***
Тем утром ничто не могло испортить Цезарю настроение — он даже с некоторым нетерпением ждал полудня, чтобы познакомиться со своим новыми соседями… или соседками. Короткий флирт будет красивым заключительным аккордом его швейцарских каникул. Цезарю не особо везло с девушками — что в Неаполе, где он жил, что в Риме, где он учился — но должно же с ним произойти чудо, раз уж он оказался в романтичной Швейцарии в день святого Валентина? Его соседка непременно окажется очаровательной и остроумной, а если очень повезёт — то и прекрасной лыжницей, которая влюбится в Цезареву манеру езды. А если это будет сосед? Фон Строхайм загадочно отмалчивался вместо ответа, но предупредил Цезаря, чтобы тот был готов ко всему. Может быть, сосед не так уж и плохо, думал Цезарь, если, конечно, он будет моим ровесником, а не мужиком с пивным животом до небес, разбрасывающим свои носки по всему дому. Или многодетным отцом с оравой кричащих ребятишек — чего-чего, а кричащих детей Цезарю хватало и дома. Милосердный Боже, если ко мне подселят не девушку — кстати, хорошенькую девушку — то пусть это хотя бы будет какой-нибудь тихий задрот. На пути к его лыжной трассе Цезаря робко окликнула миниатюрная блондинка, обнимающая хрупкими руками слишком большие для неё лыжи. — Извините, что отвлекаю вас, — пробормотала она, по-детски прикусывая пухлую нижнюю губку. — Вы не поможете мне надеть лыжи? Что-то не получается. — Синьорина, — галантно ответил ей Цезарь, давая возможность ей оценить его итальянский шарм, обескураживающе прекрасную улыбку и легкий акцент. — Цезарь Цеппели никогда не откажет в помощи прекрасной девушке. Он встал на одно колено, нагнулся к ее ногам — прелестные стройные ножки, стоило показать их обнаженными где-нибудь на каком-нибудь испанском пляже, а не прятать под лыжным костюмом, мельком подумалось ему, — и легко помог ей вдеть ботинки в крепления лыж. — Я Сьюзи Кью, друзья зовут меня просто Сьюзи, — прощебетала прекрасная незнакомка и без лишней застенчивости поинтересовалась: — Думаю, мы можем стать друзьями? Они мило проболтали полчаса, а потом расстались. Сьюзи призналась, что еще совсем новичок и на лыжах стоит посредственно, да и в Санкт-Мориц приехала ради изучения швейцарской кухни. Ее шале был почти по соседству с Цезаревым — о, вы не возражаете как-нибудь заскочить ко мне на огонек? — ох, я бы с удовольствием, но сегодня я ужасно занята — поэтому она пообещала Цезарю прислать вместе с горничной отеля знаменитый швейцарский ореховый пирог, плод ее трудов. Так что через пару часов, проведенных на лыжах, Цезарь возвращался к себе в предвкушении неплохого обеда или ужина. И, конечно, знакомства с соседом. На полу прихожей шале, выложенном из коричневато-красных глиняных плиток, уже стояли два чемодана. Два женских, весьма изящных чемодана от известного дизайнера. Сердце Цезаря ухнуло в радостный кульбит. Он пригладил волосы, осмотрел себя с ног до головы и направился в кухню — скорее всего, прекрасная незнакомка хочет утолить свой голод с долгой дороги сюда. Ничего, Цезарь знал, что ей предложить. — Добро пожаловать, си… — начал он и осёкся. За широким деревянным столом сидел незнакомец — высокий, стройный, но широкий в плечах, и, что сразу бросалось в глаза, ужасно растрепанный — и с воистину зверским аппетитом пожирал ореховый пирог. Тот самый, от малютки Сьюзи, которым Цезарь хотел поделиться с прекрасной гостьей. Это сон, сказал себе Цезарь и незаметно ущипнул себя за ногу. Но нет, парень за столом никуда не исчез и даже не перестал жевать — он нагло уставился на Цезаря, как будто это не он уничтожал чужую еду сию же секунду. — Вкусно было? — ядовито поинтересовался Цезарь, когда наконец обрёл дар речи. — Очень, — отозвался незнакомец, и пристально глядя на Цезаря, облизнул свой большой палец. Выглядело это… максимально соблазнительно. Цезарь почувствовал, как краснеет. Это что еще за намёки? — Жаль, что ты не подавился, — выдавил он из себя наконец. — Но я… я видел в прихожей женские чемоданы. Пожирателя чужих пирогов, казалось, вся эта ситуация только забавляла. Он пожал плечами с нарочито невинным видом. — А если и да, что с того? Может, мне нравятся женские чемоданы. Цезарь уставился на него, не зная, что и сказать, но тут сзади него застучали каблуки, и он обернулся. Сердце Цезаря чуть не выпрыгнуло из груди — женщина с такой потрясающей фигурой не могла быть некрасивой. Буквально через пару шагов она сократила между ними расстояние, сняла солнцезащитные очки, и взгляду Цезаря предстали большие серо-синие глаза под длинными ресницами, губы, покрытые помадой цвета спелых ягод и высокие скулы тонко очерченного лица. О, Мадонна! — Пожалуйста, не обращайте на его шуточки внимания, — сказала женщина, обведя взглядом сначала Цезаря, а затем незваного гостя, застывшего с ехидной ухмылкой на лице. — Я так понимаю, Вы — наш сосед…? — Цезарь Антонио Цеппели, — представился Цезарь, стряхнув с себя оцепенение перед ее красотой. — Я рад, что Вы, а не кто-нибудь иной, разделите со мной… кров. Если Вам что-то понадобится, знайте, что я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь Вам… — и он остановился, чтобы дать ей представиться, но парень за его спиной неожиданно хохотнул: — Того, что ты ей предлагаешь, ей от тебя точно не надо, казанова. Цезарь побагровел — черт возьми, этот придурок, конечно, имел полное право ревновать меня, с его-то отвратительными манерами на него ни одна женщина не взглянет. Или же это его девушка? Но даже если Цезарь и оскорбил его тем, что совершенно учтиво, исключительно по-джентльменски предложил свои услуги, во всех смыслах, этой замечательной леди, это явно недостаточный повод для того, чтобы даме пришлось наблюдать их драку — потому что Цезарь, конечно же, не спустил бы этому засранцу такую грубость с рук. Женщина недовольно поджала губы: — Мне не нравится твое поведение, Джоджо, — холодно отчеканила она и повернулась обратно к внутренне возликовавшему Цезарю: — Называйте меня Элизабет, мистер Цеппели. Догадываюсь, что Джозеф в силу своей невоспитанности тоже ещё вам не представился. — Холод из ее голоса не исчез: — Впрочем, я думаю, что я не нуждаюсь в Ваших услугах и уверена, что наше знакомство никогда не перерастет в нечто большее. Доброго дня, синьор, — сухо добавила она и бросила, уже Джозефу: — Потом отнеси мои чемоданы наверх, я возьму правую комнату. Джозеф что-то буркнул себе под нос в духе: «Сама донесешь, не развалишься», но Элизабет уже скрылась на лестнице, ведущей наверх, и Цезарь проводил потерянным взглядом ее бедра и стройные ноги, подчеркнутые высокими узкими сапогами на шпильке. — А я смотрю, ты тот ещё бабник, — с ухмылкой сообщил ему Джозеф. — Но лучше бы тебе не подкатывать свои лыжи к моей мамочке. Вот этого Цезарь никак не ожидал. — К твоей что?! — Говорю, мать она мне, — терпеливо пояснил ему Джозеф как слабоумному. — Ей уж пятьдесят в декабре стукнуло. — Быть не может, — убито пробормотал Цезарь, решительно отказываясь верить. Разве может эта прелестная женщина быть ровесницей его собственной матери? Да ей лет тридцать от силы, выдумывает этот Джостар, выдавая за мать свою девушку. — Не веришь? Впрочем, — легкомысленно сказал Джозеф, — ты можешь и попытаться поухаживать за ней. Она такая стерва, что, если захочет, ответит тебе пожестче, чем я. — А отец твой где? — спросил Цезарь. Джозеф слегка помрачнел, но жевать не перестал. — Умер, — ответил он. — Извини, — сказал Цезарь, ощутив укол совести. Было бы совсем невежливо поинтересоваться, как давно это произошло, но Джозеф то ли почувствовал его интерес к этой теме, то ли просто счел нужным добавить: — Да ничего страшного, — и рассеянно махнул вилкой: — Я его и не помню, совсем маленький был еще. А мамуля после его смерти то ли стала мужененавистницей, то ли такой всегда и была, короче говоря, забудь о ней. — И резко перевёл тему: — А ты-то тут, что, один? Без семьи, без девушки… без парня? У Цезаря полыхнули щеки. — Ну, я уже несколько староват для того, чтобы ездить под ручку с матерью, не находишь? Джозеф беззлобно рассмеялся и встал из-за стола. — Туше! На самом деле, мы не в восторге от общества друг друга, но в этом году я захотел в горы, а она — купаться в термальных источниках, ну, чтобы выглядеть в свои пятьдесят на тридцать и соблазнять всяких казанов типа тебя. Так уж вышло, что Санкт-Мориц идеально удовлетворяет эти требования. Но вопрос-то был не об этом, мистер Цеппели, — дурашливо протянул он, передразнивая колкий тон Элизабет Джостар. — Я спросил, занят ли ты, если вдруг до тебя туго доходит. Вот чёрт. У меня что, на лице все написано? То, что у меня до сих пор нет девушки, потому что не они меня интересуют, как бы я ни пытался себя в этом разуверить? К большому облегчению Цезаря, Джозеф резко решил переменить тему, не дождавшись от него ответа: — В принципе, если не будешь подкатывать к моей матери, мы с тобой уживёмся. Можешь называть меня Джоджо. Наверное, стоило бы извиниться, что я слопал твой пирог — но он был слишком вкусным, так что я ни капли не жалею об этом. Как насчёт примирительного рукопожатия? Цезарь неохотно подошёл к нему и протянул руку. За пирог ты еще поплатишься, Джоджо. Рука Джозефа была тёплая и крепкая, и Цезарь нарочно сжал ему пальцы посильнее, но Джозеф даже не поморщился — наоборот, усмехнулся. — Я могу называть тебя Цеце? — Со