Прячемся

      Жизнь в детдоме нелегкая. Она не щадит детей никакого возраста, будь ты хоть грудным ребёнком, психически больным или инвалидом. Никогда не знаешь, где сядешь завтра на обеде; никогда не знаешь, ляжешь завтра спать целым или не ляжешь, потому что на рёбрах всё ещё желтеют синяки. Иногда ты не можешь закрыть глаза ночью без мысли о том, что завтра не сумеешь добраться до инвалидного кресла. Иногда ты не можешь проснуться, ведь тебе снова придётся грозить заточкой тому парню, чью коляску откатили в другой угол комнаты. Не сможешь помочь, а потом и посмотреть в глаза.       Обед и завтрак никогда не легче, чем пробуждение, ведь чем дальше- тем хуже. Часто сесть бывает некуда. Обычно ребёнку удается подкатить кресло к столам, у которых не боятся красть стулья. По этой причине Лёня никогда не сидел с Питерским.       В столовой пахнет мерзким скисшим молоком и гнилью. Скорее всего гниёт не мясо, что будет на обед, а повара, воспитатели и бедные несчастные дети. Еда здесь привычно мерзкая, но к мерзким людям привыкать, как правило, сложнее.       А на ужин твоё любимое блюдо- унижение. Питерский снова медленно подходит к столу «лохов» с удивительно острой для подобного места вилкой. Он улыбается, прикрыв глаза, и никогда не говорит первым. Что за поведение такое? Довольно элегантный гопник. -Колёсико, - и спустя год, и спустя месяц звучит тупо, как в первый раз, - ну как у тебя дела? Лёня гордый, не отвечает. Немного пригибается, чтобы сдвинуть кресло с места. Слышит едкий смешок и отъезжает. Мерзкий ужин, глупая каша, недоеден. Ком в горле слишком большой, чтобы сглотнуть.       В их доме- детском доме, не трогают инвалидов, но Питерский этим не брезжит. Лёня хорошо знает, что Анатолий может и слепому в глаз харкнуть и парализованному кости поломать. Такие слухи ходят, по крайней мере.       А ночь? Ночь- странное время. Лёня не спит до последнего. Он ждёт, когда будет вымотан раздумьями настолько, что просто вырубится до утра, когда коляски уже не будет рядом.       Питерский слышит, как кричат дети по соседству. Не от боли, из-за разлуки, из-за расстройства. Воспитатели безуспешно пытаются разделить неделимое. Говорят, тут бегает Женя, которого (или которую?) всё пытаются разделить, разнять. А они- один (или одна?). Правда ли это?       Из-за криков Женей двухколёсный, скорее всего, спать не может. Он никогда обычно не спит, не в такое время. Лежит, не закрывая глаз и сопит, глубоко вдыхая и издавая тихий-тихий звук, похожий на стон умирающего. Умирающего изнутри.       А на завтра, задумавшись об этом, Толя садится перед Лёней. Со своим «добрым» меланхоличным взглядом. Несчастные глаза смотрят на «двухколёсного», пока он спит. Это должно тревожить? По мнению остальных- нет, ведь «Питерский до всех докапывается». Потому эти все и уходят раньше, чем проснётся Кузнецов.       А когда тот просыпается, они почему-то молчат. Смотрят друг на друга и молчат. Толя с самого пробуждения объекта его наблюдения смотрит в глаза, своим медленным, юрким только для тех, у кого есть что красть, взглядом. Лёня смотрит с прищуром. С прищуром полным, казалась бы, призрения. Такие вот недомолвки случаются с неприличной частотой. Каждое второе утро. Сегодня же привычный порядок вещей меняется. Толя говорит первым.       -Прикинь, я вчера книжку взял. В библиотеке, - Питерский не утруждается никакими «привет» или «доброе утро», - в той, в которой ты обычно сидишь постоянно. Там написано, что деревья умирают с корней, ты знал? Конечно Лёня знал, он знает много. Единственное, что было ему непонятно- была ли это угроза.       