факханалия

Саган честно не задумывал ничего такого. "родители уехали на днюху к друзьям" "на два дня" "приходи с ночевкой" Он жмет кнопку отправить и гипнотизирует экран, не отрываясь. Значок "не в сети" ничего не значит, Ынсон хен всегда держит телефон при себе, и сообщение отмечается, как прочитанное, меньше, чем через минуту. "а тебя почему с собой не взяли?" Манера отвечать вопросом на вопрос Сагана раздражает, но он терпеливо нащелкивает "сказали буду мешать" и закидывает снова "так ты придешь?" Ынсон молчит. Саган перечитывает эту и предыдущую переписку, чтобы убедиться — не ляпнул ли он чего лишнего, скролит последние сообщения трижды и отправляет вдогонку "сможем досмотреть второй сезон шингек, который ты не видел". Саган видел только три серии, и то левой пяткой, потому что смотреть одному скучно, а Ынсон фанатеет от Армина и вообще. Они официально встречаются месяц и восемь дней, почему Саган должен смотреть аниме в одиночестве. Ынсон набирает и стирает, Саган грызет большой палец, думая, приводить ли в качестве аргумента безграничные запасы попкорна для микроволновки, и экран высвечивает: "окей. что привезти?" Саган подбрасывает телефон, и тот больно падает ему на лицо. По правде говоря, Саган лукавит — родители еще не уехали, а только собираются, но Ынсон отписывает "буду через час", и все должно вроде сложиться. Саган все равно вежливо спрашивает "а можно Ынсон-хен…", и, если честно, дальнейший текст не имеет значения, у его мамы при имени Ынсона зажигаются сердечки в глазах, и что именно Ынсон-хен, становится неважным, пусть хоть насовсем переезжает. Саган тоже был бы очень не против. Он получает формальное согласие и наблюдает из кресла, как мама, не торопясь, подбирает серьги к платью, как меняет сумочку, как поправляет макияж — и нетерпеливо отстукивает ногтем по телефону. Ынсон приходит спустя минут десять, как со двора отъезжает родительская машина, и Саган облегченно вздыхает: как удачно все получается. У Ынсона в руках тяжелый пакет: там две бутылки колы, какие-то коробки, одна горячая и запотевшая, про которую Ынсон говорит "съесть сейчас или в холодильник", а Саган пропускает половину мимо ушей. Сейчас он хочет только поцеловать Ынсона и единственное, о чем думает — это как классно, что можно его просто так схватить за щеки и прижаться ртом и не бояться, что где-то выглянут не вовремя и спалят. А самое офигенное — что Ынсон кажется, того же мнения, потому что целуются они долго и тягуче, и это, ну, просто здорово, особенно когда Ынсон прогибается назад, и его можно за затылок прижать обратно — это вообще офигительно. Когда они отрываются друг от друга, Саган шумно выдыхает, и в притихшем доме получается как-то до неловкого громко. От этого смешно становится, и как бы не очень-то к месту, но они прыскают синхронно и ржут на весь дом. Ынсон пихает его локтем: — Ты обещал мне Атаку. И не вздумай спойлерить! Саган обещает "не буду", хотя, конечно, будет, да еще как, и Ынсон ему тоже не верит, потому что снова смеется, смеется этими своими зацелованными губами, взъерошивает волосы, откидывает длинную челку со лба — Саган скулит про себя. Что ж ты делаешь, а. Разве Ынсон-хен не знает, что в его случае это запрещенные приемы, оружие массового поражение? Саган все еще ни о чем таком не думает конкретно сейчас, хотя вообще о таком он думает, ну, честно, очень часто — он здоровый молодой парень так-то, было бы странно, если бы он не. Но улыбающийся Ынсон на его кухне — это совсем в другую степь, это так правильно как-то и по-домашнему; Саган готов визжать от восторга, что это правда, что это на самом деле, что они вместе, что его любят. Ынсон лохматит волосы уже Сагану и толкает снова. — Пошли уже. И они смотрят титанов. И даже в комнате, где завешиваются шторы и включается красноватый ночник, ничего такого Саган не думает и не