сломанной челюстью-то? — парировал Цезарь. — Сильно сомневаюсь. — Ого, да ты парень с характером! — хохотнул Джозеф. Сейчас, вблизи, Цезарь заметил, что его глаза были потрясающего цвета морской волны. Тем хуже, одернул он себя, каждый красавчик мнит себя идеальным и безусловно правым. — Так как тебя называть? Может, Цезарино? — Да чем тебе не нравится мое имя? — рявкнул Цезарь, пытаясь отвлечься от мысли, которая в прямом смысле стояла перед его глазами — мысли, что Джозеф дьявольски сексуален. Джозеф победно улыбнулся, и Цезарь понял, что именно он сейчас скажет. — О dio mio, если бы за каждую шутку про салат мне давали сто лир, у меня сейчас было бы миллионов десять, не меньше. Джозеф слегка сник. — Благодари своих родителей, что назвали тебя в честь салата. — Правило номер один, — с лёгкой угрозой в голосе заявил Цезарь, — если ты хочешь вернуться из Швейцарии живым и невредимым: ты не говоришь о моей семье, а я, так уж и быть, не трогаю твою мать. Правило номер два: ещё раз пошутишь про моё имя, и я оторву тебе руку. Уяснил? Джозеф кивнул, но в глазах его плясали бесенята. — Уяснил. Ты скучный замкнутый засранец, неуверенный в себе. Ужасный бабник, причём подкатываешь к женщинам гораздо старше себя. Зато готовишь превосходно, — поспешно добавил он, заметив, как Цезарь сжал кулаки. — Пирог испёк не я, — признался Цезарь. — Я помог девушке из соседнего шале, и она в знак благодарности прислала мне его. Естественно, Джозеф услышал только «девушка». — Говорю же, бабник, — хохотнул он. — Но видать, она тебя продинамила, раз сама тебя не навестила и за день до четырнадцатого февраля, — он нарочито выделил дату торжественным голосом, — ты вынужден заигрывать с моей маму… Терпение Цезаря истощилось — не хватало ещё ему выслушивать от какого-то едва знакомого нахала соболезнования. — Хочешь помочь несчастному одиночке? — резко поинтересовался он, перебив Джоджо. — Или просто ищешь драки? — обычно его оппоненты отступали перед нехорошей улыбкой Цезаря и зловещим огоньком, невольно загоравшимся в зеленых глазах, когда его что-то по-настоящему выводило из себя. Втайне Цезарь гордился тем, что однажды чуть не довел до инфаркта не в меру придирчивого профессора на экзамене. Может, это и было не очень-то красиво, но он давно и твёрдо уяснил: борись до последних сил, и все средства хороши, когда дело касается по-настоящему важных вещей — твоей репутации, твоего будущего и твоей семьи. Именно мысль о семье сдерживала Цезаря долгие годы. Мать, глубоко религиозная и беззаветно любящая, тяжело переживала уход отца. На ней был весь дом, и хотя Цезарь помогал ей, как только мог, она мечтала о невестке. Скорее даже не о самой невестке — а о счастье для старшего сына, Цезарино, как она ласково его называла. Ей было невдомек, что бывает счастье и другого, гм, пола — но Цезарь догадывался, как тяжело она воспримет новость, что ему нравятся парни. Нет, он ни за что не посмел бы так разочаровать её — даже если это означало, что до сегодняшнего дня ему приходилось бороться со своей тягой к мускулистым голубоглазым парням. Но, Джозеф, кажется, ничуть не собирался пасовать перед разъяренным Цезарем. Он выпрямился в полный рост и иронично приподнял бровь. — Конечно же, хочу помочь, — промурлыкал он прямо в ухо Цезарю, и Цезарь чувствовал аромат мёда и орехов в его дыхании. На секунду он почувствовал себя действительно ужасно: губы Джозефа почти касались его волос, взъерошенных и мокрых — на дворе с самого утра шёл снег, а к вечеру обещали настоящую снежную бурю, — но Цезарь не мог, никак не мог, просто не должен был поддаваться таким искушениям, — и раз уж ты такая дама в беде, то знай, что нашёл своего рыцаря, Це-за-ри-но! Последние слова Джоджо произнёс нараспев, изо всех сил стараясь сдержать смех, и Цезарь, вздрогнув всем телом, отшатнулся от него, больно ударившись затылком об стену. — Что-то не так? — невинно спросил Джозеф, лукаво прищурив бирюзовые глаза. Цезарь почувствовал, как к щекам приливает краска. Он давно не чувствовал себя настолько… оскорбленным. Всего за какую-то четверть часа семейка Джостаров сделала из него полное посмешище. — Клянусь богом, — прорычал Цезарь, с неудовольствием чувствуя, как от гнева его итальянский акцент в речи становится заметнее, — если за те два дня, которые мне осталось тут провести, ты подойдешь ко мне ещё хоть раз, я врежу тебе, Джозеф Джостар! Джозеф скорбно и картинно вздохнул — да воспринимает ли он всерьёз хоть что-нибудь?! — и Цезарь чуть ли не бегом направился в свою комнату, не дожидаясь его ответа. Конечно, он абсолютно был не виноват в том, что губы приоткрылись для поцелуя, щеки вспыхнули розовым, а глаза загорелись незамутненной итальянской страстностью. По скромному мнению Джозефа Джостара, Цезарю Антонио Цеппели не повезло родиться слишком красивым.***
Джостары оказались шумными соседями — закрывшийся в своей комнате Цезарь сполна насладился их семейной драмой: синьора Джостар то ли пыталась воспитать из Джозефа настоящего мужчину, то ли действительно отличалась некоторой деспотичностью, но, невзирая на громкие протесты Джозефа (Цезарь безуспешно пытался игнорировать их или надеть наушники — возмущенный голос Джоджо наполнял всю его комнату и коридор), заставила его затащить её чемоданы наверх по лестнице, дважды дойти до фон Строхайма, сбегать на вокзал — снег за окном падал крупными хлопьями, и ели, насаженные вокруг шале, казались гигантскими белыми медведями, угрожающе замеревшими на месте — и даже расчистить крыльцо дома. Цезарь начал подозревать, что и большой комнате на первом этаже, рассчитанной не на одного, а на четырёх человек, пустовать осталось недолго. Ближе к вечеру он направился в душ, наивно надеясь, что вода смоет с него то странное ощущение, засевшее где-то глубоко под кожей — возможно, в самой душе. Это было волнение и раздражение — как ни странно, в первую очередь, самим собой. Как будто он поступил… наперекор себе. Была ли его страсть к риску в некоторой мере наследственной? Цезарь не хотел признаваться себе в этом, но с годами он все больше и больше становился истинным Цеппели — что бы это ни значило. Как и для дедушки Уилла, семья, мнение семьи, доверие семьи, было для него на первом месте. Цезарь мог сколько угодно доводить профессоров до инфарктов, слыть самым ленивым студентом на курсе и втайне дрочить на парней в плавках и без них — но экзамены он сдавал неплохо, флиртовал с каждой хорошенькой одинокой девушкой и отдыхать ездил исключительно в Швейцарию, климат которой не особо располагал к ношению плавок. Но в Швейцарию Цезарь ездил ещё и потому, что любил острые ощущения. Наверное, это было проклятие семьи Цеппели: дедушка Уилл в четырнадцать лет убежал из дома, чтобы стать моряком, а на шестом десятке бросил семью и внуков и уехал в Англию — сражаться с какой-то таинственной и очень опасной группировкой, отколовшейся от ИРА, под руководством некоего Дио Брандо. В Англии он и погиб. Его хоронили в закрытом гробу, и Цезарь плакал — не то от чувства бессилия, не то от невозможности поцеловать руку тому человеку, которым он так гордился и восхищался. Теперь ещё и отец — втайне Цезарь был уверен, что и он впутался в какое-то тёмное дельце. Такова была кровь, текущая в нем; итак, Цезарь любил горные лыжи, Цезарь любил драки, Цезарь любил втайне фантазировать о голубоглазых британцах — почему бы и нет? И сейчас, намыливая голову, Цезарь уже в который раз за день думал о Джозефе Джостаре. Может, он и был самым последним засранцем на земле, парнем, плевавшим на окружающих, но в нем однозначно было что-то притягивающее. Цезарь не мог найти имени этому чему-то, но это абсолютно точно было нечто захватывающим. Харизмой? Наглостью? Потрясающими зелено-голубыми глазами? На секунду его руки разжались, и мыло, пахнущее швейцарским шоколадом, с грохотом упало на пол душевой кабинки. Черт возьми, это самое нечто притягивало Цезаря, как пламя свечи — мотылька. Хватит о нем думать, велел себе Цезарь, и наклонился поднять мыло. Вода почему-то была окрашена в слабый оттенок красного. Что? Алая струйка неожиданно пробежала по его груди и капнула в воду. Цезарь машинально дотронулся до носа, и пальцы вмиг стали красными. Понятно, из носа пошла кровь. Интересно, это мысли о Джозефе на него так влияют? Цезарь поспешно обмотал полотенце вокруг бёдер и выскочил из душа, стараясь игнорировать то, что с мокрых волос по спине бегут неприятно прохладные струйки воды, а на пол перед ним капает кровь. Mamma mia, как обидно, как невовремя, у меня и льда-то нет. Похоже, оставалось только одно — попросить помощи у соседа, который, возможно, еще не использовал весь лёд из маленького бара, спрятанного в стене каждого номера. Цезарь прикинул, сколько времени у него уйдет на поиски футболки и трусов и насколько сильно пол его комнаты в результате долгих и лихорадочных поисков будет напоминать место кровавого убийства, и мысленно махнул рукой. Он затянул полотенце потуже и выбежал из своей комнаты. Благо, далеко идти не приходилось — всего десяток шагов, и он забарабанил в дверь комнаты Элизабет. Тишина. То ли синьора Джостар отсутствовала, то ли не слышала, то ли решилась игнорировать какого-то безумца, лихорадочно стучащего в её дверь поздним вечером, но Цезарю никто не отвечал. Проклятье! Неожиданно дверь соседней комнаты распахнулась, и Цезарь встретился взглядом