Горячий

Занзас родился теплым ребенком — исправно закричал сразу, как и полагалось. Сосал материнскую грудь до шести месяцев, а потом молока стало не хватать — заменяли, чем могли. Но мальчик все равно рос сильным и жилистым, темнокожим даже для палящего солнца Сицилии. В три отчетливыми стали глаза и взгляд мальчугана — острый, стальной, даже как будто рубящий взгляд рябиново-алых глаз. Черные-черные брови. Черные волосы. Темная, почти коричневая кожа. Первые маленькие шрамы от всяческих падений. Все вместе это создавало весьма специфическое впечатление; его мать начинала терять рассудок. Казалось, она боялась своего сына, собственное дитя. Казалось, она преклонялась перед ним. Занзас был хмурым уличным мальчишкой — как многие на Сицилии в то время. Однако его внешность с самого детства сделала его одиночкой — сначала его били за то, что у него нечего было украсть. Но вскоре — как-то пугающе скоро, учитывая, что с Занзасом вроде бы не контактировал никто, кроме медленно съезжающей с катушек матери — Занзас начал отвечать и со временем стал выходить из всех драк победителем. На него мало кто теперь бездумно кидался. Занзасу нет десяти, когда он впервые убивает. Случайно, защищая украденную им пищу, парнишку на пару лет старше — кажется, он сломал что-то в его шее, когда наступил на нее ногой. Это позже он узнает, что вдавил кадык, и от этого умер такой же уличный мальчишка. Но тогда он не знал и, раздраженно-нервно сплюнув, только ускорил шаг к их с матерью дому — нужно было ее накормить. Занзас всегда был рослым ребенком, скоро его плечи раздались, а лицо и тело покрылось достаточно крупными, чтобы их замечали на улицах, шрамами. Спина и лицо, да — они были испещрены белеющими полосками шрамов, доставшихся в той битве против какого-то мелкого псевдомафиозного сброда. Наверняка их изгнали из Семьи за какой-то грязный проступок, а они теперь отыгрывались, веселясь на ее территории. Занзас знал, что Сицилия — территория Вонголы. Это была огромная Семья, древняя, в ней таких отморозков было не сосчитать — странно только, что их не убили сразу, чтобы не подвергать риску население, или по крайней мере не выслали насильно из страны. Это позже Занзас узнал, что в то время доном был излишне мягкосердечный Девятый босс, Тимотео. А тогда он только гадал — сами, что ли, сбежали откуда? Занзасу двенадцать, когда мать убивают, а ему самому в голову навсегда вбивают дикую ярость. В голову? Нет-нет, я поправлюсь — во все его тело; Занзас весь пропитался этой яростью, и в глазах его часто полыхало рубиновым цветом Пламя, а кулаки загорались им. Подросток не мог себя контролировать — никогда не мог, и сейчас сила была сильнее его воли. Занзасу двенадцать, когда он с неощутимой решимостью убил группу бывших вонгольцев — и всем сердцем возненавидел эту Семью. С тех пор часто видели, как он в пылу драки останавливается и сквозь зубы выдыхает, а россыпь шрамов на лице как будто смещается, создает на смуглом лице какой-то неясный узор; глаза открываются, и и без того пугающие рябиново-алые глаза начинают как бы светиться изнутри яростным огнем. Занзас сдерживал Пламя, которым чуть что загоралось его тело, как мог. Однажды понял, что контроль, пожалуй, несколько улучшает хороший алкоголь. Вернее, не то чтоб улучшает, ослабляет влияние на него Ярости. Занзас повадился красть виски — рисково, помпезно, качественно. Некоторые отбросы с улицы, такие же, как он сам, зауважали Занзаса и порой слишком раздражающе для привыкшего к дракам и насильному выбиванию того, что ему нужно, расступались перед ним или раболепно отдавали то, что он хотел получить. Занзасу четырнадцать, когда он срывается и погибают несколько подростков — их тела изуродованы горячим