Vampire's blood

       N лет назад              — Полнолуние близится, мы должны выбрать жертву, — седовласый старик медленно поднялся со своего места. На собрании присутствовали главы кланов деревни.       — А может мы наконец-то перестанем бояться этих тварей и дадим им отпор?! — вскричал мужчина средних лет, недавно ставший самым старшим членом своей семьи и получивший право голоса на Совете.       — А что? Они убивают наших детей, друзей, соратников! Почему мы просто не восстанем против них?! — продолжал он.       Присутствующие боязливо покосились на громкие звуки. Уже давно никто не предлагал этого безрассудного, по мнению людей, варианта.       Взрослая женщина с благородными чертами лица обратилась к бунтарю:       — Ханыль, послушай, это не так просто, как ты думаешь, — она подошла к мужчине и положила руку ему на плечо. — Эти существа сами могут в любой момент истребить нас. Помнишь, что случилось в Пэкчё 10 лет назад?       Мужчина помнил. Пэкчё больше не было.        — Но сейчас они не делают этого, потому что мы согласились на их условия.       Бунтарь положил ладонь поверх руки женщины и сжал ее.       — Но ведь так не может продолжаться вечно? Нам нужно что-то предпринять! Придумать план! — заглянул он в ее ясные карие глаза.       Женщина согласно кивнула.        — Последний раз план придумал Ю Кихён-ним, — вмешался пожилой человек с покрасневшим от гнева, чуть одутловатым лицом, — вы видите здесь Ю Кихена? А может быть его старшего сына? Или жену? Я что-то нет!       Присутствующие вздрогнули. Имя Ю Кихёна напомнило о сопротивлении, которое пытался оказать этот энергичный мужчина. И о мешке с костями на главной площади, который первыми обнаружили собаки после таинственной пропажи семьи Ю.       — Да вы просто трус, господин Чхве! — возмутился Ханыль.       — Зато я живой трус! — и на это трудно было что-то возразить. Все молчали. Момент выбора жертвы для неизвестных тварей, безусловно, тяготил жителей деревни, но найти безопасный выход не представлялось возможным.       — Так что давайте не мудрствовать, чья очередь в этом месяце?! — вопросил Чхве Джин-Хо.       — А вам не кажется, что мы здесь для этого и собираемся, чтобы принять разумное решение, — с негодованием ответила старая женщина с белоснежными волосами, скрытыми под легкой черной тканью.       Господин Чхве набрал воздуха в грудь, чтобы продолжить свою тираду о неуместности противостояния. Его готовы были поддержать многие из собравшихся, которые знали, кто должен быть предан смерти. Действительно, легче распорядиться чужой жизнью, чтобы обезопасить собственных родственников, чем начать полноценную борьбу. Посреди набиравшего силу шума голосов раздалось громкое:       — Семья Мин, — медленно произнес староста деревни, уже древний старик, с убеленной сединами головой и мудрым взглядом, пробирающим до глубины души, — ваша жертва.       Старушка с белоснежными волосами поднялась, оправляя свой ханбок.       — Позвольте, у нас в семье остались только женщины да маленькие дети. Все мужчины на войне, что прикажете делать? — взмолилась Мин Ён Мэй.       — Так отправьте женщину, в чем проблема? — злорадствовал старик Чхве.       — Вам не кажется, что ваше поведение недопустимо в сложившейся ситуации, господин Чхве?! Речь идет о человеческой жизни! — сердито ответила женщина.       — Я имею полное представление, о чем идет речь! И не понимаю, почему кому-то должны делать скидку из-за того, что остались только женщины и дети! Мои люди тоже умирают, между прочим! — возразил Чхве, все больше возмущаясь и краснея.       — Джин-Хо-ши прав, мы все в одной лодке, — прервал распри взрослый мужчина лет сорока, с проседью в черных волосах. Он являлся одним из самых богатых жителей деревни, а его семья занималась торговлей. — К тому же, вы лукавите, госпожа Мин.       Старушка побледнела.       — Давным-давно у вашей ныне покойной сестры остался сын, тогда еще маленький мальчик. Сейчас он уже взрослый юноша, не так ли? — он враждебно уставился на бедную женщину, — я видел его за работой в гончарной мастерской. Да, может быть, он и не живет с вами в одном доме, но бесспорно является членом клана Мин.       