевших ближе к краю. Было стыдно причинять столько неудобств, хотелось просто исчезнуть, раз уж нет в мире ни родителей, ни правосудия. Именно поэтому Дик шел к священнику – - с надеждой. Сестра не задавала никаких вопросов, она была уверена, что Грейсону прочитают лекцию о прощении, и даже если его знание латыни от этого пострадает, он станет богаче духовно. - Пойдем отсюда. Нужно было бы вернуться, собрать учебники и свои записи, но вместо этого Дик решительно шагнул за дверь. Это была лишь вторая их совместная поездка, но он чувствовал себя собакой, которая привыкла, что автомобиль означает долгую прогулку за городом, и поэтому несется к машине быстрее хозяина. Было предположение, что они снова поедут в тот амбар, пострелять, выпустить пар, но дорога повернула в другую сторону, а потом и вовсе потекла по не особо знакомым местам, извиваясь, поднялась на холм – «Приехали». Отсюда открывался вид на бетонную коробку тюрьмы, заключенную в периметр с вышками. Зачем его вообще сюда притащили? И ты туда же? Горькая тоска встала поперек горла и его обняли удивительно сильными для священника руками. - Все в порядке, пацан. Скоро это закончится. Мальчик закрыл глаза и медленно выдохнул. Можно было представить, что это объятия отца. Мама обнималась часто, ласка была для нее естественна и очевидна, в то время, как для отца любое взаимодействие имело определенное значение. - Так и будешь стоять? Грейсон обернулся, собираясь огрызнуться – «Священник из Вас так себе!», но замер с открытым ртом. Установленная винтовка и кинутая на землю куртка не могли являться хорошо подготовленной снайперской позицией, но и долгого ожидания не требовалось: внутренняя жизнь тюрем всегда была строго регламентирована. Он недоуменно покрутил головой: это такая игра, типа «представь и выплесни свой гнев»? - Давай же, - поторопили, и нервные интонации отмели все сомнения – речь действительно шла об убийстве. Дик вытянулся на куртке, словно пытаясь поместить себя в полость, сделанную под чужое тело, неловко повозился с винтовкой. Там, в оптике, не было ничего выдающегося – многослойные сетчатые ворота и будка с охранниками. Одежда отца Тодда пахла сигаретами, ладаном и бензином. Это умиротворяло. Сложно было представить, что вот сейчас, здесь, среди тишины и спокойствия, он просто уничтожит человека. - Поехали отсюда. Я не могу это сделать. - Тогда хотя бы смотри. Черт знает, чего он ожидал от священника – уговоров? наставлений? Точно не того, что тот легко упадет к винтовке и замрет, как профессиональный снайпер. Смотреть с такого расстояния было не на что – неразличимо серели стена и ворота, за которыми, там, возле будки, мельтешило какое-то шевеление. По эту сторону периметра не было ни машин, ни людей – никто не торопился встречать убийцу, кроме оранжевого солнца. Было жалко его, человека, совершившего нечто ужасное, и подвергнутого остракизму и одиночеству. Может быть, это имели в виду монахини, говоря о прощении? Определить выстрел оказалось почти невозможным, только по звуку и вздрогнувшей спине стрелка. Тот тут же встал, подхватил куртку и обыденным жестом накинул её на плечи. - Ну... Вот. От этого «вот» мальчика охватило безысходным ужасом, словно он снова потерял все, что у него было дорогого в мире. - Давай-ка в машину, - продолжал священник, деловито собирая винтовку. - Я подвезу тебя поближе к приюту. Сознание работало заторможено, любая мысль давалась с трудом, и хотелось просто упасть на примятую траву и так и лежать, глядя в небо. - Мы собираемся вернуться после всего этого? - Я – нет. Я уже принес свою жертву. Да, точно! Все эти сложные взрослые проблемы с приютом, который собирались закрыть, чтобы отнять землю. Теперь не собираются, да? Больше некому? Задавать такие вопросы вслух не имело смысла. «Святой отец, я согрешил, - крутилось в голове. - А вы-то как нагрешили, и представить страшно». Убийца не являлся хорошей компанией, но Дик чувствовал, как натянулась и угрожающе завибрировала последняя нить, связывавшая его с реальностью. - Отец Тодд! – собственный голос прозвучал так невинно, как будто он снова в коридоре приютской школы окликал любимого наставника. - Джейсон. - Можно, я пойду с тобой?