огнем, который словно взорвался в том месте, единой волной расходясь на десяток метров вокруг его эпицентра. Занзас чудом успел скрыться до того, как прибыла полиция, а затем не менее чудесным образом скрывался, когда по родным улицам рыскали люди Вонголы. Занзасу четырнадцать, когда он действительно задумывается — зачем ему эта сила? Что она такое? Что Он такое? Эта сила — во зло она или во благо? Да как вообще чертово Пламя, вырывающееся из ладоней и обжигающее всех, кроме его владельца, может быть во благо?! Занзас — Зло во плоти, решил подросток. Он — монстр, горячий и огненный. Поэтому у него такие глаза, поэтому мать сошла с ума, поэтому те люди умерли лишь от его раздражения. А монстры должны сидеть по-тихому где-нибудь в своих пещерах и в сумерках добывать пищу. Так он и делал, пока не пошел пятнадцатый год его жизни. — Хэй, да ты никак богатенький? Занзаса весь день, с самого раннего утра тревожило какое-то непонятное чувство надвигающейся бури — и не сказать, что чего-то крайне плохого. И вот: на дворе двенадцать часов утра, и уличные мальчишки снова под окнами его молчаливой обители хотят кого-то побить и обокрасть. Вот только на этот раз Занзаса неудержимо влечет к занавешенному грязным тряпьем окну — отверстию в каменной стене нежилого, полуразрушенного дома, одну из комнат второго этажа которого Занзас в свое время переделал для своего жилища. Занзаса влечет к окну, и он поддается, изрядно измученный необыкновенным, непривычным чувством волнения вперемешку с тревогой — словно, если он в положенное время не совершит того, чего потребует Фортуна, то что-то очень важное не случится. В его голове каждый раз в ответ на эти мысли всплывала навязчивая картинка — красная нить среди множества серых, которая с душераздирающим, неприятно бьющим по ушам треском рвется в один миг. Юноша придвигается к окну и приоткрывает завесу тьмы в своей обители — солнце сперва ослепляет, но скоро итальянец привыкает и невозмутимо — только первых секунд двадцать — наблюдает за тем, как парнишки на пару лет помладше, смеясь, с двух сторон наступают на паренька явно не с улицы. Тот имеет светлые-светлые, начавшие медленно выгорать на солнце Италии каштановые волосы и весьма хрупкое телосложение, смуглую, чистую кожу. Одет был по-городскому — в брюки и белую рубашку, застегнутую до предпоследней верхней пуговицы. На голове — хаос, похоже, от природы-матушки. Двадцать секунд истекли, и Занзас почувствовал, как странное чувство волнами накатывает, и каждый раз волна накрывает его все сильнее, все настойчивее. Казалось, виновником был этот самый мальчишка, который растерялся и сейчас явно не знал, в какую сторону ему бежать — единственные проходы перегородили сицилийские мальчишки. Занзасу казалось, что сердце сейчас выпрыгнет у него прямо из глотки — и вынужден был вмешаться. — Эй, отбросы! — крикнул он, резко отворачивая половину тряпки-шторы и, дождавшись, когда пацанята поднимут к нему взгляды, спрыгнул рядом с городским мальчишкой. — Э-это Он! — испуганно, захлебываясь словами и изобилием букв, пробулькал один из мальчишек, непроизвольно роняя не самый хороший нож на землю и поднимая руки. — Валим, к черту! — вскрикнул второй и первый рванул в свою сторону. Второй, было, помялся, но бросился в противоположную сторону, очевидно, решив завернуть за ближайший дом или прийти на условленное место — так еще принято было делать. Занзас, проводив второго мальчишку грозным взглядом до того самого первого поворота, окинул тем же взглядом, в котором плавился рубин, рыночников, глядевших с опаской на легенду. Один старичок, привлекший внимание спасенного мальчишки, только словив этот взгляд, спешно опустил голову, дрожа всем телом и рассыпая по прилавку специи, которые