с удивленным Джозефом. — Что слу… — Цезарь очень шумно втянул струйку крови носом, и Джозеф хмыкнул. — Ясно. Бернские медведи напали, что ли? — язвительно спросил Джозеф, открыв дверь и смерив Цезаря насмешливым взглядом с головы до ног. — Хотя какие медведи, для тебя и голубь — смертельный противник, Цезарино. — Лёд, — прогнусавил Цезарь, отпихивая его с дороги и вваливаясь в комнату Джозефа. — Быстрее. Джоджо нарочито неспешно прикрыл за ним дверь. — Сядь на кровать, сейчас найду. Пока Джозеф искал лед в более чем наполовину опустошенном баре, Цезарь критически оглядывался вокруг. Как он и предполагал, в комнате Джозефа царил живописнейший беспорядок. То, что Джоджо именовал «кроватью», для Цезаря, всю свою сознательную жизнь застилавшего постели за собой и младшими братьями, выглядело как безобразный комок из простыней и одеяла. Однако закапать кровью даже это недоразумение было бы верхом бесстыдства, и Цезарь героически вытянул шею и запрокинул голову. — Голову опусти, придурок. — Ищи лёд, — велел ему Цезарь, чувствуя во рту железно-солоноватый вкус крови. — Захлебнуться кровью в моей комнате решил? — Джозеф решительно шагнул к нему и опустил его голову. Цезарь поморщился — кровь капнула на его импровизированную набедренную повязку. Джозеф почему-то пристально проследил за тем, как на пушистой ткани белого полотенца расплывается небольшое темно-красное пятно, и они столкнулись взглядами. Что пялишься, хотел было огрызнуться Цезарь, но тут Джозеф, все еще не отпуская его голову, неожиданно зарылся пальцами в его растрепанные, мокрые волосы — не то чтобы он сделал это больно или неприятно, но Цезарь еле слышно охнул, не в силах оторвать взгляда от того, как потемнело бирюзовое зарево, горящее в глазах Джозефа. Это было сногсшибательно красиво, и Цезарь успел только подумать, что хорошо, что он сидит, а не стоит, иначе бы у него просто коленки подогнулись и он рухнул бы к ногам Джозефа… сраженный любовью. Коленки у него и правда дрогнули, и к несчастью, ударили Джозефа прямо по ногам — когда это он успел зажать меня в тиски? От неожиданности Джоджо ойкнул и отпустил его голову, и Цезарь с размаху ударился ею о живот Джозефа. Dio mio! Цезарь не знал, радоваться ему тому, что такой момент был испорчен, или нет. Он с трудом оторвал свою пылающую от смущения щеку от кубиков пресса Джозефа, легко угадываемых под тканью майки. Я не гей, напомнил он себе, с замиранием сердца ожидая, что скажет Джозеф, молча отошедший от него к небольшому бару, вделанному в противоположную стену, в поисках льда. Давай забудем про это, мысленно молил он Джозефа — про что «это», Цезарь и сам не знал, но что поцеловать Джоджо ему хотелось — он помнил точно. Однако Джозеф обернулся с абсолютно беззаботным видом. — Что, небось, ждал, что моя мать поиграет с тобой в больного и сексуальную медсестричку? — саркастично спросил он, безуспешно пытаясь завернуть кубики льда в носовой платок. Цезарь отобрал у него и то, и другое и прижал это к своей переносице. — Да нет, — сказал он с досадой, но Джозеф уже смаковал эту мысль и не так-то легко собирался от нее отказываться: — Представь себе, вот такой вот облом! Пока ты тут бегаешь без трусов, — Цезарь сдвинул ноги и украдкой глянул, не разошлись ли полы полотенца — нет, не разошлись, — она уехала на пару дней любоваться местной архитектурой. Ну, знаешь, тут неподалеку есть какая-то внебрачная дочь Пизанской башни — ты, кстати, родом не из Пизы? — Из Неаполя, — отрезал Цезарь. Кровь уже останавливалась, унося с собой единственную причину быть вежливым. Джозеф сел на кровать рядом с ним. — Неаполь? Круто! Это у вас там мафия, уличные воришки и родина пиццы? — У нас там замки, Везувий и древние катакомбы, — возразил уязвленный Цезарь. — И сирена, погибшая от неразделенной любви. На Джозефа это не произвело ни малейшего впечатления. — Вообще-то без одежды ты очень даже ничего, — задумчиво протянул он, откровенно разглядывая чуть более чем полуголого Цезаря. — Как тебя такого в этом твоем Неаполе не украли карманники, Цезарино? Я бы у… Цезарь вскочил с кровати. — Извини, конечно, но я, наверное, пойду к себе, — сказал он как можно твёрже. Джозеф хохотнул. — Да успокойся ты, придурок. Твоя гетеросексуальность вне опасности. — Да, да, конечно, — с сомнением сказал Цезарь. В обществе Джозефа Джостара он однозначно чувствовал себя неудобно, особенно полуголым. — Спокойной ночи. — Приходи, если что! — крикнул ему Джозеф, но Цезарь уже захлопнул дверь его комнаты, будучи полностью уверенным, что ни за какие коврижки он сюда больше не придёт. И тут до него дошло. Он забыл захватить ключ от своего номера. Просто захлопнул дверь и побежал за помощью — а ключ оставил внутри. Ну что ж, это было решаемо — нужно было просто дойти до главного шале с ресепшеном, где жил фон Строхайм, и объяснить ему ситуацию. У него должен был быть запасной ключ, или, на худой конец, слесарь. Однако сделать это в одном полотенце в условиях швейцарского снегопада было, мягко говоря, проблематично. Что ж, можно было одолжить у кого-то одежду… Не то чтобы у Цезаря был широкий выбор соседей. Он вздохнул, досчитал до двадцати и постучал в дверь Джозефа.***
— Нет, нет, нет, — восклицал Джозеф, для большой убедительности отдернув с окна портьеру и воинственно ей потрясая. — Выгляни в окно — там снегопад похлеще, чем в какой-нибудь Сибири. Цезарь скрестил руки на груди. — Я не спрашиваю твоего мнения, Джоджо. Я даже не прошу тебя куда-то идти вместо меня. Я просто прошу у тебя одежду, чтобы дойти… — Пару-тройку километров по сугробам до пояса, — закончил за него Джозеф. — Тебе придётся поискать кого-нибудь другого, потому что от меня ты не получишь ни носка. — Он вкрадчиво замурлыкал: — До утра, во всяком случае. Сам посуди: на дворе темно, снег валит, куда ты пойдешь? А если ты куда-нибудь провалишься, сломаешь себе что-нибудь и замёрзнешь к утру насмерть? Они спорили так уже добрых полчаса, но пока дело не сдвинулось ни на шаг. Цезарь устал от этого, и в его голове суровый дедушкин голос повторял, что вообще-то глупым упрямством он ничего не добьётся. — Хорошо, — пробормотал Цезарь, выдержав драматичную паузу. — Что ты предлагаешь? Джозеф улыбнулся. — Оставайся тут! Кровать достаточно широка для нас обоих, — Цезарь неверяще уставился на него, но Джозеф бодро продолжал: — Ночевать вдвоём — это здорово! — ага, ага, подумал Цезарь, ты рассказываешь это человеку с четырьмя младшими братьями. Однажды ему пришлось спать рядом с ними, потому что в их комнатах шел ремонт — такое себе удовольствие. Но братья — одно дело, а спать с почти незнакомым тебе человеком… Ох. С Джозефом Джостаром. Спать с Джозефом Джостаром. Цезарю пришлось убедить себя, что у него нет никакой альтернативы.***
Номер Джозефа не сильно отличался от номера Цезаря — в отеле фон Строхайма все шале выглядели так, будто их построили не десять, а целых сто лет назад. Первый этаж изначально был обречен выглядеть тёмным и старинным — толстые деревянные балки с геометрической резьбой пересекались под высоким потолком, и Цезарь жаждал разглядеть там летучих мышей или, по меньшей мере, пауков. Лишь в кухне солнце струилось сквозь большие окна и заливало дом светом. В комнатах наверху окна были обращены к горам. Видимо, дойдя до планировки второго этажа, фон Строхайм и безвестный безумный архитектор сообразили, что никто не будет жить в их домах с привидениями, и обратились к несколько более весёлому, но все равно угнетающе старомодному стилю — тяжелые (и почти постоянно пыльные) бархатные портьеры бежевого цвета, полутораспальная кровать, шкаф из тёмного дерева, тумбочка, стол и стул. И бар, встроенный в стену — странный выбор для Швейцарии, и все же фон Строхайм с ним действительно не прогадал. Единственное, что мог пожелать ему Цезарь — это обзавестись хоть какой-нибудь связью внутри отеля, чтобы никому больше не приходилось ночевать в чужой постели. Комната Джозефа уже за неполный день приобрела вид, ну, комнаты Джозефа — Цезарь готов был поспорить, что и дома у него кровать представляет собой такое же безумное гнездо постельного белья, к стене так же сиротливо прислонен сноуборд с рисунком в виде каких-то шипастых фиолетовых тентаклей, а нетбук на столе укутан в объятия комиксов. Впрочем, к чести Джостара как минимум одна книга с собой у него была — «Искусство войны», прочитал Цезарь на обложке, отчаянно пытаясь не пошутить про «занимайтесь любовью, а не войной». Разговор не клеился — да и о чем им было говорить? В конце концов, Цезарь заявил, что отправляется спать. В ванной Джозефа он долго чистил зубы — пальцем, за неимением зубной щетки, — пристально рассматривая свое отражение в запотевшем от горячего пара зеркале. Нет, он не выглядел парнем, который едва ли не дрожит при мысли, что будет спать бок о бок, кожа о кожу с другим парнем в одной кровати. Он выглядел равнодушным, беспечным гетеросексуалом. Но от зубной щетки Цезарь бы не отказался — нет ничего хуже, когда целуешься с человеком, у которого несвежее дыхание. Когда он вышел из ванной, Джозеф уже потушил свет и свернулся клубком под одеялом. Нагнувшись, Цезарь скользнул взглядом по очертаниям упрямо сжатых губ, красиво очерченного профиля и тёмных крыльев длинных ресниц. — Доброй ночи, — сказал он нерешительно. Джозеф промолчал. — Доброй ночи, Джозеф, — сказал Цезарь чуть громче. — Спасибо, что