Искушение слишком сладкое

Желтой ночью, желтой ночью Мне шальные снятся сны Сердце бьется, бьется, бьется В золотых сетях луны!

Джай не мог пошевелиться. Все внутри клокотало от бешенства. Этот убогий тип, «сорока» без роду и племени, спустившийся откуда-то с гор, у него на глазах сжимал в объятьях глупенькую Жинну. Не то чтобы обережник не предполагал, что эта конопатая, вечно хохочущая девчонка блюла обет верности и непорочности, но в то, что она так легко поддалась на лживые словечки такого ничтожества, как этот прохиндей, Джай поверить не мог. Его трясло, и кулаки сжимались помимо воли, однако что-то мешало двигаться. Он мог только упрямо смотреть и от злости скрежетать зубами. Жинна громко и заливисто хохотала на то, что шептал «сорока». Она сидела у него на коленях, закинув одну руку на шею, играла с полосатой косицей, льнула к нему, словно цветок к солнцу, и позволяла легонько целовать себя. Горец хитро улыбался, сиял черными глазищами, притворно хмурился и не проявлял никакой прыти: не переходил грань дозволенного, будто спектакль разыгрывая. Джай помимо злости понял, что наблюдает за ними с ноткой зависти: как легко и непринужденно этому паршивцу удается вести себя с незнакомыми девицами, как легко они ведутся на нехитрую игру… и враз ухнув в не самую приятную реальность, обережник тут же позабыл все, что ему снилось. *** После всех пережитых приключений последних дней, Джай разрешил себе расслабиться этим вечером. В едальне он слегка перебрал со сквашем и мысленно не по-доброму поминал в очередной раз Брента: тот остался под завалинами старой мельницы, и не было шансов вновь увидеть тваребожца воскресшим. Однако мысль, что жрец мог остаться живым, все же временами всплывала в его начинающем туманиться мозгу. — Нам пора уходить, — шепнул ЭрТар и первым поднялся с места, утягивая за собой осоловевшего обережника. Пошатываясь и совсем не держась на ногах, на улице Джай цеплялся обеими руками за плечо ЭрТара. За сильное, крепкое плечо, которое, казалось, никуда не денется. Они вышли из едальни не больше пяти минут назад. Небо над ними было безоблачным, ярко светила луна, и идти было легко. Болтали о какой-то ерунде, казалось, прошло не меньше получаса, как они оказались у ворот. Джай, пьяный, но повеселевший и в приятной компании, перекинулся несколькими словами с местными обережниками, чтобы их выпустили из города. К слову, те были такими же «тепленькими», как и он. За всем этим понимание того, что им придется ночевать не в городе, а в темном неприветливом лесу, на холодной земле, не шло ни в какое сравнение с тем, что рядом будет такой человек, как ЭрТар. Хитрый, смелый горец, который мог быть и добрым, и заботливым, и сговорчивым, и даже молчаливым. Джай не мог не улыбнуться мысли, что вот сейчас, в темноте, «сорока» выглядит как-то по-особенному: и профиль у него стал более очерченным, и взгляд цепкий, и движения плавные, кошачьи. Наверное, девчонки от него с ума сходили, не к месту подумал Джай прежде, чем горец огорошил его вестью о преследовании. Часть пьяного морока сама собой улетучилась, унося и все чудные мысли об ЭрТаре. На размышления не осталось времени, и они вступили в бой. И бой этот был неравен: трое, один из которых громила, заменявших собой сразу двоих, против них и плутоватого корлиса. Хитрыми маневрами выгнав его и горца из своего укрытия разбойники устроили сражение. После этого оказавшись в лапах того самого дюжего великана, Джай выпустил в него единственную стрелу со снотворным зельем. На все телодвижения ушли заветные секунды, и Джай не заметил, как к нему со спины подобрался другой разбойник. Едва не поплатившись жизнью, но благодаря проворству ЭрТара, в ту же секунду похолодев, Джай понял, что не успевает спасти самого горца: — Сзади… «Сорока» получил удар под ребра и, всхрипнув, осел на колени, заваливаясь набок. Подоспевший вовремя, непонятно откуда взявшийся Брент (не было времени удивляться этому внезапному воскрешению) рассек кнутом пополам последнего разбойника и, бросив быстрый взгляд на раненного горца, на все расспросы ограничился только: — За мной. Неси к лесу, там разведем костер и посмотрим. Кажется, это были самые тяжелые часы в жизни обережника, но никогда он не радовался лесу, как самому близкому другу. Под сенью неприветливых деревьев Джай почувствовал — как никогда — защиту и был готов тащить на себе «сороку» хоть до утра. Сгрузив свою ношу, Джай, как слабонервный и не в меру впечатлительный, отправился за водой. На обратном пути потерявший кошака и заплутавший окончательно, Джай едва выбрался из чащи через четыре семерика. Так и не дождавшись внятного ответа о самочувствии горца, обережник провалился в неспокойный сон. *** Что-то мутное снилось Джаю… он не мог разобрать ни места, ни времени. Слишком