укладывал в специальные мешочки. Тсуна поднял голову, теперь ловя и на себе этот взгляд — удивительно алый, такой грозный; но где-то в глубине алых глаз чувствовалась… Что это? Тсуна никак не мог сообразить. Но он твердо знал, что этот высокий темнокожий бродяга, только одного взгляда которого страшатся, не причинит ему вреда. Последний, почуяв, что незнакомый пацан внимательно смотрит в его лицо, изучает и даже не думает в страхе бежать, отстранился и уже развернулся, чтобы пойти обратно в свое обиталище, когда его нагнал голос: — Спасибо тебе. — Занзас обернулся, глядя на впервые открывшего рот городского. — Если бы не ты, пришлось бы навредить им. — Ты — навредил бы уличным ворам, которые бог знает сколько лет промышляют? — язвительно ответствовал он. Фыркнул: — Болтай больше. — Думай, как тебе угодно, — как будто удрученно вздохнул паренек, но протянул руку ему, Занзасу. — Меня зовут Савада Тсунаеши. Тебя? — Он посчитал необходимым добавить последнее — не иначе как парень проигнорировал бы то, что он молчаливо попросил назвать имя. Так, по крайней мере, будет понятно. Незнакомый спаситель нахмурил брови и какое-то время молча смотрел на протянутую ладонь. Затем хмыкнул, говоря, но не пожимая тонкой ладошки: — Занзас. — Хорошее имя, — сказал Тсуна, опуская руку. — Ты там живешь? — Он поднял глаза к наполовину открывшемуся «окну». Занзас, тоже взглянув туда, раздраженно зашипел, все же разворачиваясь и идя к каменной лестнице, ведущей на второй этаж. К слову, тоже полуразрушенной и как будто грозящей в любую минуту обрушиться. За ним последовал и Тсунаеши. — Ого, а здесь темно, — сказал голос Савады, когда Занзас уже поправил сбившуюся тряпку-шторку. Парень безошибочно прошел к спасенному мальчишке и, взяв того за грудки одной только правой рукой, приподнял над полом, сквозь зубы цедя: — Ты какого сюда пробрался, мелочь?! — Ну-ну, не злись. — Он каким-то образом — Занзас ничего не заметил — выпутался из хватки нового знакомого и, чуть отойдя, стал поправлять воротник. Однако, вскоре поняв, что Занзас в пылу гнева порвал его рубашку, легкомысленно снял ту и намотал на руку, затыкая за пояс. За всем действом с непонятным выражением лица наблюдал Занзас — когда Тсунаеши это заметил, то выпрямился, кашляя в кулачок. — Вот в чем дело — ты же наверняка это сам почувствовал, да? — ты мой Хранитель, — в лоб сказал Савада. — Че? — На лице Занзаса — гримаса непонимания. Чувство тревожного волнения не пропало, оно еще билось где-то в грудной клетке, периодически мешая ровному дыханию, но уже не было столь ощутимо, и парень почти забыл про него. По его, Занзаса, мнению — этот Савада Тсунаеши нес какую-то ахинею. Шатен снова вздохнул — уже как-то страдальчески. — Ох, и угораздило же мне попасть в немилость к Деве Марии — иначе как объяснить, что мой истинный — ничего не знающий о мафии мужик с улицы? — Тебе врезать? — только и огрызнулся Занзас, вскоре, впрочем, душа зарождающуюся в груди ярость. — Я прекрасно осведомлен о мафии — иначе бы и пятнадцати лет не прожил в этих районах Сицилии. Сечешь, пай-мальчик? — Почему-то именно сейчас хотелось позлорадствовать, поехидничать над мальчонкой, явно слабее самого Занзаса. Однако, к его неудовольствию, мальчонка явно знал что-то. — Так тебе пятнадцать? — Тсунаеши красноречиво оглядел его в полный рост, позволяя голове двигаться вместе со взглядом, качнув ею снизу вверх. Быстро огляделся и, не найдя и подобия стула, уселся где стоял. — Ну, гляди. Думаю, спрашивать, управляешь ли ты Пламенем, тоже бессмысленно? — глянул он снизу вверх, однако так нагло, что Занзас с рычанием сел напротив Савады на каменный пол. — Заткнись и рассказывай уже, — рыкнул он. — Я попробую, — пожал плечами