Он, Лёня, слышал, как Толя говорит с остальными. С пацанами, которых уважает- как с равными; с девками- как мерзкий такой рязанский парень; с лохами, в кои Лёня сам себя подсознательно записал- по-издевательски, чуть ли не плевав в лицо и на уважение к собеседнику. Кроме того, Питерский, будучи грозой детдома, не лез к дефектным, вопреки байкам, которые о нём слагали. «Не по понятиям к ездокам, девкам и мелким лезть»-, как-то раз слышал Лёня из его уст.       А с ним- вроде и нежно, вроде и лезет. Странный он, Толя Питерский. Несмотря на то, что подобное высказывание даже для Толи странно, Лёня понял и всегда понимал. А сегодня даже ответил.       -Знал. На практике знаю.       Спустя какое-то время такого тесного общения, общения без слов, все «нейтральные дети» (которые не оказывались избитыми, да и не избивали) стали сторониться и Лёни. Случилось такое из-за странного поведения одного с другим. Вот Толя, вроде бы и лезет, и говорит что-то, а тот смотрит в глаза. Пристально, жутко. Самое странное, что Питерский отвечает, но не кулаками. Тоже взглядом.       Позже уже и компания Толи перестала цепляться к двухколёсному. А потом произошло нечто непонятное для обоих.       Толя и до этого с конца комнаты слышал, как дышит Кузнецов. Медленно и с большими пробелами, как будто забывая. Он не спит, он смотрит в потолок.       Питерскому интересно, почему же он не спит, а потому резонным решением было поменяться с пацаном, лежащим на кровати рядом с Лёней.       Ночью он спустил руку. Толя, не задумавшись особо, взял её в свою. Расстояние меж кроватями было достаточным, чтобы туда пролезла коляска. Расстояния между ними было недостаточно, чтобы коснуться носом холодного лба, как хотелось бы. На этот раз они не смотрели друг другу в глаза, неудобно, не по-пацански. Однако, Толя был спокоен, когда утвердился, что между шумными вдохами присутствует один тихий медленный выдох, что Лёня дышит.       Утром Толик оказался смелее чем всегда и подкатил коляску. Грубо, конечно, пнув немного колесо, но достаточно близко, чтобы Лёня смог на неё забраться. На завтраках и обедах он больше не подходил к столу «лохов». А ужин они пропускали. Уже вместе, прячась меж стеллажами с русской классикой (её никто точно не читает).       Началось это сумбурно, когда Питерский внезапно зашёл в библиотеку, завёл инвалидное кресло за стеллаж, а Лёня и не был против. Просто улыбнулся библиотекарше, мол, «всё в порядке, это помощь». А потом- небольшая тайна. Повторяющаяся как ритуал тайна.       У Лёни была небольшая привычка- кусать губы Питерского. Может, случалось это из-за нервности момента, или из-за того, что второму, во время поцелуя, приходилось вставать на колени, упираясь локтями в подлокотники или на бесчувственные ноги. Но, как бы то ни было, его губы постоянно были в крови, в ссадинах. Вопросов, конечно, не возникало. Но, на всякий случай он всё-таки упоминал о разбитой губе и драках.       Залезать под футболку Толя начал, когда они сдвинули кровати чуть ближе. Немного совсем, зато теперь удавалось полностью обхватить запястье. Ласково, не держа слишком долго, а то вдруг пацаны запалят. Иногда, когда оба задерживались чуть дольше, а комната оставалась пустой, без лишних людей, Толя сам перетаскивал Лёню на кресло. Тогда он и начал акцентировать внимание на голых участках кожи. Немного приподнятая кофта, под которой виднелся кусочек неприкрытой светлой кожи- праздник. Потом Питерский осмелел и специально оглаживал рёбра. А Кузнецов в ответ обхватывал шею крепче, прижимаясь разгоряченным лбом к холодному телу. Такая идиллия нравилась всем, кроме пацанов с компании и девок, которым Питерский нравился, узнавшим о такой благотворительности их знакомого по отношению к двухколёсному. Но они не говорили, молча осуждали.