много теней, но среди них выделялась одна-единственная. Птичья. Острый клюв, широкий размах крыла и длинный хвост… Сорока, догадывался он, чтобы ухнуть куда глубже. Где все также полно теней и жуткого шепота, где что-то хлюпало под ногами, где несло мертвечиной, но выделявшаяся из всего этого ужаса тень птицы не покидала его ни на минуту и вела, вела за собой, словно путеводная нить… … но Джай проснулся тяжело, без какого-либо удовольствия, и снившееся казалось ему мороком, который неосознанно проникал куда-то в самую глубь. *** Безумие усиливалось и продолжалось дальше. Временами Джай просто не поспевал за ходом разворачивающихся событий, даже не надеясь, что это когда-нибудь закончится. Вот они продолжили идти к границе, где, по словам Брента, находилась Привратница, но по пути, благодаря все тому же Бренту, попали в монастырь, где за каким-то лядом ЭрТар украл девицу. Она увязалась за ними, с какой-то странной легкостью меняя привычные убеждения и принимая их сторону, доверяясь им. И снова они брели вперед, Джай давно потерял счет пройденному пути. И, ложась спать, Джай подспудно понимал, что конец близок, совсем скоро решится их судьба, но усталость взяла свое: сон пришел мутный, но до неприличия реалистичный. *** … Пожар горит в груди. Встает ком в горле и душит то ли ревность, то ли зависть, а то ли все вместе. Отчаянно не хватает воздуха. Сердце будто замирает. И захлебнуться бы тут же, прям на месте, и Джай не понимает, отчего он все еще жив и глазеет на это непотребство. И смотреть больно, и взгляд отвести невозможно. До Джая доходит, что тело окаменело, будто кто порчу навел и всю силу высосал. Стоит он изваянием самому себе. Живыми остались только глаза, которым он не может ни приказывать, ни отвернуть. Смотрит он, во все глаза смотрит, как этот «сорока» развязно ласкает пышную, упругую грудь Рьесы, самой гордой девушки, какую Джай когда-либо знал. Как аккуратные пуговки ее сосков темнеют от желания, то пропадая, то вновь появляясь в его больших ладонях, и эта надменная красавица плавится в чужих руках, покоряясь. Ее пухлые губы начинают издавать такие протяжные стоны, каких он от нее прежде никогда не слышал. И только тут Джай понимает, что может дышать. И он дышит тяжело, шумно: с хрипами и свистом, так надсадно, будто бежал не один семерик по городу. А руки этого проклятого горца спускаются ниже, к внутренней стороне бедер — где кожа похожа на шелк, помнит Джай, — невесомо, но ощутимо лаская, а затем накрывают ее лоно. Джай мучительно сглатывает, намертво прикованный к этому проклятому месту. «Сорока» нетороплив: сперва его ладони касаются холмика волос, вызывая из уст Рьесы еще более выразительные стоны, и через несколько мгновений пальцы неспешно проникают внутрь и начинают свои похождения. Джай отлично помнит, какая горячая пещера там расстилается. И тело девушки выгибается под ласками, словно ею завладел сам дхэр. ЭрТар целует ее, глубоко и настойчиво, не убирая рук, но не стараясь овладеть ею. Он полностью одет и как будто бы даже не возбужден, чего не скажешь про самого Джая. А Джай, околдованный, все смотрит и смотрит. Другой бы на его месте уже давно воспользовался мыслестрелом, а он продолжает покорно пялиться… И тут он замечает, что горец, лаская Рьесу, бросает на него тёмные взгляды, следит за ним и за реакцией. Его черный манящий взор, его кривая белозубая улыбка, его вызывающая поза дают понять, что не только ее он готов так ласкать и снимать с губ сладкие стоны. Джай замирает осознавая, что мгновенно улетучившаяся злость сменилась глубоким возбуждением, что в груди начинает трепетать что-то жгучее и болезненное, волнующее, уже не такое пагубное, как ревность или зависть. Оно будто открывает границы: Джай покрывается потом, и межножье тянет, непривычно и неправильно, сводя с ума. Он готов сам коснуться собственного члена; теряя последний стыд, а то и наплевав на собственные устои, готов присоединиться к этим двоим, чтобы руки «сороки» также невесомо, но ощутимо касались его груди, а потом опускались к паху и, неторопливо ведя по стволу вверх-вниз, бережно переходили ниже и обратно, довели бы его до разрядки. Да, он согласен заменить собой Рьесу и отдаться этому искушению… *** А потом не осталось времени ни думать, ни анализировать — все происходило слишком быстро. Пережив столько событий, столько неприятностей и, на счастье, не расставшись с жизнью, Джай действительно по-другому взглянул на все, особенно на ЭрТара. Шуточки по поводу косых взглядов в свою сторону и прочего остались в памяти, поэтому Джай не мог не попробовать. Притянув к себе горца за лацканы мягкой куртки на глазах у всех, обережник коснулся его губ в неожиданном поцелуе. Каково же было удивление Джая, когда тот, не оттолкнув, не ударив, ответил...