паренек. — Смотри, начну с Пламени. Это, по сути своей, огонь, который образуется из воли человека — по непонятной мне до сих пор причине оно называется «Пламенем Посмертной Воли». Так вот, это Пламя может быть семи видов, семи атрибутов: Неба — босса, Дождя, Солнца, Урагана, Грозы, Облака и Тумана. У каждого свой цвет и свои свойства. Я — Небо, мое Пламя рыжее. — Тсуна на миг зажег на кончике указательного пальца оранжевый огонек. — Также у атрибутников порой наблюдаются схожие черты характера. Например: подавляющее число Грозовиков — инфантильные эгоисты. Понял? — Придушу, — поморщился Занзас на тон собеседника — как будто с остолопом на школьной перемене общался, пытаясь в сотый раз объяснить тему. — Кажется, что-то такое я видел. Пламя красное, и я его не контролирую, — сказал ровно парень, пристальным взглядом следя за каждой мелочью в поведении пацана. — О, Ураган, — сразу идентифицировал атрибут Тсунаеши, кивая. — Тогда понятно, почему ты такой агрессивный. Занзас молчал, ожидая продолжения рассказа. — Что, на правду не обижаются? — неожиданно фыркнул Тсунаеши, складывая тонкие руки на груди. — Ну, и атрибутники, так сказать, принадлежащие — я надеюсь, ты не станешь угрожать мне из-за этой формулировки, я в другом смысле — Небу — это его Хранители. Ты — мой истинный Хранитель. Мое Пламя тебя приняло, как и твое — меня. Ты должен был это почувствовать, — снова повторил Савада, только на этот раз более развернуто. Пару секунд в комнате висела задумчивая тишина. — Допустим, почувствовал, — все же решил попытать удачу Занзас, своими словами заставляя карие глаза собеседника как-то победно засиять, — и что дальше? — Хочешь научиться контролировать свое Пламя? — весь сияющий, предложил Тсунаеши. Занзас медленно, кивнул, мол: «Допустим». — Тогда пойдем со мной — в Вонголе найдутся учителя! — Так ты из Вонголы? — Занзас так и подскочил с места, в секунду отдаляясь от собеседника к самой стенке, глядя глазами загнанного хищника, почти рыча или шипя. Тсунаеши поднялся на ноги, но не успел и шагу ступить, как догадка прострелила мысли Занзаса. Тсуна как будто почувствовал это заранее и остался на месте, возвратив ногу на прежнее место, ожидая приговора — так показалось Занзасу. — Ты наследник нынешнего Босса, что ли? — Наместник, — тихонько кивнул, опустив голову вниз, Тсуна. Челка закрывала его глаза, и Занзасу даже стало интересно, почему такая важная персона таким образом отреагировала на его непрямой отказ. — Ты тоже ненавидишь Вонголу? — как-то уж слишком тихо спросил Тсунаеши, но Занзасу показалось, что мальчишка не хочет слышать ответ на этот вопрос. — Я не выбирал Семью и не выбирал, становится мне наследником или нет. Так же, как не выбираю до сих пор своих Хранителей — это делает мое Пламя. Но… Ты все-таки мой истинный, — он поднял отчаянный взгляд карих глаз, в которых сейчас плескалось темно-рыжее Пламя, — и я бы хотел, чтобы ты и вправду стал моим Хранителем. Официально. — Пока ты вонголец — не выйдет, — хмуро отчеканил Занзас то, что Тсунаеши так не хотел слышать. Паренек пару секунд простоял не двигаясь — словно и не дыша, показалось Занзасу. — А если я… сбегу? — Голос шатена задрожал, когда он произнес последнее слово. Предать отца, предать такого мягкого — слишком мягкого для Босса мафии — старика Тимотео, обречь большую часть Италии и население иных территорий Вонголы на еще десяток лет того хаоса, в который порой из-за излишней жалости повергал его Кьюдайме… Ради чего? Кого? Оборванца с Сицилии, оказавшегося его истинным Ураганом. Например: подавляющее число Грозовиков — инфантильные эгоисты. Небеса не лучше. Небеса не должны быть эгоистами — они должны помогать всем вокруг, ставить на ноги Семью, быть опорой Хранителям и тем, кого