***

      Чем Толя и Лёня были ближе друг к другу, тем сложнее было принять то, что их отправляют в одну семью. В тайне каждый из них хотел прекратить эти «отношения», начинающиеся с безобидных ласк и заканчивая жаркими поцелуями. Это же, как-никак, в корне неправильно. Но, с другой стороны, теперь они будут вместе чаще (постоянно). Помогать другу Толя сможет теперь не только скрытно, ссылаясь на заботу о младшем (хоть и не на много) брате.       Их взяли в компании ещё с троими детьми. На удивление обоих. Они узнали, что Женек было на самом деле двое. А ещё был милый мальчик Вовка. Это казалось хорошим стечением обстоятельств, никто из них Анатолия и Леонида не знал. Более того- остальные были мелкими, а значит высокая гиперактивность и «не лезьте в дела взрослых».       Придя на хату к патронатному воспитателю, и, собственно, познакомившись с ним, уяснилась ещё одна деталь- ему плевать и нужны только деньги. Лёне, от части, это нравилось, ведь за старшими не следовало никакого контроля. А Толя вдруг заделался в матери к троим детям (видимо забота о его Лёньке сказалась), ему было очень жаль Женю, Женю и Володю. Им нужна забота.       По мере привыкания к жизни у Ильи разврат между старшими детьми нарастал. Иногда Толя может помочь в ванне Кузнецову, иногда Лёня ложился на матрац на полу, и это значило, что Питерскому стоило уложить близнецов на нижний ярус кровати, а самому устроиться рядом с братом. Первую ночь в новом доме эти двое наконец-то провели в обнимку на полу. Зато комфортно, тепло около близкого человека.       А потом, утром, их разбудил Илья. Поза была слишком компрометирующей, Леня слишком уткнулся в ключицы своего друга, Толя слишком сильно прижимал относительно худое тело к себе. Они оба слишком расслабились, забыв, что помимо надзора сверстников так же существует «родительский глаз» и «подача плохого примера мелким».       -Я не смог самостоятельно сдвинуться, понимаете, ноги, всё такое. – Лёня не считал нужным заморачиваться над оправданием, такое объяснение звучало весьма убедительно.       -Утро, Илюха, - Толя, встретив немного напуганный взгляд Лёни, поддержал его слова грубым похлопыванием и всё ещё обидным прозвищем, - утро, Двухколёсный.       С этого дня их моральная близость сошла на ноль, хоть физическое влечение требовало внимания, которым Питерский и Кузнецов друг друга не обделяли. Поцелуи переместились на утро, раннее, когда все ещё спят. За руки держались когда придётся, когда никто не видит. Близость продолжалась в душевой, когда никто не видел. Вот Лёня заезжает с полотенцем, а вот и Толя заходит с зубной щеткой. Из-за небольших колких оскорблений в сторону Лёни Илья не особо следил за парнями, потому что между ними и быть ничего не могло, а инцидент первой ночью- всего лишь то, на что не стоит обращать никакого внимания. Минутная слабость. Недопонимание, недоразумение.       От эмоций не осталось и следа. Теперь они братья, что совершенно не нравится Лёне.

