El Condor Pasa

Дополнительные пояснения: 1. Аяхуаска - растение, из которого издревле делается наркотический напиток шаманов. 2. Согласно мифу о происхождении людей Южной Америки, люди, а в некоторых преданиях - и люди, и животные, буквально вышли из земли. 3. Миф о бессмертии говорит, что месяц сказал людям, что в конкретную ночь они не должны спать, чтобы вовремя сменить свою кожу на новую. Люди проспали и бессмертие свое потеряли. А змеи и ящерицы и пауки получили его вместе со способностью менять свой покров. 4. Миф о плодородии - божество Пача Камак создало мужчину и женщину. А вот о пропитании вначале не озаботилось, так что мужчина умер. Женщина прокляла за это божество, он оплодотворил ее, она родила 2 сына. Первого божество расчленило и создало из частей тела сорта растений - тыкву, батат, кукурузу, ямс. 5. Кондор - символ солнца, свободы и одновременно тот, кого местные жители постоянно винили в краже домашнего скота - между прочим, безосновательно. Соответственно, кондоров вплоть до недавнего времени истребляли, и для жителей даже проводили разъяснительные работы, чтобы рассказать, что кондоры им жить не мешают. А так - кондор неофициальный символ Аргентины и Перу, и официальный - в Боливии, Чили, Колумбии и Эквадоре. В Перу существует национальный танец, Turkuy, изображающий охоту на кондора за то, что тот убивал скот.

~~~

Если бы давным-давно можно было тоже измерять по степени древности, то это «давным-давно» занимало бы среди своих собратьев очень почетное место. Не только и не столько из-за возраста, сколько из-за очевидного отличия от того, что составляло стандартный пакет современности — агностицизм, либерализм и толика презрения к религиозности и тем свободам, что не вписывались в личный комфорт каждого индивида. Перу понимал. Он и помнил старые, местами до детского наивные, а местами до бессмертия страшные истории, которые пронизывали до сих пор его кожу и леденящим холодком бежали по жилам, когда он сидел у костра в одиночестве — вот как сейчас. Пальцы его подрагивали вокруг свободных петель вязаной ткани, но не от холода. Глаза под прикрытыми веками были острыми и напряженными. Он видел вещи, не касающиеся окружающей действительности. Мигель Алехандро был стар, но эти истории были либо его ровесниками, либо старше, и такие вещи позволяли ему ощутить себя ребенком вместе с каждым новым человеческим поколением, что впитывало сказки и предания с рождения, впоследствии шлифуя эту информацию до неузнаваемости новыми правилами общества, наукой и современной литературной чепухой. Это роднило его, страну, и его детей. Они смутно знали нечто страшное, древнее и темное, но впоследствии прятали это в глубине, редко заглядывая под слои историй. Нынче не то, что прежде. Чтобы зайти в атмосферу тысячелетней давности, приходится не просто садиться на автобус и ехать часами, а потом еще долго-долго идти, но и все же врать себе. Что звезды такие же яркие, что лес все такой же хищно тихий, а его руки и ноги полны той же детской легкости и молодых соков, что и в первые годы, десятилетия жизни. Для этого надо было сидеть очень тихо, не тревожа ноющие суставы и тонкие кости. И разумеется, еще очень помогал напиток из Аяхуаски — а когда он не помогал? Джунгли становились густыми и расплывчатыми, живыми и волшебными, куда ни ткни пальцем. Алехандро в такие моменты казался себе настолько маленьким и незначительным, что даже рост уже не встревал на его пути к древней памяти. По сравнению с огромными листьями, ветвями, сплетениями корней на десятки метров вокруг, он оставался чудовищно маленьким, и вся эта масса окружала его плотной толщей, грозясь поглотить в наркотическом дыму. Но это точно не была та смерть, которой боялся Мигель-Алехандро. Он далеко не был бессмертным — никто из них и не был, собственно, пусть многие и косились на Китай и даже пытались изучать состав его чая, который он хлебал в любое время суток. Занимался этим один из Северной Америки, конечно — этот любопытнейший и крайне юный мальчик с глазами голубее, чем небо над Амазонскими джунглями. - Мне та-а-ак нравится твоя птица, - звонким, чистым голосом говорил маленький Америка, когда неожиданно появился у самого колена Перу. Тот стоял, сощурившись, глядя в небо, где раскинулись по тугим потокам