обязаны защищать. Небеса — Боссы, они не могут выбирать в пользу собственной выгоды. Но Тсуна, похоже, ломает стереотипы. В ответ на его предложение Занзас на несколько минут завис, жуя губу и лихорадочно прислушиваясь к ощущениям внутри. Алый огонек, маячивший на периферии темной пустоты воображаемого подсознания, как-то странно горел — пульсировал, будто призывая согласиться. Занзас почему-то знал, что так и должно быть. Он должен быть рядом с Небом. — Я подумаю, — наконец произнес Занзас; но как-то неуверенно, что ли — и это заставляло зло морщиться, гримасой собирая обрывки шрамов в какой-то невыразительный узор. Тсунаеши, казалось, не очень-то воспрянул духом. Кивнул. Развернулся и пошел к выходу, через который еще недавно так ловко пробрался. — Дай мне неделю, — прошептал он, уже слегка приотворяя закрывавшую вход доску-дверь. — Стой, — настойчиво сказал Занзас, не желая остаться без ответа на самый интересующий его сейчас вопрос. Тсунаеши остановился, из-за плеча оборачиваясь и каким-то опустошенным взглядом смотря прямиком в рябиново-алые глаза. Занзас сперва чуть растерялся, но уже через секунду тем же требовательным тоном задал свой вопрос: — Перед тем, как я спросил про наследника, ты поставил ногу на место, хотя хотел шагнуть. И повесил голову. Но ведь я в тот момент еще ничего не сказал. — Он резанул взглядом по мелкому шатену, который, первым делом звучно усмехнувшись в ответ, отвернулся и сказал: — Это Связь, которая бывает только между истинными Хранителями. Для того, чтобы она действовала, нужна определенная связка. С моей стороны связка произошла. — Кажется, Занзас почувствовал печальную, горьковатую улыбку на тонких губах Тсунаеши. — И Связь позволяет чувствовать то же, что Хранитель. Так что я просто почувствовал эту догадку, которая поставила точку в твоем решении — я знал, что мне придется выбирать. Занзас сдвинул брови к переносице, думая — не в его ли это огород камень? Не упрек ли? Но, похоже, все-таки нет — Тсунаеши сразу же после окончания своего монолога спешно, но тщательно заткнул входное отверстие. Оставляя Занзаса наедине с нелегкими мыслями и новой информацией. Тсунаеши не объявлялся на том рынке почти всю неделю — Занзас, как пристально ни вглядывался в людей, шагающих под его окном, ни разу не заметил знакомой каштанововолосой макушки, на которой волосы уже начинали медленно выгорать. Но в конце назначенного срока он объявился — горько-решительный, горящий этой его приятной, природной смуглостью, но как будто бледный — такое оставалось чувство. Занзас только теперь осознал, что он может иллюстрировать состояние этого ребенка так метафорически, но точно. Тсуна сказал, что решился и готов бежать, но бежать-то придется от всей Вонголы, так что далеко и с хорошей маскировкой. Занзас хмыкнул, вспоминая, что вонгольцы не нашли его тогда — и пусть он прятался на улицах, по которым бегал и в уголках которых прятался от разъяренных лавочников, пусть он знал здесь едва ли не каждую трещинку, но и вонгольцы те были явно итальянцами, а может и сицилийцами — так почему не смогли отыскать подростка? Тсунаеши на хмык если и обратил внимание, то совсем немного — и продолжил, называя время и место, куда попросил Занзаса прийти. Он ведь согласен стать его Хранителем? Твердый кивок после секундной заминки — и Тсунаеши тоже решительно, но как-то болезненно кивает. — Мы договорились? — Ага. — Что у тебя из личных вещей? — А к черту, — Занзас размял шею, демонстрируя сеть покрывавших ее белесых шрамиков, — нет у меня личных вещей. В назначенное время в назначенный час — все прошло как по маслу, Занзас даже подивился. Но в тот момент еще не списал гладкость весьма, вообще-то, рисковой операции на расчетливость его