***

      Иногда им становилось грустно. Из-за разницы в возрасте Толю отправили в класс старше. Конечно, Кузнецов знал, что, прождав годик прогулов и тестов с плохим итогом, Питерского всё-таки занесёт на второй год. Они будут снова вместе, а их встречи перестанут ограничиваться лишь обедом и мимолётными взглядами в коридорах. Но было страшно, что придётся признать один факт, мешающий ему нормально сосуществовать с названным братом. Факт того, что Питерский слишком легко отпустил Лёню.       Для Толи, живущего просто, без нужды задумываться о будущем и настоящем, в иерархии жизненного порядка которого первое место занимали чувства, была не так важна частота встреч и продолжительность взглядов. Ему хватало близости вечером, дома. Физической близости, которая, кажется, марала интимность моментов, проведенных вместе. Он не задумываясь принимал как факт то, что они с Лёней, наверное, любят друг друга. Он легко пережил мысль о том, что их содействие придётся ограничивать до стандартного, снова.       Для Лёни, который привык мыслить более чем рационально, который высчитывал каждую минуту, проведенную вместе с Толей, было заметно то, как уходит их близость, особенность поцелуев и касаний. Он буквально кожей чувствовал, как их любовь стала рутиной. Поначалу Лёне казалось, что их обоих должно задевать ограничение. Потом понял, что страдает только он. А потому- решил избавиться от уязвимости пока это не стало слишком болезненно. В коридорах он более не пожирал глазами силуэт брата, заменив слабую улыбку на простой кивок. На обеде старался есть быстрее, но не из-за Толи, а из страха опоздать на урок, что было проще простого. Даже дома Толя теперь чаще слышал «не сегодня», «извини, домашка», «нет» из уст брата. Это не злило, так как он вполне имел право отказаться. Это, скорее, пугало.       А потом была весна. Зима окончательно остудила надежду Лёни на возвращение теплых отношений. Он опустил мысль о том, что они попадут в один класс, и начал упорно готовить Толю к экзаменам. Не смотря на многозначительные касания старшего, Кузнецов все-таки нашёл плюсы в прекращении их близкого общения.       Но в один из дней Питерский всё-таки решил обсудить причину холодного поведения Лёни. Холодный весенний вечер перерос в настоящую катастрофу.       Всё началось, казалось бы, хорошо. С предложения Толи посидеть над домашкой. Естественно, Лёня был в край удивлён, ведь Питерский, так или иначе, учёбой никогда не увлекался, но отказывать не стал. Первые пол часа ушли на разбор материала, остальной час- на попытки не смотреть собеседнику в глаза. Ещё через пятнадцать минут Лёня всё-таки поднял взгляд на Толю и, скривив рот, выдал недовольный вздох. Он ясно всё понял. Одного взгляда хватило, так как этот был красноречивее всех предыдущих. Всё ещё туманный, всё ещё меланхолично-добрый, но абсолютно несосредоточенный.       -Ты, на самом деле, уже надоел! Честное слово, сколько тебе ещё нужно мучить меня!?- с этих слов началась перепалка. Несмотря на то, что Лёня проронил их случайно, без задней мысли, Питерского это, видимо, глубоко задело.       Во время ссоры Лёня не поднимал глаз, и причиной явно не был стыд. Разозлённый, повышающийся голос Толи пугал его. Подсознание всегда напоминало, что Толя всё-таки может ударить, а сам Лёня не сможет отбиться. Даже когда они смотрели друг другу в глаза, когда сплетали пальцы и находились в интимной близости, ощущение собственной беспомощности сводило с ума.       А Толя был уверен, что не сможет ударить человека, которого любит.       Был уверен. Но перепалка закончилась на моменте, когда полный ярости Питерский совершил замах. Остановившись, ослепленный вспышкой гнева он понял, что изначально пришёл за его Лёней, а получил до смерти напуганного подростка. Тот закрыл лицо руками и уже был готов принять удар, а вместо этого услышал рванный вздох. Открыв глаза он увидел, что Толя перед ним уже сидел. Сидел сломленный осознанием собственного положения. Сидел, уткнувшись головой в колени Лёни.

***

      Возможно, это отчаяние, напомнившее им бессмысленное насилие их прошлого, вернуло всё вспять.       Все последующие дни они провели снова, как раньше, вместе. Обедая, держались за руки (всё ещё скрытно). В машине- опираясь головой на плечо другого. Дома- практически не отходя друг от друга. Толя снова мог заботиться, а Лёня теперь мог ощущать себя в безопасности.       Их отношения вернулись, пожалуй, слишком резко. Каждый характерно прищуренный взгляд Лёни ловился не только Толей, но и учителями. Переплетенные за обедом пальцы вызывали интерес у мелких и ровесников. Толя больше не дрался, кровавые ссадины на губах объяснить было уже нечем.       Чувство безопасности.       Личная идиллия парней кончилась тогда, когда чувство безопасности начало преобладать над осторожностью. Конечно, в итоге их заметили.       Илья, выполняя работу завхоза.       Конечно, в итоге их заметили.       За поворотом в кабинет истории, в тёмном коридоре по дороге в класс, пока те целовались.       Конечно, всё хорошее кончается. Их отношения разрушили, но не изнутри, как полагалось. Извне.       Их нашли, прятки наконец могут быть окончены.