приютил и все такое. Джозеф хмыкнул. — Будешь храпеть — выгоню ссаными тряпками. — Я не храплю, — несколько уязвленно ответил Цезарь, забираясь под одеяло. Он вздрогнул, когда их с Джоджо голые руки соприкоснулись. Джозеф немедленно повернулся к нему, опираясь рукой на подушку — что самое ужасное, подушки были тёплыми, согретыми головой Джозефа, и Цезарь боролся с желанием зарыться в них лицом. — Это твои бывшие проверяли? — Что? Нет, — отрезал Цезарь, старательно глядя в потолок. Джозеф был совсем рядом, искушающе рядом. Возможно, даже слишком рядом. — Я понимаю, что у нас одно одеяло, но не мог бы ты, пожалуйста, отодвинуться от меня подальше? — Куда подальше? — возмущенно поинтересовался Джоджо. Он откатился от Цезаря на несколько сантиметров, заодно и одеяло с собой захватив, и Цезарь вынужден был признать, что без Джозефа и одеяла ему стало гораздо холоднее и неуютнее. Впрочем, в следующий момент Джозеф, не рассчитавший длину кровати, скатился с неё, глухо ударившись об пол. Цезарь прыснул. — Ты просто редкостный придурок, — сказал он беззлобно. — Не ушибся? Или сейчас настала моя очередь прикладывать к тебе лёд? — Приложи к себе обет вечного молчания, — парировал Джозеф. — Кстати о льде, — неожиданно добавил он, — у меня не осталось ни кубика, а ведь ты, Цезарино, ударил меня своими костлявыми, острыми и фантастически тяжелыми коленками по ногам, когда сидел на этой самой кровати. Как насчёт извиниться? — он состроил нарочито невинную мину, плохо вязавшуюся с дьявольским огоньком в его глазах. В животе Цезаря мгновенно образовался узел колючей проволоки. — На что это ты намекаешь, а? — спросил он воинственным тоном. — Я всего-то нечаянно тебя задел, Джоджо. Злопамятность и привычка ездить под ручку с матерью — вот, очевидно, почему в твоей кровати сегодня сплю я, а не какая-нибудь красотка. — У меня будут синяки, — заявил Джозеф, скрестив руки на груди. Он стоял над кроватью, выпрямившись во весь свой немаленький рост, и однозначно что-то замышлял. Цезарь понял, что пора переходить в атаку. Лучшая защита — это нападение, и всё такое. Если Джоджо хочет подраться, то он ему это с удовольствием обеспечит, благо, в предвкушении ссоры у Цезаря всегда кровь в жилах закипала. Но сейчас, глядя на Джозефа, стоящего в одних трусах, но расправившего широкие плечи так, как если бы он был облачен в королевскую мантию, на Джозефа, еле различимого в темноте комнаты, за окном которой бесился и плясал в одному ему известном ритме странный февральский снегопад, Цезарь уже не был уверен, что его привлекает именно возможность того, что они будут кататься по полу и мутузить друг друга, сдирая в кровь кулаки. И тогда Цезарь понял, что проиграл — но впервые за всю его жизнь поражение оказалось приятным, и он просто позволил себе замереть в томительном предвкушении, чувствуя, как внизу живота нарастает смущающая тяжесть. — Знаешь лучшее лекарство от синяков? — шелковым тоном спросил Джозеф. Он нагнулся к Цезарю так, что Цезарь оказался окружен и обезоружен кольцом его рук. — Я в детстве был ужасной занозой в заднице, — да и сейчас ничего не изменилось, буквально повисло в воздухе между ними, — и постоянно ходил в синяках. Но моя бабуля целовала каждый мой ушиб и, знаешь, это помогало. — Джозеф соблазнительно изогнул спину, как ожидающий ласки кот, и, прикрыв глаза, потянулся к губам Цезаря. В следующий миг комнату залил холодный потусторонне-серебристый свет. За окном приземлились инопланетяне? — спросил себя Цезарь. А не все ли равно, ответил он себе, глядя на ощутимо напрягшегося Джозефа, зависшего в считанных сантиметрах от него. Цезарь мог разглядеть каждую бледную веснушку на его носу, каждую ресничку, но тут Джоджо встревоженно распахнул глаза, в одно мгновение вскочил с кровати и метнулся к окну. — Неужели она вернулась так рано? — обеспокоенно спросил он самого себя. На дворе урчал мотор автомобиля, судя по всему, довольно здоровенного. Цезарь вздохнул, надеясь, что Джозеф потеряет интерес к их новому соседу — или соседям — как можно скорее. — Возвращайся ко мне, Джоджо, — с придыханием проговорил он, растягивая слова, и откинул одеяло в сторону. Любая Тицианова Венера умерла бы от зависти, увидев обнаженного Цезаря, томно прикрывшего глаза и приоткрывшего губы. Но Джозефа, кажется, больше интересовал вид из окна на автомобиль. — Даже если там синьора Джостар, обещаю, что не позову её на помощь. Я весь в твоей власти, только non si fermano, Джоджо. — А? — рассеянно переспросил Джозеф, отходя от окна. — В жизни не угадаешь, кто к нам приехал, Цезарино. Цезарь заёрзал на кровати. Что-то подсказывало ему, что всё идёт неправильно, абсолютно не так, как должно все идти в ночь на четырнадцатое февраля между двумя красивыми парнями. Всё, что ему оставалось — это прикрыться одеялом и терзать себя размышлениями, где он допустил ошибку. Джозеф между тем включил свет и заскакал по комнате, как голодная белка. Из шкафа он выудил майку — Цезарь отметил, как при этом напряглись упругие мышцы его спины и плеч, — на полу нашлись его джинсы и носки (нет, Цезарь не пялился ни на чью задницу). — Ты со мной? В смысле, встречать соседей? — спросил Джозеф, прыгая на одной ноге в попытках запихнуть себя в джинсы. Цезарь оскорбленно завернулся в одеяло ещё плотнее. — Нет, — отрезал он. Джозеф ухмыльнулся. — Но ты даже не спросил, кто к нам приехал! — в комнате повисла тишина. — Что, даже никаких предположений? Подсказать? — Цезарь продолжал угрюмо молчать, и Джозеф закинул руки за голову и выставил вперёд ногу, фальшиво замурлыкал в воображаемый микрофон: — У-у-у-у-у, моё сердце от любви сгорает, в небесах парит оно как птица, маску каменную каждый надевает, но любовь не может ошибитьсяяяя. У-у-у-у-у, — завыл Джозеф ещё слащавее (точь-в-точь, как Карс, вокалист группы Pillar Men, но врезать хотелось именно Джозефу), — детка, бери меня всего, я отдам и солнце, и луну за тебя однуууу…! Ну, ещё не догадался? — К нам приехал бешеный мартовский кот? — предположил Цезарь. Джозеф с размаху опустил ладонь на лоб и застонал в отчаянии. — Pillar Men же, ну! Чёрт возьми, я думал, в Италии они тоже популярны. Вообще-то он не ошибался — братья Цезаря просто с ума сходили по Pillar Men, да и Цезарь иногда тайком их слушал. Они были суперзвездами — но, как ни странно, совсем не потому, что их песни выбивались из миллионов других абсолютно похожих песен про любовь, судьбу и страдания. У них был свой стиль, и они были именно что скандально известны. На концертах они выступали больше раздетыми, чем одетыми; все, что на них было — лишь драгоценности и их собственные мускулы, ну и ореол темного прошлого, окружающий вокалиста Pillar Men, Карса, и ударника, Эйсидиси, которые, собственно, и основали группу. Вообще-то, официально про их молодость ничего не было известно, но в фанатских кругах существовала признанная правдивой история о двух молодых парнях, связанных с колумбийской изумрудной мафией, которые в начале девяностых годов ограбили своих покровителей (ну или даже свои семьи, состоящие сплошь из наркоторговцев и подпольных миллионеров) и затерялись где-то в США, взяв себе имена в честь групп The Cars и AC/DC. Эта история приятно щекотала фанатские нервишки, окружая Карса и Эйсидиси мрачным ореолом таинственности и угрозы. Каждая надеваемая ими драгоценность мигом обрастала потрясающими историями — дутые золотые серьги, в которых Эйсидиси был на постерах кампании Всемирного общества борьбы с заболеваниями мозга, якобы были переплавлены из пиратских монет семнадцатого века, найденных на затонувшем корабле; а те огромные рубины — единственное, что было на Карсе, когда он появился на обложке Vogue — по слухам, должны были оплатить похищенное по заказу той самой колумбийской мафии полотно Рембрандта, не найденное до сих пор. Согласно все тем же фанатам, волосы все Pillar Men, кроме Вама, гитариста, красили исключительно для того, чтобы скрываться от не прекращающей искать их мафии. Конечно, Цезарь был уверен, что это всего лишь выдумки и грамотная работа пиар-менеджеров Pillar Men, но Карс в одних рубинах, рассыпанных по его обнаженным бедрам, действительно без слов пояснял, почему половина мира боготворила его группу. Pillar Men были сексапильными, загадочными и заботящимися о своей репутации и своих фанатах. Ну ладно, стоит признать, что у них были на редкость прилипчивые песни. Сантана и Вам появились в Pillar Men уже позже — по слухам, после тайной (и разумеется, невероятно романтичной) свадьбы Карса и Эйсидиси (где-то в пещерах на их личном острове при свете одних лишь звёзд и луны), и придумывать про них истории было не так интересно. Собственно, само наличие у этих четверых острова в тропиках заставляло интересоваться, какого чёрта Pillar Men делают в заснеженной Швейцарии. — Быть не может, — недоверчиво сказал Цезарь, переварив услышанное. — Сами Pillar Men? Здесь? Джозеф фыркнул. — Выгляни в окно, если не веришь. На дворе действительно стоял огромный чёрный внедорожник. Двое парней выгружали из багажника какие-то чемоданы, ещё двое — судя по тому, откуда они вышли из машины, водитель и штурман — увлеченно кричали друг на друга. Из-под оранжево-фиолетовой шапки водителя торчали серебристые кудри, второго мужчину, закутанного в одну толстовку, Цезарь узнал по хриплым ноткам в голосе и ярко-рыжей пряди, выбившейся из-под капюшона