нового Неба — это потом он осознал, что никто другой и не мог все так подстроить. И потом он понял, почему Тсунаеши был такой «бледный», с такой горькой улыбкой и печалью в голосе; куда в тот день резко пропала его энергичная наглость, его надежда в карих, слишком больших для азиата глазах. Позже понял, что ради него Тсуна предал свою Семью и всех людей, от которых она зависела, ведь передал свое место наследника бог знает кому, а пока позволил продолжать править слишком мягкосердечному по отношению к бывшим членам собственной Семьи Тимотео. А затем и осознал, почему — ведь и ему было приятно в конце концов соединиться с Небом — аж истинным, поймите! — той Связью, о которой Тсуна когда-то давно рассказал. Ему было жутко приятно чувствовать, что Небо за него беспокоится, печется о нем, что он жизненно необходим Небу. И он понял, что не только ему — Небу приятно, что ему, Урагану, приятно. Небо чувствует то же самое. Небо долго искало людей, для которых предназначено и которые предназначены Небу, и вот — нашло, только одного, но хотя бы одного. Агрессивного, горячего Урагана, в десять спалившего насмерть впервые. На год старше, с испещренным белесыми шрамами телом, черными-черными бровями, черными волосами и рябиново-алыми глазами, в которых то и дело плавился рубин. Небо искало истинных Хранителей — тех, кого бы приняло его Пламя, с кем было бы приятно находиться рядом, с кем можно было бы сцепиться крепкой Связью и ощущать свою нужность. Небо нашло. И Небо пожертвовало всем, чтобы только не потерять этот почти-миф — своего собственного, такого родного и теплого истинного. Занзасу пятнадцать, когда у него появляется Небо. Через несколько недель они набредают на резиденцию посреди леса — там их видит темноволосая женщина, которая настаивает на том, чтобы они зашли. Почему-то она заверяет Тсунаеши, что с уважением отнесется к его выбору. Она кормит их и лечит. И говорит, что Занзас — не простой Ураган, а целое Яростное Небо — яркая, пестрая, болезненно-алая помесь Урагана с Небом. Говорит, что при желании Занзас сможет собрать своих собственных Хранителей. Тсуна не оборачивается, чтобы взглянуть в рябиново-алые глаза напарника — он чувствует его решение. Занзас знает: ему не нужен никто, кроме его Неба. А он, казалось бы, ущербный, брак на заводе по производству атрибутов — но Тсунаеши ничего не говорит, только продолжает мягко улыбаться, так заботливо, его Пламя продолжает ласково щекотать все в Занзасе — и он понимает, что Небу и так хорошо — с его истинным Ураганом, пусть поломавшимся при доставке. Ту женщину зовут Ария Джиглио Неро, она Босс Семьи Джиглио Неро, которая — как позже объяснил Тсуна — состоит в неофициальном союзе с Вонголой. И еще эта Семья порой является ценным информатором, ведь Ария видит будущее. Тсунаеши еще четырнадцать, когда Ария предлагает им скрыться под ее крылом — в старой резиденции, которая находится в паре десятков миль от нынешней. Там безлюдно и тихо. Она будет обеспечивать их миссиями и транспортом, ну и по мелочи — на их же деньги покупать им что-то, чтобы их самих не засекли. А первое время она готова скромно оплатить их переезд и питание. «Безвозмездно,» — улыбается она; тогда еще Занзас и не догадывался, что когда-то Джиглио Неро вышли из какого-то не то волшебного, не то полуволшебного, магического или мифического рода — не то предки Арии были шаманами, не то валькириями, не то ведьмами, а то и вовсе друидами. Но все эти социальные группы слились для брюнета в одно понятие: зло. Он, конечно, утрировал, но Арию на самом деле лучше было не злить и порой даже не расстраивать, а то такое устроит — мало не покажется. Тсунаеши еще четырнадцать, когда у него появляется новый дом, который в дальнейшем