Некоторые из присутствующих знали этого странного парня. Многие отзывались о нем неодобрительно. Всегда сам по себе, одиночка.       — Ну, значит решено! — подхватил господин Чхве.       — Но… но я… Я обещала его матери, что с ним ничего не случится! — голос Ён Мэй задрожал.       — Не такое сейчас время, чтобы кто-то мог быть уверен в безопасности своих близких, госпожа Мин, — жестко ответил торговец. — Как зовут вашего племянника?       — Юнги, — прошептала женщина и заплакала, — но ему всего шестнадцать!       — Вот не надо тут драмы, всем тяжело, — заявил вездесущий Чхве Джин-хо.       — Перестаньте! — взорвался молчавший все это время Ханыль, — по вам и не скажешь, что вам тяжело! Вот для этого нам и нужно сопротивление! — он подошел к госпоже Мин, обнимая ее за плечи.       Женщина всхлипнула, утирая слезы платком.       — Можно… Можно я сама пойду?       — Вы знаете правила, госпожа Мин, — медленно произнес староста деревни.       — Им не нужны старики, — тихо добавил торговец. Все присутствующие вновь замолчали. Тишину прерывали лишь тихие рыдания старой женщины, которая была вынуждена отдать на растерзание собственного племянника, которого она любила, о котором заботилась, который напоминал ей о ее сестре.       Ханылю невыносимо было находиться здесь. Каждый пережил боль утраты, и хуже всего давило ощущение безысходности. И вот в очередной раз люди должны были выбирать, кому следует умереть ради общего блага. Мужчина поклялся себе предотвратить это сумасшествие любой ценой.       — Мин Юнги, лес Чеджудо, шестнадцатый лунный день, — прозвучало как приговор.              Молодой парень сидел на берегу реки, созерцая скрывающееся за горизонтом солнце, наслаждаясь концом трудового дня. Он неплохо заработал сегодня, продавая новую партию керамических горшков. На дороге ему встретились странствующие монахи, которые непонятно каким образом забрели в здешние места. Один из монахов вещал о вечной жизни души и о вечном страдании, о колесе Сансары и о Нирване, которой удалось достичь Просвещенному Гаутаме Будде.       — Все человеческие души проходят череду перерождений в земном мире, — говорил монах, — через смерть и рождение вновь.       Юнги вспоминал слова священнослужителя.       «Если это так и есть, то мы, кажется, не помним свои предыдущие воплощения. Интересно, почему», — мысли вяло проходили сквозь сознание, уподобляясь медленному течению реки. Юнги любил смотреть на реку. Она словно разговаривала с ним, а шум воды был подобен тысячеголосому шепоту. Все голоса сливались в единый поток, единое слово. Парень чувствовал, что сегодня река не спокойна, и не понимал, почему. Как будто в ее потоке было что-то резкое, неправильное, искажающее. Человек вновь прислушался, но вместо шума реки обратил внимание на чьи-то тихие шаги. Он обернулся.       — Тетушка Ён Мэй! — парень удивился, но был рад.       — Здравствуй, Юнги.       Она подошла к нему, с трудом переставляя ноги, присаживаясь рядом на берегу.       — Зря вы пришли, отправили бы Дунга, если что-то нужно. Да и земля уже прохладная, — проговорил Юнги, резко приподнимаясь.       — Все хорошо, Юнги, я просто посижу тут с тобой. Смотри, какой красивый закат, — ее взгляд устремился вдаль.       — Ваш ханбок запачкается, — продолжал было парень.       — Забудь о нем.       Парень опустился на свое место.       — Что-то случилось? — спросил он обеспокоенно.       Старушка молчала. На ее лице залегла печаль. В усталых глазах отражалось закатное солнце, медленно покидающее небосклон, заливающее его оранжевым цветом. Губы, окруженные мелкими морщинами, были плотно сомкнуты. Ён Мэй собиралась с мыслями. Несколько минут прошли в тишине, прерываемой лишь шелестом реки и гулом ветра, который где-то далеко играл с листвой.       Юнги первым нарушил молчание:       — Собрание сегодня было, так ведь? — при этих словах тяжело старушка вздохнула, — что они сказали?       — Ты же знаешь, Юнги, каждый месяц мы должны жертвовать одним человеком, — голос ее прозвучал тихо и бесцветно, — пришла и наша очередь.       — Вот как.       — Да… И они… Они выбрали тебя, — женщина прикрыла лицо руками, — я не должна тебе этого говорить, но я не могу!       Юнги вспомнил, как, будучи ребенком, видел людей, которых уводили в жертвенный лес, и внутренне содрогнулся. Тогда ему говорили, что любой может оказаться на их месте. Парень почувствовал, как тетушка прижалась к его плечу и крепко сжала его руку.       — Беги из деревни, Юнги! — умоляюще прошептала она. — Они придут за тобой через два дня!       Юнги не отвечал. Вся недолгая его жизнь проносилась перед глазами. Вот он, еще маленький мальчик, помогает родителям на рисовой плантации. Соседские дети кидают в него камни, потому что он слабее их, не может постоять за себя. Умирает мать. Мастер учит его работе с гончарным кругом. Война. Странные нападения. Красивая девушка из семьи аристократов смеется над ним. Молитва в храме. На самом деле, возможно, его жизнь и не была особенно радостной, по мнению людей, но он дорожил ею. Ценил каждый момент, проведенный в этом мире: рассветы, закаты, дуновение ветра, печаль, удовольствие, слезы, даже ощущение боли в мышцах после тяжелой работы — все приносило ему какую-то странную радость. И он, конечно же, не был готов расстаться с ней.       «Остаться в деревне — верная смерть. Убежать — значит предать семью, клан, людей, но жизнь, несомненно, дороже», — горько усмехнулся он сам себе.       Ён Мэй тем временем затихла на плече парня, а солнце почти село, предоставляя тьме право окутать землю на некоторое время. Ночной холод подкрадывался к несчастным людям, заставляя кожу покрываться мурашками, вызывая дрожь. Юнги очнулся от своих мыслей, чувствуя холодный ветер.       — Тетушка, вам пора, я вас провожу, — торопливо поднялся он, стряхивая с себя задумчивость.       — Как же ты, Юнги? — спросила старушка, опираясь на его руку.       Парень не знал, что ответить.       — Я… Ну я, наверное, что-нибудь придумаю… Или, может быть, это судьба, — голос его дрожал, но не от холода.       Ён Мэй резко схватила его за плечи и заглянула ему в лицо.       — Я прошу тебя, уходи. Пожалуйста. Мы справимся.       «Нет, вы не справитесь». Парень отвел взгляд от внимательных глаз старушки.              Возвращаясь домой, парень брел уже по залитым лунным светом улицам. Народ, как правило, рано ложился спать, чтобы с самого утра уже заняться работой, так что окружающие дома не подавали признаков жизни.       «Я не хочу умирать», — единственная мысль, которая сейчас владела разумом парня.       «Но ты должен, — говорил ему внутренний голос. — Как и многие до тебя».       Да, они все умерли за жизнь других, за жизнь деревни, так, словно это было нормально. Словно это было справедливо. Нарастающее отчаяние и страх захватывали душу. Юнги, не выдержав, схватился за голову, оседая на землю. Никто не знал, что пережили жертвы, но иногда в лесу находили человеческие кости. И никому не хотелось думать об этом. Вдалеке послышался волчий вой, луну закрыли набежавшие тучи.       Тяжело дыша, парень с трудом добрался до своего дома, лег на подобие кровати. Звенящая тишина вновь окутала его, и, не выдержав напряжения, Юнги зарыдал, глотая всхлипы, сжимая крепко кулаки и причиняя тем самым себе боль.       Он забылся тревожным сном без сновидений лишь под утро. Очнувшись, ощутил болезненное опустошение, словно был выжат. Выйдя на улицу, парень почувствовал теплое солнце, легкий ветер, запах травы, выпечки, потому что, на самом деле, все было по-прежнему, и мир продолжал жить своей обычной жизнью. На дворе давно рассвело, деревня вовсю шумела ежедневной суетой: крестьяне работали на полях, торговки крикливо зазывали народ, слышался обычный людской гул. Юнги внезапно стал лишним на этом празднике жизни. Он словно остановился посреди реки, наблюдая, как мимо него текут радостные потоки воды навстречу новому, неизведанному, свободные и счастливые. Юнги не мог двигаться дальше, окруженный каменными стенами.       