навстречу поцелуям снежинок. — Не может быть, — ошеломленно пробормотал Цезарь. — Ну как минимум, Эйсидиси и Сантана к нам точно приехали. Джозеф обернулся, стоя уже у самой двери. — Так ты со мной или нет? Цезарь нахмурился. Конечно, он отчаянно хотел увидеть живых легенд (и возможно, даже получить у них автограф), но в то же время он был раздражен тем, что кто-то может предпочесть общество суперзнаменитых парней его искренним чувствам, его доверию, его близости. Он был бы не против пойти и познакомиться с новыми соседями, кем бы они ни были, но разве это стоит любви с первого взгляда? Нет, нет и ещё раз нет. Всё, в чем Цезарь сейчас был уверен, это в том, что он чуть не совершил непростительную ошибку. Нет, однозначно Джозеф не был человеком, заслуживающим Цезаревой любви. Возможно, ему действительно сейчас стоит уйти, чтобы Цезарь мог сполна поддаться сожалениям — и едва подумав об этом, Цезарь мысленно обозвал себя болваном. Он должен был радоваться тому, что не поддался искушению заняться сексом с парнем, которого знал меньше дня. Он должен был быть прав, он должен был быть рад — но почему-то в груди Цезаря сердце тоскливо царапалось, похолодев от чувства разочарования. — Нет, — только и смог что сказать он. Джозеф легкомысленно махнул рукой, уже полностью одетый и нетерпеливо топчущийся у двери. — Ну и спи тут тогда, — бросил он Цезарю на прощание и в один миг скрылся за порогом. Цезарь мысленно пожелал ему забыть ключ от номера и попытался заснуть. Но заснуть не получалось. Он ворочался с боку на бок, отгоняя от себя воспоминания о лукавом, шелковом голосе Джоджо, выпрашивающем у него поцелуй, о тёплой тяжести его тела и о миллионе других вещей, и на душе у Цезаря становилось все тяжелее. Наверное, это и называлось любовью с первого взгляда. Наверное, это и называлось разбитым сердцем. Он встал, нашёл на столе у Джозефа пачку сигарет, открыл окно и закурил. Снегопад все не утихал, падающие снежные хлопья мимолетно обжигали его кожу и моментально таяли. Pillar Men давно уже зашли в дом, и Цезарь бездумно наблюдал, как снег засыпает их следы и следы от шин. Если бы воспоминания забывались так же легко… После третьей сигареты он понял, что наконец-то больше не чувствует ничего. Ну, разве только желание проспать оставшиеся два дня и очнуться только дома, в Неаполе, и стать тем Цезарем Цеппели, который утешал всех брошенных девушек в университете одной улыбкой и как бы невзначай брошенным, но на деле умело выбранным комплиментом. Нормальным Цезарем Цеппели, а не этим жалким неудачником, из постели которого сбежала любовь всей его жизни — ну, по крайней мере, любовь всей этой недели.***
Проснулся он от того, что в номер ввалился Джозеф. Очень, очень громко ввалился, лишь с третьего раза попав ключом в замочную скважину. Часы Джозефа, существовашие отдельно от своего владельца на прикроватной тумбочке со стороны Цезаря, показывали начало четвертого утра. Цезарь застонал и схватился рукой за голову, вспомнив, что заснул он чуть позже полуночи. — Dio mio, что вы вообще могли так долго там делать? — вопрос был, конечно, исключительно риторический, но подозрительно довольный Джозеф, видимо, только его и ждал, чтобы поведать Цезарю, как много он потерял, оставшись в номере в гордом одиночестве: — Мы играли в карты, — промурлыкал он. — Правда, только я и Вам — ну, этот их горячий гитарист, знаешь? Остальные оказались то ли не такими дружелюбными, то ли более уставшими с дороги. Но сперва мы, конечно, выпили. Бар в их номере рассчитан на четверых, но боюсь, пили мы за троих каждый. — Он довольно хмыкнул. Раздевался Джозеф нарочито быстро, как будто ему не терпелось поскорее нырнуть из враждебного холодного мира в объятия одеяла; Цезарь старался не сталкиваться с ним взглядом, но из-под опущенных ресниц видел все отлично. — Обсуждали музыку, ну, девчонок, что ещё обычно обсуждают. — Джинсы Джозефа полетели на пол, и он, вероятно, по привычке, потянулся снять трусы, но вовремя опомнился. Девчонок, значит, не без некоторого недовольства повторил про себя Цезарь, и в груди у него что-то сдавило так, что захотелось закричать, пока из лёгких не выйдет весь воздух. Так бы и врезал тебе, Джоджо, если бы ты не приютил меня на ночь. Но вместо этого он пробубнил, зарывшись головой в подушку: — Уверен, ни у одного из вас не было столько девчонок, чтобы говорить о них больше трех часов. Джозеф искренне оскорбился: — Что ты имеешь в виду, мистер король френдзоны моей матушки? Что Вам недостаточно сексуален и известен для того, чтобы иметь много подружек? — Он тряхнул Цезаря за плечо, и Цезарь обреченно поднял голову. Джозеф, возвышавшийся над постелью, как Эйфелева башня над муравьем, ткнул пальцем в свою обнаженную грудь: — Или что это я выгляжу как законченный неудачник? Цезарь вновь рухнул головой в подушку. — Какое счастье, что я завтра уезжаю. Джозеф нырнул к нему под одеяло, и его раздражение мигом испарилось. Он слегка потянул Цезаря за волосы, вынуждая посмотреть на него. — И ещё мы играли в карты на желание, — заговорщически прошептал он. Его дурацкая чёлка, победившая в схватке с гравитацией, щекотала Цезарю шею. — И ты проиграл? — не удержался Цезарь. Джозеф фыркнул. — Ага, щас, держи карман шире! Может, работать я и ненавижу, но когда дело доходит до прибыльного дельца, меня не остановить. Цезарь напрягся и приподнялся на локте. Что опасная близость Джозефа, что «прибыльное дельце», не предвещали ничего хорошего. — Что? Джозеф не мог сдержать подозрительно довольной улыбки, но глаза все же скромно опустил, нарочито пристально рассматривая простыни. — Ну как бы тебе объяснить, Цезарино? Если судьба послала тебе лимон, найди к нему текилу, и все такое. Ну, знаешь, как в тупых книжках про мотивацию. Может, кто-то другой на моем месте сошёл бы с ума от счастья: ещё бы, легендарные Pillar Men живут всего этажом ниже, — и ходил бы на цыпочках, опасаясь их лишний раз потревожить, но я не такой. Вообще-то я не верю в судьбу — это также глупо, как верить в то, что вампиры существуют или там, не знаю, в предсказания на картах — но, видимо, бог или кто-то ещё хочет, чтобы я заработал, раз послал мне в руки такое сокровище. Всё, чего в этот момент хотел Цезарь, так это того, чтобы Джозеф перестал говорить таким глубоким, сексуальным голосом и посмотрел на него, а не на эти чёртовы простыни. — В общем, — продолжал Джозеф, — я предложил Ваму сыграть в карты на желание. Ну, не сразу, естественно, а то бы он заподозрил что-то неладное. Сначала на раздевание, а когда снимать с нас было уже нечего, а азарта было хоть отбавляй, тогда я и предложил… Цезарь затаил дыхание. — Видишь ли, все знают о Pillar Men. И все любят их романтичные песни, ну, любовь-морковь и все такое, самое то для дня святого Валентина. Почему бы им не устроить концерт здесь, в Швейцарии? Шальные деньги при минимуме нагрузки — ну, все эти парочки, которые купятся на одно имя этих парней, будут больше заняты друг другом, чем музыкой, музыка так, для фона. И я в доле, естественно, — Джозеф скромно хохотнул. — Чем смогу, помогу. Просто отлично! — Раскатал губу, — сказал Цезарь чуть резче, чем хотел. И стоило ради этого оставлять меня одного? Столько упущенных возможностей, столько впустую потраченного времени. В груди у Цезаря неприятно заскребло, стоило ему вспомнить морозный воздух, сигаретный дым и чувство пустоты. Джозеф мог не верить в судьбу, но Цезарь уже почти не сомневался, что рок существует и что его он обрек на вечное одиночество. — С чего ты вообще взял, что Вам сдержит слово, уговорит остальных дать концерт, да ещё и тебе заплатит? — Вам — человек слова, — серьёзно ответил Джозеф. — Я чувствую, что он прям как, ну, как моя бабуля, а она — истинная леди. Честный человек, в общем. — Про тебя такое не скажешь, — пробормотал Цезарь. — Ты жульничал, чтобы выиграть, верно? Ты хочешь заработать на чужой славе, можно даже сказать, на чужой любви. — Его голос предательски дрогнул. — Фанаты Pillar Men… Джозеф неожиданно обхватил его одной рукой за талию и притянул его к себе. — Ну-ну, Цезарино, — не дуйся ты так. Прости, что так невежливо тебя бросил, — промурлыкал он без тени сожаления, да ещё и с лёгким смешком в голосе, но Цезарь, как ни старался, был не в силах был на него обижаться, когда рука Джозефа прокралась вниз и недвусмысленно сжала его задницу. — Ты был очень хорош, когда лежал тут, весь порозовевший и умоляющий тебя поцеловать, или что-то такое. Чёрт возьми, ради тебя стоит выучить итальянский. — Не просто стоит, а придётся, — откликнулся Цезарь, закинув на него ногу. — На что ты вообще надеешься, Джозеф Джостар, бросивший меня ради возможности заработать денег? Чтобы Джозеф лучше соображал, на что ему стоит надеяться, ну и в знак серьёзности своих намерений, Цезарь запустил руку ему в трусы. Джозеф зарычал и приподнялся на локте. — И как мне заслужить прощение? — охрипшим голосом поинтересовался он, опрокидывая Цезаря на спину и нависая над ним своим огромным, прекрасным, мускулистым, увы, пока не полностью обнаженным телом. Цезарь игриво прикусил его ухо, наслаждаясь своей вседозволенностью, и стащил с Джозефа трусы. Вот и настал миг моей расплаты! — Как хочешь, — пробормотал он, позволяя Джозефу сделать с ним то же самое. Теперь между их телами не было вообще ничего, и это было… горячо. Цезарь обвил ногами его талию и выдохнул