делает. То, что губами он жмется к ынсоновым пальцам, не в счет — у него одержимость этими руками, он обожает держать их в своих и перебирать длинные пальцы, или вот так касаться губами, или прижиматься щекой — на это Ынсон оборачивается и смотрит вот этим своим теплым взглядом, который не пойми как трактовать: или что ты делаешь дурак или сделай так еще. Сагану, конечно, хочется второе. Он разворачивает ладонь Ынсона вверх и целует запястье — тонкую кожу, узор проступающих вен, и там еще где-то бьется жилка — пульс — Ынсон смотрит как-то серьезно — и отворачивается к экрану. Саган чмокает еще раз (для закрепления) и пытается сосредоточиться на сюжете. И обнаруживает, что совершенно не помнит, откуда там взялся звероподобный титан и что ему вообще надо, хотя эти серии Саган уже видел. То, что Ынсон-хен полулежит на нем в его, сагановой, комнате, на его, сагановой, кровати, — куда занимательней, и Саган ничего такого не думает. Правда! И вообще, Ынсон его целует сам — на эндинге, под эпичную музыку; Саган тянется к стоящему на стулу ноутбку промотать, а Ынсон вдруг тянется к нему, и вроде бы непонятно, кто кого первый поцеловал, но язык Ынсона у Сагана во рту, и Саган крепко вцепляется ему в бедро. Ему просто нравится целоваться с Ынсоном — неважно как и при каких условиях, но вот так, когда можно долго, расслабившись, со вкусом, конечно, намного круче. Почему это, блин, вообще так волнительно — засунуть свой язык кому-то в рот. У Сагана страшно приятно, тепло и щекотно в животе и немножко ниже, и когда целоваться становится очень мокро, он вспоминает, что у него есть еще и руки, и на пробу гладит Ынсона по бедру вверх, аж до мягкой свободной кофты. Ынсон подается назад, и миска с попкорном опасно кренится, Саган кое-как опускает ее у кровати, рассыпав часть на пол, но — какой к черту попкорн. Какой к черту попкорн! Ынсон заваливается на кровать мимо подушек, и они почти сталкиваются лбами — Ынсон улыбается, Саган улыбается, фыркает — и снова жмется, пружинит губами, и где-то совсем на задворках думает: как бы им не запутаться в ногах и устроиться поудобнее, потому что рука, на которую он опирается, начинает смешно дрожать. Но Ынсон гладит его по спине вверх, чуть давит на затылок, и — Господи, Саган готов ради такого и потерпеть. У него губы все в слюне, мокрое пятно вокруг рта — так много и мокро они целуются, иногда все еще неумело, иногда это просто похоже на вылизывание чужого рта, но так классно, блин. Саган просто не может, ему хочется еще, и еще, и когда Ынсон упирается одной рукой ему в грудь, от досады едва не орет. Ынсон не может остановить его сейчас, никого дома нет, никто не зайдет, Саган только во вкус вошел, хотя у него уже губы болят, и вообще... — Выключи. Ноутбук. — объясняет Ынсон, и Саган по-собачьи трясет головой. Ну да. Пока они тут целуются, там титаны жрут людей и разрывают на части. Звук отрывающихся конечностей — так себе аккомпанемент. Момент, когда Саган скатывается с кровати, кажется неловким на максималках, потому что Ынсон там ждет и возится, пока Саган не может расфокусированным взглядом найти кнопку стоп. Но когда Саган возвращается, Ынсон хватает его за шею, тянет на себя и лезет ему языком в рот снова и — господи, это не должно быть так хорошо, так будоражаще, это же просто чужой язык, который Саган встречает своим и жмурится от удовольствия, и едва ли позорно не скулит. Без фоновой японской речи и криков все становится каким-то более фактурным в тишине пустого дома. Как будто кто-то выкрутил громкость на максимум: острее слышно, как влажно разлепляются их губы, как поскрипывает кровать, как трется одежда об кожу, как дышит Ынсон — сначала носом, а потом, когда Саган спускается на шею, — широко открытым ртом; Саган даже слышит, как комкается в руке Ынсона скользкое одеяло, и прихватывает кожу под подбородком