воздуха мощные крылья. - Тихо, - только и сказал он, потому что душой был там, летал вместе с этой птицей, в его сердце ставшей символом солнца и бескрайней, безграничной свободы — ставшей еще до того, как он осознал себя как страна, до того, как научился говорить. Мальчику было нечего сказать тогда, но он каким-то образом почуял и перенял и эту тягу к свободе, и этот образ птицы — огромной, хищной, парящей высоко и недосягаемо. Алехандро это нравилось — на самом деле, нравилось. Это показывало, что мальчик забыл не все из своих корней. Это давало связь, ту же священную, хранимую и чтимую связь через века и тысячелетия, которую старые страны бесшумно несли и берегли как зеницу ока. Бессмертие для них не было секретом, тайной — да даже и достижимым оно не считалось. Христианское «все мы прах и в прах обратимся» для Мигеля вначале дало столько ложного смысла и чувства единения, что потом сложно было оправиться от разочарования под многочисленными ударами слов «дикари», «варвары» и «язычники». Потому что мало того что лично он считал себя безусловно рожденным землей, но и дети его разделяли эту веру, то ли смиренно, то ли надменно считая себя потомками самих основ, по которым ежедневно ходили их стопы. А куда еще потом деваться земле, как не обратно — распадаться, прорастать, питать — все как единый цикл перевоплощений. Мимо Алехандро, привороженная огнем и теплом, проскользила ящерка и спряталась в сплетениях трав. То ли затаилась и осталась греться, то ли просто метнулась дальше, по своим делам. Он с усмешкой проводил черный вьющийся силуэт. Она дивным образом вмешалась в его мысли, полные дурмана — конкретно в рассуждения о бессмертии. Когда-то он верил, что именно ящерицам и змеям достался этот бесценный дар. Когда-то, глядя на луну, он не мог сдержать детских мурашек, воображая, как получает приказ — не спать всю ночь, а потом снять свою кожу, как сношенную одежду, и надеть новую. Теперь он одновременно и не мог забыть, и не мог принять, что может существовать такое холодное и равнодушно-жестокое существо, что можно вообще вообразить людей, снимающих с себя кожу и идущих, алых и нагих в мышечно-сухожильной беззащитности. Ищущих новую кожу, оболочку для болезненно-чувствительного содержимого. Это было странно-страшно, но в моменты, когда он выпивал уже третью флягу с напитком, он начинал видеть эти блестящие красные силуэты среди залитых лунным сиянием растений. Или это просто кровь в его веках так странно отсвечивала при мигании. Лес таял. Он мог позабыть об этом на время, заглушенный и задавленный как страна силой древних природных веществ, но правда оставалась и нападала. Человечество всегда брало свое, и его дети, к счастью, не были исключением. Но он менялся неизбежно вместе со своим ландшафтом, вместе с падающими на землю деревьями, вместе с запасами золота, которое словно вытягивали из блеска его глаз. Алехандро приходил сюда, потому что он чувствовал себя наиболее человеком в месте своей величайшей силы и величайшей слабости. Там, где все его мифы и легенды имели смысл — и где они встречали свой конец, превращаясь во все новые и новые деньги — одновременно миф и бог Нового мира. Алехандро думал, что все было бы так просто, будь мифы явью. Ведь он, со своим бессмертным телом — не душой — мог бы стать для ПачаКамака тем идеальным, желающим и бесконечным человеком, из конечностей которого можно было бы кормить собственный народ. И наверное, тогда никто не стал бы смотреть на прекрасных кондоров с опаской и подозрением. Наверное, тогда всем его детям хватало бы еды на их такую короткую, такую несвободную жизнь. И в самые последние часы перед рассветом, когда дурман уже начинал отходить обратно и пальцы заново подчинялись его телу, он начинал играть одну и ту же мелодию. Она не была его гимном, но именно она лучше всего объединяла его старую и новую жизнь, его детскую и зрелую судьбу — и его, человека земли, с этими свободными, гордыми и огромными птицами, что летали в небе всю свою жизнь. А на земле они находили свою смерть — и очень часто от рук тех самых людей. Ведь бессмертия действительно не существует. Особенно для тех, кого обвиняют в краже урожая и убийстве скота. Особенно если ты птица, которая говорит на ином языке и не может оправдаться против палок и копий.