Джоджо на ухо: — У меня такое в первый раз. Что обычно делают люди, знакомые один день, но собирающиеся трахаться всю ночь? — Мне нравится твой настрой, — игриво отозвался Джозеф, встав на колени между раздвинутых ног Цезаря, чтобы тот рассмотрел его всего. Посмотреть действительно было на что — Цезарь жадно впивал глазами широкую грудь, плоский живот и тонкую дорожку тёмных волос, спускающуюся к возбужденному члену. — А у тебя грязный рот, Цезарино. Грязный рот, но ужасно сладкий голос. Хотел бы я услышать, как ты будешь стонать моё имя. — Тебе придётся потрудиться, чтобы заставить меня стонать, — проворковал Цезарь и притянул его за талию. Джозеф нежно погладил его по щеке и завладел его ртом. Как оказалось, целоваться Джозеф любил и умел, и Цезарь сгорал со стыда, ощущая себя абсолютно одеревеневшим под страстным напором Джоджо. Он застонал ему прямо в рот; кровь буквально превратилась в пламя, бегущее по венам, и это было хорошо. Хорошо и правильно. Он сжал бедра и охнул, когда Джозеф, не прерывая поцелуя, осторожно, но сильно сжал его член и провел рукой вверх и вниз, заставив того немедленно остановиться, поднять голову и вопросительно взглянуть на Цезаря. — Что-то не так? — Продолжай, — смущенно прошептал Цезарь, но на губах Джозефа почему-то заиграла улыбка. — Мученик, — пробормотал он, не отрывая взгляда от Цезаря. — Выглядишь так, будто я хочу тебе его откусить. Цезарино, — позвал он его ласково, зарывшись пальцами другой руки в его волосы, — Я не сделаю ничего, что тебе бы не понравилось, обещаю. Ты можешь остановить меня в любой момент. Я уже зашёл слишком далеко, подумал Цезарь, прикрывая глаза. С Джозефом он ощущал странное спокойствие и уверенность в том, что все будет хорошо. Это чувство могло называться только одним именем. Вот что притянуло его, как мотылька, в пламя объятий Джозефа — любовь, от которой Цезарь убегал долгие и долгие годы. В снежной Швейцарии его настиг самый настоящий солнечный удар, и противиться ему было бессмысленно. Джоджо снова поцеловал его, прерывая его мысли — на этот раз нарочито медленно, неспешно, переплетая их языки, покусывая и оттягивая нижнюю губу Цезаря, и от одного это Цезарь задыхался, жадно ловя ртом воздух, когда Джоджо отрывался от него на доли секунд, чтобы полюбоваться им, растрепанным, разгоряченным, растерзанным любовью. Он отстранялся и возвращался вновь, с упорством морского прибоя, и Цезарь встречал его губы каждый раз, как в первый. — Курил мои сигареты? — шёпотом спросил Джозеф со снисходительной улыбкой после очередного поцелуя. Цезарь моментально занервничал. — Мне почистить зубы или… Джозеф улыбнулся. Его поцелуи были на вкус, как вишневое бренди (вероятно, из опустевшего бара Вама), и Цезарь безо всякого преувеличения мог сказать, что каждую секунду пьянел от них все больше и больше. — Ну уж нет, я тебя никуда не выпущу, пока не получу всего, что хочу, — отозвался он игриво. Цезарь таял, как снег на солнце, прижатый к постели горячим (во всех смыслах), большим (абсолютно во всех местах), мускулистым телом Джоджо. — Помнится, ты обещал заставить меня стонать, — напомнил он Джозефу с хищной улыбкой. Его член отчаянно жаждал внимания; Джозеф, похоже, тоже, и Цезарь нарочито медленно огладил все его тело, от широких плеч до узких, совсем мальчишеских бёдер, медленно обводя ямочки на его пояснице. Джозеф хрипло усмехнулся, глаза его казались темными и бездонными, как ночные океаны, и Цезарь не видел в них себя. — Есть у меня пара идей, — сказал он, как ни странно, довольно застенчиво, и, dio mio, эта стыдливость, настоящая ли, наигранная, шла Джозефу даже больше его уверенного, нахального, страстного напора. Он изящно выгнул спину, приподнялся и сразу же встал на четвереньки между раскинутыми ногами Цезаря. Цезарь чувствовал, что краснеет до кончиков волос — никто и никогда не рассматривал его там, внизу, с такой жадностью и удовольствием во взгляде. Между тем Джозеф осторожно, но крепко сжал руками его бедра, Цезарь скорее почувствовал, чем увидел или услышал, как он вдохнул — неожиданно нервно и рвано, — так, что у Цезаря сердце ёкнуло от нежности. — Ты… ты… тебе не обязательно это делать, — прошептал ему Цезарь, не узнавая свой голос. Но Джозеф лишь слабо кивнул головой в знак того, что он услышал, и медленно опустил голову, не сводя с Цезаря взгляда, горящего голубым огнем, в котором мешалось и смущение, и желание. Член Цезаря прижимался к его животу, уже влажный и твердый, и Джозеф склонился к нему и легонько провел по стволу языком, вырвав у Цезаря полустон-полувсхлип. Это было настолько невыносимо хорошо, что Цезарь мечтал, чтобы это закончилось как можно скорее — и чтобы не прекращалось никогда. Теплые губы нерешительно коснулись головки, а затем Джозеф медленно вобрал член в рот, и Цезарь буквально задрожал. — Не останавливайся, — с мольбой в голосе прошептал он. — Пожалуйста. Ещё. Волосы у Джозефа были неожиданно мягкие, шелковистые, горящие темно-рыжим огнем. Цезарь бездумно зарылся в них пальцами, и начал перебирать их, обвивая самые длинные пряди вокруг своих пальцев, как медные кольца, стараясь запечатлеть в своей памяти этот момент навеки. Но думать о чем бы то ни было, когда язык Джозефа скользил по его члену, повторяя очертания всех вен, было очень, очень сложно. Пару раз Джозеф все же остановился, игнорируя полустоны-полумольбы Цезаря, и поднимал голову, чтобы подарить ему абсолютно развратную улыбку, которая сама по себе тянула на отдельный фильм для взрослых, и голодный взгляд, а затем, уже без всяких прелюдий, снова захватывал член Цезаря в сладкий плен своего рта. Цезарь не знал, как сам он сейчас выглядит, но Джозефу секс был к лицу — щеки его зажглись румянцем, глаза горели сине-зеленым огнем, грудь тяжело вздымалась, губы припухли и влажно блестели. На ресницах Джозефа от напряжения заблестели слезы; Цезарь с некоторым усилием протянул руку, чтобы стереть их, но Джозеф отрицательно покачал головой и лишь глубже, наконец-то во всю длину вобрал в себя член Цезаря. Цезарь не смог сдержать стона, чувствуя, что упирается ему прямо в горло. Джозеф бесстыже терся о него — и изнутри, сжимая ртом, даже слегка прикусывая зубами, и снаружи, касаясь щекой Цезарева бедра, да чуть ли не до синяков впиваясь пальцами в бока. Цезарь терпел, как терпел и сам Джозеф Цезаревы пальцы, запутавшиеся в его волосах, и его левую ногу, которую Цезарь закинул на его спину. Снег прекратился, отметил Цезарь краешком сознания — теперь комнату заливал слабый свет луны, выглянувшей в прорехи дымно-серых облаков, и Цезарь смог разглядеть на плече Джоджо родимое пятно в форме аккуратной звездочки. Ему невыносимо отчаянно захотелось дотронуться до него пальцем, убедиться в его реальности, как и в реальности Джозефа между его ног. Мурашки волнами прокатывались по его коже, и тёплое сбившееся дыхание Джоджо вместе со случайными шелковистыми касаниями растрепанных волос, вместе с плавными движениями его рта вверх и вниз сводили Цезаря с ума. Наконец, сладкая тяжесть в паху стала невыносимой, Цезарь отчаянно толкнулся, выгибая спину, ещё пару раз, чувствуя, как почти болезненно напрягся его член. Джозеф почти наверняка тоже это чувствовал, ну, не мог не чувствовать, но словно и не подозревая, насколько близок к разрядке Цезарь, продолжал сосать. Цезарь изогнулся с силой, которую сам от себя не ожидал, но Джозеф неожиданно требовательно сжал его руками. — Отпусти, — удивленно пробормотал Цезарь. — Я же сейчас кончу. Знакомое тепло разлилось внутри него, и Цезарь подергал бедрами в тщетной попытке освободиться, но Джозеф положил руку на основание его члена и сжал его пальцами, на секунду выпустив его изо рта. Глаза его блестели незамутненным желанием. — Я хочу так, — прошептал он. Но Цезарь быстро опустил руку на свой член и с гортанным стоном излился в стиснутую ладонь. Несколько секунд они с Джозефом просто смотрели друг на друга; Джоджо, нахмурившись, кусал губы, но руку с Цезарева паха не убирал. — Ну и зачем? — просто спросил Джозеф, а через секунду мягко опустил ресницы и облизал губы. — Если ты не заметил, я в состоянии сам распоряжаться своим ртом. Цезарь покраснел. — Я не хотел, чтобы ты… — А я хотел, — посетовал Джоджо. Он поднялся на колени, и Цезарь, воспользовавшись этим, обхватил его руками и опрокинул на себя. — Ты ещё не кончил, — промурлыкал Цезарь. — Теперь моя очередь тебя помучить. Цезарь подался бедрами вверх и вперёд. Джозеф хрипло вскрикнул ему в шею, достаточно обессилевший, потный, горячий и слишком близкий к разрядке, чтобы позволить Цезарю делать все самому. Цезарь скользил руками по его гладкой влажной коже, нарочно не касаясь руками члена, буквально пульсирующего на его бедре, лишь улыбаясь бессвязным, обрывающимся мольбам Джозефа покончить с этим как можно скорее. Джозеф стонал ему прямо в рот, сердце его гулко билось прямо над Цезаревым сердцем, струйки пота пробегали по спине под ладонями Цезаря. Цезарь мстительно размышлял, как хорошо было бы заставить Джоджо кончить, даже не прикасаясь к нему — но в этом-то и была вся проблема: они были отчаянно нужны друг другу. По крайней мере до рассвета, сказал себе Цезарь, но кто-то добавил ещё тише — с самого рождения и навсегда. Наверное, это были правильные, по-настоящему романтичные мысли в ночь на четырнадцатое февраля. Джозеф кончил.***
