21:21, a few universes to the left

      Мартино и понятия не имеет, как выглядит Ад, но эта вечеринка близка к этому: музыка слишком громкая, неоновый свет вызывает головную боль и он может поклясться, что его маска действительно пытается его задушить. Последний час или около того он избегал Эмму, поэтому он не может снять свою маску, и теперь прячется за кучкой хихикающих пятнадцатилеток.       Единственное, что его успокаивает (и он усердно пытается не думать, почему), - то, что Никколо и Маддалена стоят в толпе пьяных танцоров в другом углу комнаты и кричат друг на друга.       Он не может понять, что они говорят, из-за музыки и всего остального, но он удивлен, что никто больше не замечает, как жутко злой ангел кричит на Бога с поднятым пальцем вверх, или, что каждый раз, когда ангел переводит дыхание, Бог не упускает возможности накричать на нее в ответ.       Спустя пару минут Маддалена убежала прочь. Наверное, она плачет. Мартино бы с удовольствием сказал, как она ему не нравится, но правда в том, что ему стоит подумать о вещах поважнее. А именно, о том, что Никколо, кажется, заметил его и теперь идет прямо к нему.       Черт.       Черт.       Черт, черт, черт.       Он не может этого сделать.       Он может убежать... Звучит разумно. Конечно, это звучало бы еще более разумно, если бы причина прихода на эту вечеринку не заключалась в том, что Никколо тоже будет здесь, но тем не менее. Ему нужно оправдание. Он мог сказать, что Джованни нужна его помощь. Это не так трудно... Но где Джованни?       Он отводит взгляд от Никколо и ищет кого-нибудь из друзей в толпе. И вот через пару секунд он рядом...       Рядом с Евой. Точнее, они оба не дают друг другу прохода.       Они никак не могут разобраться.       Это твоя карма.       Ладно, новый план: он не будет убегать. Наверное, Никколо просто хочет поговорить. Они и раньше это делали и ничего не произошло. Ничего плохого. И ничего хорошего. А может, он идет даже не к нему. Может, он ищет туалет. И Мартино все еще в маске, так что, может, Никколо даже не уз...       - Который час? - спрашивает Никколо, внезапно подойдя к нему (это было быстро. Неужели он бежал?).       Он берет в руки телефон.       - 21:21.       Кажется, ответ для Никколо стал подходящим моментом.       - Не хочешь прогуляться? - спрашивает он и уходит еще до того, как Мартино смог придумать ответ.       Он идет за ним (ну, конечно, он идет) и они ... гуляют.       - Что-то случилось? - спрашивает Мартино спустя пару минут тишины.       - Ничего, - отвечает Никколо, улыбаясь. Он всегда улыбается, разве нет?       - Тогда почему мы ушли?       - Музыка слишком громкая.       - Хорошо.       - Хорошо, - еще одна улыбка.       Они не говорят ни о Маддалене, ни о глупых детских прозвищах, ни о том, чтобы найти хорошее место, где можно покурить. Они вообще ни о чем не говорят, но это ощущается лучше, чем должно быть. Улицы безлюдны, они одни и они гуляют. Просто находятся рядом друг с другом. Просто успокаиваются.       Мартино делает глубокий вдох просто потому, что он наконец-то достаточно спокоен, чтобы вспомнить, как дышать. Холодный воздух заполняет его легкие и его кости дрожат под кожей. Ему действительно стоило взять с собой пальто.       - Ты замерз, - говорит Никколо. В его голосе слышно беспокойство. Мартино добавляет это в список тех вещей, о которых лучше постараться не думать.       - Нет.       - Ты можешь сказать, если замерз.       - Я не замерз.       Никколо издает легкий смешок и сворачивает влево по переулку, на секунду останавливаясь, чтобы убедиться, что Мартино идет следом. Они вышли на другую улицу и пошли по ней, пока не дошли до церкви.       Это старое, низковатое, желтоватое здание, разрушается здесь и там. Никколо идет прямо к маленькой двери справа и начинает её толкать.       - Меня здесь крестили, - говорит он, будто это что-то объясняет, когда Мартино подходит к нему, - я знаю священника.       - И он нормально отнесется к тому, что мы вламываемся сюда?       - Он оставляет дверь открытой, потому что кому-то нужно место переночевать.       - Тогда почему ты пытаешься вломиться?       - Потому что ты замерз.       - Я не замерз.       - И мы не вламываемся, - говорит Никколо и дверь открывается, - Видишь? Дверь старая. Дерево немного искривилось, но она была открыта.       Внутри определенно теплее, но почти полностью темно. Несколько свечей горят у алтаря, но Мартино все равно включает фонарик на телефоне, чтобы не споткнуться обо что-либо. Никколо же, кажется, знает, куда идёт.       - Ты знаешь, кто это? - спрашивает он у Мартино, останавливаясь у прохода под аркой.       Мартино поднимает взгляд, переводя свет фонарика на стену. Там изображен мужчина, смотрящий на него. Он очень молод, почти полностью раздет и привязан к колонне. Стрелы пронзают его грудь, шею и ноги, из каждой раны льются реки блестящей красной крови. Но его лицо... Он спокоен. Он не отказывается от своей судьбы, не пытается забыть о своей боли, просто спокоен.       - Это святой Себастьян, - он отвечает. Он видел эту картину прежде, в видео, которое появилось первым при запросе "Никколо Фарес". Он видел, как Никколо стоял напротив этой картины и рассказывал ее историю. Он помнит его слова и его улыбку, когда человек, снимавший его, отметил, что он перепутал дату, - Его убил Диоклетиан. Вообще, до смерти забил камнями. Стрелы были до этого.       Никколо, кажется, поражен, но не до конца доволен.       - Знаешь о нём что-нибудь ещё?       - Он - икона для геев, - говорит Мартино раньше, чем успевает пожалеть об этом. Ему кажется, что его слова отдаются эхом по всей церкви, - Ну или что-то вроде того.       Никколо по-настоящему улыбается.       - Почему ты так думаешь?       - Просто взгляни на него.       Он действительно на пару секунд снова смотрит на картину, будто до этого он не знал ее практически досконально.       - И почему? Потому что он голый? Или потому что он горяч?       - Потому что ему больно, - говорит Мартино. Это слова Никколо или то, что он от них запомнил, - Но боль и удовольствие не такие уж и разные, если подумать.       - А ты? - спрашивает Никколо, подходя ближе, - Ты думаешь так же?       Они стоят лицом к лицу, их носы почти соприкасаются. Мартино чувствует теплоту дыхания Никколо на своих губах. Он просто мог сказать "да".       Он мог.       Но не сказал.       - Также, я думаю, он - святой покровитель от бедствий, - говорит он вместо этого, говорит больше шепотом, - Поэтому в восьмидесятые...       Он не заканчивает предложение, потому что Никколо прерывает его поцелуем. Это чуть больше, чем легкий поцелуй, но, тем не менее, этого достаточно.       И вот Мартино, который целует Никколо, и Никколо, который целует Мартино в ответ, заставляют его почувствовать. По-настоящему почувствовать. Пока язык Никколо скользит по его губам, пока его тело прижимает Мартино к мраморной колонне, он чувствует, как стрелы вонзаются в его тело. Он чувствует, как они горят, рвутся через кожу и мышцы и ломают его кости. Он чувствует тот холод, который, как он думает, чувствуют люди перед смертью. Он чувствует все: боль, удовольствие, спокойствие.