Весь оставшийся день молодой человек провел в буддийском храме. Монахи несли ежедневную службу, зажигали благовония, читали молитвы. Юнги молился тоже. Сидя в позе лотоса с закрытыми глазами, парень просил о своем спасении, сложив ладони в молитвенном жесте. Молитва словно помогала очистить душу, принести ей покой и умиротворение. Но разум, конечно же, не собирался сдаваться, заставляя вновь и вновь задумываться о побеге.       Вдруг Юнги почувствовал прикосновение к своему плечу и приоткрыл глаза, понимая, что на улице стемнело, и видя перед собой старого монаха в оранжевом одеянии. Он молча сел рядом с ним, погружаясь в медитацию, принося какую-то странную оглушающую тишину. Больше ничего не произошло.       — Что тебя беспокоит? — раздалось вдруг в голове у парня, который аж вздрогнул от такого вторжения. Юнги резко открыл глаза вновь, огляделся. Рядом с ним не было никого, кроме старика. Решив довериться голосу, Юнги спросил:       — Что страшнее: смерть или предательство? Твоя смерть или смерть близких по твоей вине?       — Ты должен помнить, сын мой, что важна лишь душа. Твоя душа бессмертна, а тело — бренное. Пока жива душа, ты можешь еще сотни, тысячи раз рождаться на этой прекрасной земле. Поэтому мы все стремимся к очищению души, потому что она вечна, — зазвучал медленный мелодичный голос в мыслях у Юнги.       — Я боюсь умирать.       — Все боятся умирать. Мы чувствуем страх, потому что мы живем в человеческом обличье, нами владеет разум, разуму свойственно чувство страха. Нужно очистить разум, сын мой, наполниться божественной энергией. Тогда на тебя снизойдет благодать, эмоции перестанут владеть тобой.       По мере того, как парень воспринимал услышанное, его сознание застилала белая пелена. Все мысли и чувства будто бы стирались и становились неважными, а тело, казалось, превращалось в совершенно бесформенную вату. Юнги подумалось, что теперь он вообще не волнуется о своей собственной судьбе, но что-то в сердце вдруг резко кольнуло, и парень распахнул глаза.       Никого рядом уже не было. Служба закончилась.       По пути домой Юнги ощутил, как тревога странным образом отступила. Ему расхотелось куда-то бежать и что-то делать, он желал лишь отдаться своей судьбе, вновь плыть по течению.       Напоследок он отправился к своей любимой реке. Водная гладь ее была молчалива, шепот голосов был чуть тише, дабы ничто не тревожило ночной покой. Парень склонился, смотря на свое отражение в освещенном Луной зеркале, и как будто не узнавал себя.       «Это я? Может быть, я уже сошел с ума?» — спросил себя Юнги. Внутренний голос его молчал, равно как и река. Смутное беспокойство охватило человека. Не было ни отчаяния, ни страха, ни тревоги, лишь густая тишина.       Ночь молчала в ответ.              — Мин Юнги! — раздались крики за дверью. Парень ожидал своей участи, но все равно вздрогнул. Сейчас эти люди безжалостно отдадут его растерзание какому-то чудовищу и будут правы. Их можно понять, они делают это во благо деревни. Запоздалое сожаление накатило на молодого человека. Борясь с вновь появившимся страхом, он вышел к толпе.       Собрались, в основном, мужчины, дабы связать жертвенного агнца в случае попытки бежать.       — Ты знаешь, что тебя ждет, — сурово сказал ему взрослый мужчина с веревкой в руках, — но мы не забудем тебя.       Нет, не знает на самом деле. Умрет ли он быстро, или его физическое тело будет страдать? Юнги на мгновение стало смешно, так что он чуть не расхохотался. Люди не забудут, но от этого и не легче. Вряд ли они будут чтить его как героя или что-то вроде того. В общем-то, в последний момент парня накрыло невероятное пугающее равнодушие к собственной судьбе.       Ему связали руки жесткой бечевкой, повели к лесу Чеджудо. Там и заканчивали свою жизнь все те, кого Совет выбрал в качестве жертвы.       Вся процессия двигалась в молчании, горожане смотрели со страхом и трепетом. Юнги заметил маленького мальчика, который прятался за мамину юбку.       «Да, малыш, тебя тоже это ждет».       Все мужчины остались на опушке леса, отправив в чащу одного крепкого парня, чуть старше Юнги. Он вел его неторопливо, периодически спотыкаясь о корни деревьев. Юнги вдыхал запах древесной коры, терпкий запах хвои и все никак не мог насытиться. Жажда жизни на миг пробудилась в нем, заставляя сердце отчаянно забиться птицей в грудной клетке.       «Дурак ты, Юнги, надо было бежать, пока не поздно».       Тем временем они вышли к поляне. Посреди нее находился столб, будто толстый ствол дерева, очищенный от веток и сучьев, покрытый темными пятнами.       Юнги мутило.       — Отпусти меня, пожалуйста, — шептал он, но парень не слышал его. Или не хотел слышать.       — Отпусти, — он закричал, задыхаясь.       Его мучитель вздрогнул, но продолжил свою работу в молчании, привязывая бледное тело к жесткому дереву толстой веревкой.       Юнги всхлипнул, склонив голову, чувствуя, как накладываются друг на друга круги бечевки, все сильнее стягивая кожу. Неужели это конец? Неужели так и закончится его жизнь? Парень почувствовал, как его лицо поднимают.       — Я завяжу тебе глаза, — сказал его надзиратель, возможно, последний человек, которого он видит.       — Подожди, как тебя зовут? — торопливо спросил Юнги, видя, как к нему приближаются руки с темной тканью.       — Ким Сынги, — ответил парень, дрожащими руками закрепляя повязку.       — Позаботься о госпоже Мин, Ким Сынги, пожалуйста, — просил узник, и голос его срывался.       — Хорошо, хорошо. Конечно.       Перед тем, как уйти, парень завязал пленнику рот, чтобы его крики не были слышны.       Выйдя нетвердым шагом из леса, где его ожидали остальные жители деревни, Сынги рухнул на колени, ударяя кулаком пыльную землю.              Юнги не знал, сколько прошло времени. Его пробирал холод, и периодически что-то живое ползало по его коже, одежде. Солнце, скорее всего, уже село, так что даже через повязку перестали пробиваться его лучи. Лес был полон жизни, до ушей парня постоянно долетали неясные шорохи, как будто кто-то крался.       Ветер принес отголоски волчьего воя. Юнги весь сжался. Он не представлял, что с ним произойдет, но наверняка это было что-то ужасное. Совсем рядом послышалось шуршание, что-то мелкое и мохнатое коснулось его ног, парень испуганно дернулся, насколько позволяли ему веревки. Видимо, это что-то, покружив немного рядом с ногами пленника, решило, что это его не интересует, и скрылось в неизвестном направлении. Юнги выдохнул. Проведя несколько часов в ожидании, он немного успокоился, но чувствительность все-таки была на пределе.       Внезапно все смолкло. Деревья, шорохи, животные — все замолчало, даже ветер, легкие касания которого Юнги до сих пор чувствовал, будто исчез. Парень вжался в ствол дерева, не обращая внимания на боль, предчувствуя что-то плохое.       На поляне кто-то был.       Паника затопила парня огромной волной, но бежать было некуда. Он ощутил чье-то приближение, все больше пытаясь сжаться, исчезнуть. Таинственное существо подошло вплотную.       Лица Юнги коснулись ледяные пальцы, так что он едва ли не лишился чувств. Прикосновения не причиняли боли, но черт побери, вряд ли это был его спаситель или какой-нибудь благородный человек. Сознание парня было парализовано от страха, больше всего он боялся увидеть стоящее перед ним безумие.       Рука сорвала повязку со рта. Юнги почувствовал, что его зубы стучат.       В ожидании прошло несколько секунд, после чего парень, теряя рассудок, отключился.              Ким Сынги не спал всю ночь.       «Ты убил его, Сынги. Отдал на растерзание какой-то твари», — думал он, коря себя за бесчеловечный поступок.       «Но я не мог поступить иначе, не мог», — кричал он, пытаясь оправдаться.       «Черт, лучше бы эта нечисть просто бы вырезала нас всех, жалких людей».       Сынги вспоминал безумные глаза молодого парня, его дрожащее тело, и ему хотелось утопиться.       «Надо было отпустить его».       «Что тогда было бы?!»       Терзаясь угрызениями совести, Сынги, дождавшись рассвета, побежал как сумасшедший в жертвенный лес, спотыкаясь о все те же корни, пытаясь найти верную дорогу. Деревья будто сбивали его с ног, мстили за погибшего парня.       Сынги открылась та самая поляна, и он, тяжело дыша, не поверил своим глазам.       Юнги, целый и невредимый, был все также привязан к столбу, но признаков жизни, однако, не подавал.