Когда Цезарь проснулся, за окном стоял ясный солнечный день, а Джозеф и его одежда бесследно исчезли. Цезарь встал, не спеша оделся в предусмотрительно приготовленные ему Джозефом вещи, — его вещи — умылся, беспричинно улыбаясь своему отражению в зеркале, и спустился вниз, на кухню, где, предположительно, сейчас и был Джозеф. Конечно, можно было бы распрекрасно обойтись и без одежды, будь они только вдвоём во всем этом доме. С другой стороны, секс на обеденном столе под угрозой быть замеченным кем-то из соседей по шале (мировые знаменитости — четыре штуки, мать Джозефа — одна штука) действительно приятно будоражил воображение, размышлял Цезарь на пути в столовую. «Доброе утро, mio caro» застряло у него в горле, когда он понял, что в столовой Джозеф был не один. -…вот тогда-то мне и пришлось совершить аварийную посадку, — рассказывал Джозеф, увлеченно размахивая круассаном, как воображаемым самолётом, — хорошо хоть я всегда интересовался самолетами. Генетика обязывает, как сказали бы древние римляне — мой отец был пилотом. — Сьюзи Кью и какая-то хорошенькая японочка с фирменной нашивкой горничной отеля фон Строхайма на рукаве курточки персикового цвета зачарованно ему внимали. — Так, а к чему это я? Боже мой, совершенно невозможно сосредоточиться, когда рядом такие красотки! — Джозеф игриво ущипнул порозовевшую Сьюзи за талию, одновременно пожирая прелестную горничную голодным взглядом. Цезарь почувствовал себя так, будто его ударили в живот. — Запомнили? Строхайму ни слова про сегодняшний концерт, а то ещё захочет содрать проценты. Хотя Карс сказал, что не хочет зарабатывать на своих фанатах, — так тебе и надо, подумал Цезарь, стоя незамеченным в дверной проеме (ну конечно же, этим троим было не до него), и все же злая радость от недовольного выражения на лице Джозефа не помогла утихнуть той боли, что он почувствовал, увидев Джоджо, флиртующего сразу с двумя девушками. И ты, Брут, одними губами прошептал Цезарь, глядя на Сьюзи Кью, с обожанием ловящую каждое слово Джозефа. Он развернулся и вышел. В прихожей его дожидалась его куртка — ничего больше из Джозефовых вещей Цезарь бы все равно не надел. Торопиться было больше некуда, никто и никогда по-настоящему его не ждал — поэтому Цезарь дошёл до вокзала, купил билет на завтрашний поезд до Рима. По улицам слонялись счастливые парочки, кафе были переполнены — людьми, любовью, атмосферой радости, — один Цезарь бродил одинокой тенью. Ему хотелось тянуть время до бесконечности; он позавтракал в каком-то дрянном кафе, в котором забыли про день всех влюблённых, и потому никого, кроме хмурых бизнесменов со спортивными газетами в руках, там не было; затем выкурил сразу полпачки сигарет, отстраненно наблюдая, как пепел серыми хлопьями засыпает рассыпанные кем-то на асфальт блестящие бумажные сердечки. Это все до того было похоже на вчерашний вечер, что пару раз Цезарь даже позволил себе вообразить, что через пару часов все снова станет хорошо. Очень хорошо. Вчера ночью — ну, формально, и сегодня утром — он чувствовал себя на небесах. Он думал, что это было чудо — но это был всего лишь перепих без обязательств, пусть даже лживый рот Джозефа Джостара и шептал ему признания в любви. К обеду Цезарь все же решил вернуться в отель. Раз это был просто одноразовый секс, то он и отнесется к нему так же легкомысленно, как и Джозеф. Больше он не повторит своих ошибок. Семья Цеппели гордилась бы им, если бы тут было чем гордиться. Фон Строхайм внимательно и даже с некоторым сочувствием выслушал историю вчерашних Цезаревых бедствий, перебив его только дважды — сперва напомнив, что с настоящим немцем, аккуратным и внимательным, такое бы никогда не произошло, потому что настоящие немцы никогда не теряют голову из-за глупостей вроде носового кровотечения и не забывают ключи в номерах, а потом поинтересовавшись, а где, собственно, Цезарь спал, в столовой? — В комнате нового постояльца, — процедил Цезарь сквозь зубы, старательно рассматривая пол. — В одной постели с постояльцем. — Кажется, его голос все же дрогнул на этих словах. — О! — одобрительно завопил Строхайм. — В постели постояльца или постоятельки… постоялы, так правильно? А, постоятельницы! — Он ухмыльнулся во все тридцать два, напоминая крайне очаровательную акулу. — Не загляни я в паспорт фрау Джостар, решил бы, что ей не больше двадцати пяти. Но даже в таком зрелом возрасте она просто фея! Настоящая Юнгфрау, — фон Строхайм мечтательно облизнулся. — Я имею в виду, конечно же, не гору, а фрейлейн из легенды, — поспешил объяснить он и, невзирая на протесты Цезаря, слышавшего эту легенду как минимум сотню раз, вновь пересказал ему её с ремарками в духе того, что настоящий немец не просто убил бы огра-людоеда, а обратил бы его труп на пользу великой германской науке, которой пока не выпало возможности изучить столь любопытный экземпляр швейцарской живности. Когда Цезарь дошёл до своего шале, оказалось, что подготовка к сегодняшнему концерту Pillar Men находится в самом разгаре. Он ничего не хотел больше, чем проскользнуть в свою комнату с полученным у фон Строхайма ключом и запереться в ней до завтра, но поневоле остановился, наблюдая за сценой, происходящей в гостиной на первом этаже. Даже ради такого концерта Pillar Men старались на славу: Вам рассыпал по полу лепестки сливочно-розовых и алых роз, а Эйсидиси раздобыл где-то невероятно длинную гирлянду лампочек из розового матового стекла, которую он развесил по стенам в форме кривых сердечек. Когда он выключил верхнее освещение и включил гирлянду, эффект был потрясающим: комната погрузилась в приглушенный цвет утренней зари, ненавязчивый и мягкий. Эти двое весьма радушно поприветствовали Цезаря, терпеливо подписав ему автографы для всех младших Цеппели. Невесть откуда взятое подобие барной стойки, как оказалось, в гостиную притащил Джозеф (Цезарь поморщился при упоминании его имени), он же сейчас ходил по всем ближайшим шале и назначал своеобразную плату за вход на концерт Pillar Men: две бутылки текилы с человека. К счастью, текила в отеле Строхайма была в каждом номере — сам Строхайм объяснял это тем, что в молодости побывал в Мексике и обзавёлся там друзьями, которые каждый год присылали ему немыслимое количество бутылок с текилой. Цезарь вежливо извинился, что не сможет присутствовать на концерте, сфотографировался на память с Вамом и помог Эйсидиси отодвинуть мебель, освободив центр комнаты, после чего ушёл к себе. К трем часам дня, хоть концерт и был назначен на четыре, у входной двери Цезарь, выглянувший с лестницы второго этажа, обнаружил очередь из девушек — и в значительно меньшей степени парней, — и Джозефа, добровольно выполняющего роль секьюрити. — Эй, Цеце! — заорал ему Джозеф. — Спускайся и помоги мне отнести всю эту текилу в гостиную! Цезарь показал ему средний палец и вернулся в свою комнату. Впрочем, делать там было совершенно нечего, и Цезарь чувствовал себя бесконечно одиноким, слыша, как гости внизу шумят, смеются и признаются друг другу в любви. Внизу было весело, тепло и светло, там была текила — для одиноких, мягкий диван и укромные уголки — для влюбленных парочек, и Джозеф — но не для него. В дверь постучались. — Это я, — приглушенно сказал Вам. — Цезарь, открой дверь и приготовься к лучшей вечеринке в своей жизни. — Нет настроения, — уныло сказал Цезарь. Вам хмыкнул. — Я сказал: «лучшей вечеринке». Поверь мне, я знаю толк в вечеринках. — Прости, но нет. Вам вздохнул и потоптался за дверью, и внезапно на нее обрушился град ударов кулаки. — Цезарь Цеппели! — заорал Джозеф совершенно дурным голосом. — Клянусь, если ты там режешь себе вены или что там у вас принято делать в Италии после се… Цезарь подскочил на кровати, в секунду пересек комнату и резко открыл дверь — к счастью, Вам успел оттащить Джозефа прежде, чем тот получил страстный удар тяжелой, на совесть выделанной дубовой доской толщиной в три пальца. — Я уж думал, к нему через окно лезть придётся, — доверительно сообщил Ваму Джостар. Цезарь смерил его мрачным взглядом. — И полез бы? — Конечно, полез бы, подумал он. Я бы полез, если бы Джоджо такое выкинул, но он не из тех людей, что закрываются в своих комнатах, когда этажом ниже гремит вечеринка. Судя по всему, Джозеф сам себе способен устроить вечеринку. Он просто не из тех людей, которым разбивают сердца — это он играет чужими чувствами, как пламя играет мотыльком. Вам тактично вздохнул и вернулся на первый этаж. Цезарь проводил его взглядом настолько долгим, насколько это вообще было возможно — лишь бы не встретиться глазами с Джозефом. Но Джозеф, естественно, взял инициативу в свои руки. — Боже мой! Конечно, полез бы. — С чего ты вообще взял, что я собираюсь наложить на себя руки? — равнодушно спросил Цезарь, прислоняясь спиной к лестничным перилам. Господи, если ты есть, сделай так, чтобы они не выдержали моего веса. Пара переломов и неделя в больнице — всё лучше, чем этот разговор. Он почему-то нервничал, но уверял себя, что прав. — С чего ты вообще взял, что вчерашний эпизод вообще для меня что-то значит? На секунду Джозеф изменился в лице, но мгновенно взял себя в руки и парировал: — Секс, Цезарь, по-английски это называется секс. Я понимаю, что ты итальянец, и, наверное, тебе нелегко выговорить иностранное слово, но… — Но что? — резко оборвал его Цезарь. — Но проблема в тебе? Проблема во мне, нафантазировавшему себе любовь с первого