губами, втягивает и тут же зацеловывает рядом, хотя за засос потом можно и получить. Но это все будет потом. Потом. Нескоро. Сейчас у него полумрак комнаты и Ынсон, и у Сагана вскипают мозги, от того, какой он настоящий, живой, отзывчивый, какой он рядом. Они разлепляются, Ынсон приподнимается на локте, облизывает губы — они у него тоже вспухшие, красные, и вот только сейчас настает тот момент, когда такое прет Сагану в голову, не встречая не преград, ни перепон, и — а когда еще? Как будто может существовать в этом мире более подходящий момент. Сагану даже не стыдно, что они только целовались, а он уже на взводе. Ынсон подтягивается наверх, нашаривает за спиной подушки, и Саган тянется за ним, жмется ртом снова, потому что это, ну, как-то привычно, они всегда много целовались, как выдавалась возможность. Подушки проседают, Саган чувствует ынсонову ладонь у себя на пояснице — под футболкой, и — черт-черт-черт — она горячая и аккуратная, эта ладонь, которой Ынсон ведет вверх, к выпирающим позвонкам. От того, как задирается его футболка, Сагану становится прямо не по себе — Ынсон эту футболку откровенно тянет вверх, и это, ну, ужас (как хорошо). И чтобы не дать этой неловкости разрастись дальше, чтобы задушить ее, чтобы не испортила, Саган садится, дотягивает футболку через голову, и уже как-то постфактум понимает, что футболки нет. Что его гладят по голым плечам, и что даже в свете стоп-кадра видно, как у Ынсона краснеют щеки. Ынсон фактически раздел его. Ынсон смущен. Охренительно. Они снова слепляются, и от того, как естественно Ынсон обнимает Сагана за голую спину, пробирает до костей. Саган не выдерживает, скулит, когда Ынсон проводит вдоль позвоночника ногтями, и дергает Ынсона за край кофты то вверх — снять, то вниз — стянуть хотя бы с плеча, и никак не может определиться, чего больше хочется и от чего он не умрёт прямщас. Как минимум Сагану надо отомстить за то, что его раздели, и он гладит ынсоново бедро, горячее, крепкое, и, задержав дыхание, на пробу сжимает Ынсона между ног. Ынсон тут же сводит колени, почти как девочка, и Саган не уверен, от чего у него больше тихо едет крыша: от этого или задушенного ынсоновой рукой писка. Саган ведет ладонью вверх, сколько получается, и его, ну, натурально кроет: на Ынсоне не привычные джинсы, а мягкие черные брюки, ткань тонкая, и от того все ощущается так остро, так живо — если у него из ушей идет пар, Саган не удивится. У него сердце колотится страшно, прямо расплющивается об ребра с каждым разом, как Ынсон то прогибается вперед, то вжимается в кровать, и пытается прикрыть горящее лицо. Саган наклоняется над ним, шепчет что-то неразборчивое в сжатые пальцы и злится, что у него еще хотя бы пары рук: на одну, дрожащую, он опирается, а под второй — ынсонов член, горячий даже через ткань, твердый. У Сагана отказывают все жизненные системы. Он снова сжимает, гладит, пытаясь унять фоновую восторженную панику — это же просто член, у него такой же есть, никаких причин для летающих звездочек в глазах — Саган давит большим пальцем на головку, и Ынсон полноценно стонет и хватает Сагана за запястье. Саган не успевает возмутиться: дрожащая опорная рука подводит его, да и Ынсон тупо валит его на себя, вжимается бедрами, и это, ну, пиздец. Сияющий и всепоглощающий, в котором они трутся друг об друга, беспорядочно, хаотично, умудряясь целоваться при этом — и стукаются зубами так, что у Сагана в глазах темнеет, и черт — они бы поржали с этого в любой другой момент. Весь этот сумбур — паника, напряжение, адски горячее в животе — достигает максимума, с каждым толчком бьет как обухом по голове; даже целоваться толком уже не получается, а просто какая-то бестолковая лизня, рандомное сталкивание языками — Саган и подумать не мог, что их первый раз будет хоть чем-то похож на это. А еще у Ынсона кофта задирается почему-то