взгляда с каким-то незнакомцем? Я знаю, я поддался глупой слабости, но… — Но ты ведёшь себя, как брошенная старшеклассница! — перебил его Джозеф. — Заткнись! — Сам заткнись! Прекрати ныть про свои чувства, Цезарь Цеппели, — воинственно сказал Джозеф, сверля его взглядом, — и послушай про мои. — Пожалуйста, ничего не говори, — предостерег его Цезарь. — Я не хочу слушать твои жалкие оправдания. — Иначе я либо скину тебя с лестницы, либо поцелую. Господь, как он был красив с потемневшими то ли от гнева, то ли от огорчения бирюзовыми глазами под длинными темными ресницами и идеально очерченными губами. У Цезаря внутри все заныло, когда он болезненно ярко вспомнил вкус этих губ на своих губах и их прикосновения к его коже. Довольно лжи в моей жизни. — И я завтра уезжаю, — сказал он, скорее самому себе, нежели Джозефу, но Джозеф неожиданно просветлел лицом и резюмировал с наглой улыбкой: — Всего-то? Для меня это звучит как-то, что у меня есть еще двадцать четыре часа, чтобы подобрать ключ к твоему сердцу, Цезарь Цеппели! Я буду молчать, но только потому, что переубедить тебя будет куда приятнее чем-нибудь другим, — его взгляд из-под полуопущенных ресниц настолько недвусмысленно блуждал по телу Цезаря, что тот на секунду почувствовал себя под ним абсолютно обнаженным. Джозеф понизил голос до сексуального хрипловатого шепота: — Кстати о ключах: надеюсь, сегодня ты снова забудешь ключ от своего номера. Тогда я отправлюсь ночевать в сугроб, готов был ответить ему Цезарь, но тут на лестнице показалась Сьюзи Кью — слегка пьяная, слегка разгоряченная и очень-очень очаровательная. — Мальчики? Вы тут? — Идём, — откликнулся Джозеф, и добавил, совсем шепотом: — Просто дай мне это время… и может быть, ты изменишь свое мнение. — И он подхватил Цезаря под руку и спустился с ним вниз. Pillar Men начали свое выступление. Все внимание к себе, естественно, притягивал Карс, который весь день не выходил из своего номера, готовясь к концерту, и это того стоило — его длинные волнистые волосы ниспадали на обнаженную грудь темно-лиловым грозовым облаком, веки влажно блестели благодаря теням глубокого чернильного оттенка с золотыми искрами, щеки пылали бронзовым румянцем, взгляд искрился смехом и адреналином. Он выглядел, как бог из древних легенд. Цезарь загляделся на него буквально на секунду (а может, и больше), но Джозефа уже уволокла Сьюзи — сначала за текилой, а спустя пару шотов — и в танец. Музыка и правда была зажигательная, не зря Pillar Men имели столько фанатов во всем мире — она разливалась по телу и будоражила кровь. Под нее хотелось танцевать, пить, смеяться и целоваться — чем, собственно, все в этой комнате и занимались. Кроме Цезаря — текилу он ненавидел, что с солью, что с карамелью, что с апельсином, поэтому он рухнул на один из диванов, стоящий у стены, потерянно глядя в пустоту. Каким надо было быть идиотом, чтобы в третий раз поверить обещаниям Джоджо. Тут как раз заиграл «Красный камень», прошлогодний хит Pillar Men, и Цезарь по-настоящему проникся драмой безымянного героя песни, который отказался от всех своих друзей и родных ради того, чтобы обнаружить, что сердце любимой им девушки оказалось красным камнем, равнодушным к жару истинной любви, когда увидел, как в трех шагах от Карса танцевали Джозеф и Сьюзи Кью. Вернее, танцевать эти двое уже были не в силах, поэтому они просто покачивались в ритм (а иногда и не в ритм) музыке, вцепившись в талии друг друга. Наверное, Цезаря должно было утешить то, что тёрлись друг о друга они исключительно ради того, чтобы не дать партнёру упасть, однако почему-то именно это его и расстраивало. Это он должен был танцевать с Джозефом, а затем унести его на руках в свою комнату, бросить на кровать и заняться с ним пьяным сексом, чего, возможно, Сьюзи как раз и хотела, пока вечер ещё не перестал быть томным. А может быть, всей моей судьбой было держать Джозефу волосы, если вдруг того начнёт выворачивать наизнанку, уныло думал Цезарь, глядя на то, как на последних аккордах «Красного камня», как раз на строчке, где главный герой бросается в вулкан, не в силах совладать с безответной любовью, фанатки срывают с Вама футболку, обнажая его мускулистый торс. Может, подобные мысли в день святого Валентина и были не романтичными от слова «совсем», но всю свою романтичность Цезарь не далее как сегодня завещал четверым младшим братьям, трое из которых уже вовсю интересовались девочками — а может, и мальчиками, но ни Цезарю, ни матери они бы в этом не признались. По крайней мере, сейчас. Цезарь тоже так и не признался. И надо же такому случиться, что на двадцать первом году его жизни судьба преподнесла ему сюрприз в виде Джозефа-этого-чёртова-Джостара. Мир — полный отстой, но, черт возьми, я сам отказался от своего шанса. Карс лукаво подмигнул ему, столкнувшись с ним взглядом, но Цезарь просто отвёл глаза в сторону. На этом празднике жизни он лишний. Цезарь зажмурился и представил себе свои собственные похороны: братья в черных костюмах с прилизанными волосами складывают на его могилу охапки целомудренно-белых лилий, священник произносит похвалу добродетельности Цезаря Цеппели, устоявшей перед соблазнами, на надгробии высечено: «Умер от недотра…» — Какого черта ты не пьёшь? — заорал ему в ухо неслышно приземлившийся на диван Джозеф, пытаясь (и весьма успешно) перекричать грохочущую музыку. — Какого черта ты не танцуешь? Отъебись от меня и иди зажигать на танцполе, пока я или склоны Санкт-Морица не переломали тебе все кости, — парировал Цезарь, вероятно, несколько неудачно, потому что Джозеф как-то слишком проницательно протянул: «Да ты опять ревнуешь», и Цезарь уже хотел послать его и всю эту вечеринку ко всем чертям и пойти в свою комнату, но тут Джозеф закашлялся, согнулся пополам и рухнул лицом в диван, на Цезаревы колени. — О Господи, — пробормотал Джозеф. Цезарь с мстительным удовольствием схватил его за волосы, стараясь не думать о том, как хорошо выглядело это вчера, и попытался привести в сидячее положение. Безуспешно, Джозеф вцепился пальцами в диван. — Да отъебись ты, Цеппели, я сейчас не встану. — Я не собираюсь тут с тобой сидеть, — зарычал Цезарь. Футболка его задралась, и Джоджо горячо и прерывисто дышал ему на кожу живота — ощущение настолько приятное, что доставляло, гм, некоторые неудобства. Джозеф успешно игнорировал его недовольство. Черт побери, он там что, заснул, что ли? — Закусывать надо было, придурок. — В текиле тридцать восемь градусов, — пробормотал Джозеф ему в живот. — Это прям как материнское молоко. Цезарь высказал на итальянском все, что думал, как о самом Джозефе, так и о его матери с суровым тридцативосьмиградусным молоком. — Но закусывать действительно надо, — неожиданно покладисто и внезапно трезвым голосом согласился Джозеф, приподняв голову с живота Цезаря, и Цезарь готов был поклясться, что в его зелено-голубых глазах на миг мелькнуло что-то насмешливое, жадное и лукавое. Но что именно, разобрать Цезарь не успел, потому что Джозеф вновь наклонил голову и провел языком по голому животу Цезаря. — Ты… что? — ахнул Цезарь. Это было… мягко говоря, неожиданно. И, dio mio, очень и очень возбуждающе. Джозеф хохотнул и успокаивающе подул на кожу, влажную от его собственной слюны. — Не понравилось? — Ты псих, — пробормотал Цезарь. — Я тебе не ёбаный лимон, чтобы меня облизывать. — Он поискал глазами Сьюзи или хоть кого-нибудь, кто отвлек бы Джозефа на минуту, достаточную для того, чтобы Цезарь убежал незамеченным со своим недо-стояком. Хотя толку-то? Этот хитрый ублюдок взломает дверь в мою комнату и изнасилует меня на моей собственной кровати, если захочет. Провидение не спешило приходить ему на помощь, а Джозеф, казалось, читал его мысли. — А сейчас ты скажешь, что не желаешь иметь со мной ничего общего, потому что я все время тебя обманываю, — сказал он, и его рука переместилась к поясу брюк Цезаря. Цезарь буквально окаменел, вжавшись спиной в диван, и Джозеф неожиданно приподнялся и сел ему на колени. О Господи, о Господи. Джозеф легонько дотронулся пальцем до его щеки и наклонившись к его лицу так, что их губы почти касались друг друга, прошептал: — И это будет самая идиотская ложь в мире, Цезарино. А я — я просто люблю тебя, Цезарь Цеппели, люблю с первого взгляда и прошу лишь всегда, всегда верить мне и ждать меня. И поцеловал его. В комнате стало как-то необычно тихо, и Цезарю понадобилось несколько минут, чтобы понять, что виной этому было не головокружительное ощущение, которое ему подарил язык Джоджо, сплетающийся с его языком, и не пальцы, впившиеся в его предплечья с неожиданной страстью и пославшие миллионы мурашек по всему его телу. Ну, конечно, все, абсолютно все, смотрели на них, и Эйсидиси даже выключил музыку ради этого. Вам ликующе улыбнулся и всплеснул руками. — Так держать, парни! — Буря аплодисментов и одобрительных выкриков заглушили его слова: — А теперь на бис! — но Цезарь и без чужих подсказок, оторвавшись от губ Джозефа, быстро перевёл дыхание и поцеловал его еще раз. Джозеф одобрительно хмыкнул — откровенно говоря, даже это делать непросто, когда во рту у тебя чужой язык. Цезарь вновь прикрыл глаза, и даже сквозь сомкнутые веки чувствовал мягкое красно-розовое и золотое сияние, близкое тепло Джозефа, окутывающее его, и громкий стук своего собственного сердца. Наверное, сегодня он снова забудет ключ от своего номера.