почти до груди, и этот живот и проступающие на вдохах ребра нужно потом тоже обязательно зацеловать — Ынсон резко спихивает с себя Сагана и рывком садится. Саган захлебывается — шоком, непониманием, обидой. До него доходит только секунды спустя. На первом этаже хлопает входная дверь. И кто-то ворчит "скорее давай" — кажется, это папа. Их отбрасывает друг от друга, как толчком, на разные стороны кровати; Ынсон прижимает ладони к щекам; по нему видно — он в диком ужасе, но это оцепенение, оно на секунды, а потом он пихает что-то Сагану в руки — футболка — и Саган просыпается. Он слышит мамины шаги на лестнице — в ней 12 ступенек, и он просовывает голову в воротник на шестой. На десятой поднимается попкорн, Ынсон забирает себе две подушки и выставляет вперед, как щит, а Саган тянется за ноутом, и когда в дверь барабанят, он успевает поставить его себе на колени. — Саган? Вы тут? Слава богу, его мама никогда не входит без стука. Саган открывает рот — получается только задушенный писк. — Представляешь, мы забыли общий подарок! Пришлось вернуться, теперь так страшно опаздываем. Саган? В дверь снова стучат. Саган прочищает горло: — Ужас какой. Да, мы тут, с Ынсон-хеном. — Ох, что сразу не сказал. Ынсон, добрый вечер, — мама заглядывает в приоткрытую дверь, и Ынсон говорит вежливое "здравствуйте", умудряется даже сидя поклониться. Саган про себя яростно молится на темноту. Пусть она спрячет все, чем они занимались, пусть мама не заметит кровати в полном беспорядке, их красных щек и зацелованных губ, пусть они сильно спешат, господи, пожалуйста. Он не готов за сегодняшнее платить так. — У вас тут смерч прошел? — смеется мама. Саган оглядывается: рассыпанный попкорн, сброшенные подушки, съехавшее наполовину одеяло. — Пока выбирали что посмотреть, пришлось устроить драку подушками. Клянусь, мы были предельно осторожны, — снова кланяется Ынсон, и мама буквально расцветает. Сагану даже ревниво становится за эти ее сердечки в глазах. — Все, не мешаю, молодежь, мы поехали. Не скучайте! — Ынсон кланяется ей еще несколько раз, Саган машет деревянной рукой. Дверь в комнату закрывается. Через полминуты — хлопает входная. Еще через время — слышен звук мотора. И только тогда Саган расслабляется. Только-только был напряжен (с концентрацией основных сил в области паха), а сейчас тело похоже не то на мокрую вату, не то на растаявшее желе. По мозгам лупит запоздалым страхом: если бы Ынсон не услышал… Саган даже думать об этом не хочет: его хлещет липким ужасом по животу и противно слабнут коленки. Он поворачивается к Ынсону, которому явно не лучше — Ынсон снова закрывает руками лицо и утыкается в подушку, и его не удается ни поднять, ни растормошить. — Хен, ну все хорошо, ну чего ты... — Ынсон только отмахивается и отдавать подушку категорически отказывается. Саган пытается ткнуться губами и получает вслепую по уху, по шее, по жадным рукам. Ынсон отбивается почти яростно и только спустя непродолжительную борьбу выглядывает из-за подушки: у него полные ужаса и стыда глаза. — Ты понимаешь, что могло... — Ну хен, обошлось же, — бормочет Саган, понимая, что давать сейчас думать Ынсону нельзя, а то он начнет загоняться, а судя потому, как лупят Сагана кулаком, Ынсон именно это и делает. — Хен, они теперь точно уехали, ну ты что, — Саган оставляет попытки забрать чертову подушку и просто сгребает Ынсона в объятия, благо он махнул расти в последние полгода и может себе позволить. А вот поцеловать — задача посложнее, Ынсон уворачивается, отбрыкивается и тупо отпихивает его лицо. — Промотай назад, что мы там пропустили. Давай, там Райнера убивают. — Он все равно не сдохнет, — мямлит Саган, но серию включает. Ничего, он придумает, как расслабить Ынсону напряженные руки и сорвать еще пару поцелуев. А то и чего побольше. У них, в конце концов, у обоих стоит и еще целый сезон впереди.