станет для него родным. Тсунаеши пятнадцать, когда на миссии он впервые убивает — ведь Занзас был болен, он валялся в кровати дома и нужны были деньги на лекарства. Тсунаеши пятнадцать, когда он привозит с миссии маленькую головную боль — пятилетнего Ламбо Бовино, по непонятной причине выкинутого из родной Семьи. Позже Скайрини — у Занзаса, оказывается, была фамилия — проклинал этот день, пусть не всегда всерьез. Отныне приходится забыть о парных миссиях — Тсунаеши всегда убивает сам, Занзаса даже нет рядом. Тсунаеши только исполнилось шестнадцать, когда Ария нагрянула с неожиданным визитом, привезя с собой маленькую китаянку, обладающую необычной техникой. Женщина представила ее, как ученицу одного своего друга — Фонга, который попросил сколько-нибудь позаботиться о девочке, пока он не сможет окончательно вернуться в Китай. Потом Тсуна рассказывал Занзасу об Аркобалено, Проклятых младенцах, на которых в свое время пало проклятие Шахматноголового и которые уже с сотню лет так точно остаются в виде пяти-шестилетних малышей, нося на груди пустышку цвета своего атрибута и защищая немыслимой мощи Пламя в своих маленьких телах. Занзас и без говорящих примеров впечатлился — и как-то подспудно ждал от ученицы Аркобалено Урагана чего-то большего, чем взрыв, когда ее смущают. Тсунаеши шестнадцать, когда в их компании снова прибывает, но на этот раз Занзас привозит с миссии своеобразный подарочек — светловолосого мальчишку, Фууту де ла Стелла, легендарного составителя рейтингов. Занзас раздраженно бросает: «С тобой поговорить хотел,» — и уходит, оставляя в воздухе молчаливое, усталое предложение: «Может, лучше убьем его?» Тсунаеши привычно, мягко улыбается этому вопросу и склоняется к мальчику, знакомясь. Для чего Фуута хотел поговорить именно с Тсунаеши Савадой — беглым наследником на кресло дона Вонголы? У самого Тсунаеши сложилось такое впечатление, что мальчик и сам не знал. Тсунаеши еще шестнадцать, когда он после миссии, уже дома, просыпается и в зеркале видит на своем теле странные, пугающие чешуйки — зеленые, крупные, и сравнить-то не с чем — может, только с какой-нибудь большой рыбой, но тут явно чешуя рептилии. Невольно с губ срывается крик — Занзас прибегает и сносит тумбочку у входа в комнату, уже тогда, когда Тсуна вроде снова взял себя в руки. По щекам, только сейчас Тсуна замечает это, чувствует, недавно проложили свой путь одинокие слезы, которые теперь он успешно сдерживает. Он напугал Занзаса и чувствует всю ту яркую гамму чувств, которые с головой накрывают его Ураган. Заставляет себя улыбнуться — Занзас уведомляет, правда, другими словами, что получилось у него никчемно. Тсуна боится, и от чертова страха изо всех сил старается не зарыдать. Тсуне еще шестнадцать, когда пришлось объяснять сложившуюся ситуацию детям. Двое из них — такие же беглецы, как он сам, и оставлять их на Джиглио Неро — рискованно и даже немножко стыдно — не перед Джиглио Неро, перед детьми. Но они тоже дети мафии, и пусть странные наросты на теле их Тсунаеши на самом деле пугают всей неизвестностью и своего происхождения, и предназначения, но Ламбо, И-Пин и Фуута крепятся и обещают, что будут вести себя хорошо, пока Тсуна и Занзас ищут доктора. Откуда-то они знают, откуда-то понимают, что Занзас не может оставить Тсунаеши в такой момент — и полностью доверяют ему их общего доброго и теплого Тсунаеши — ему, этому горячему, опаляющему детскую кожу варвару-Занзасу, в котором до сих пор кипит эта уличная сицилийская кровь. Тсуне семнадцать, когда впервые они выезжают за пределы Италии для встречи с очередным подпольным врачом. Тсуне семнадцать, когда и он, и Занзас дружно понимают, что все эти люди и не думают о том, чтобы вылечить — им бы только поиграться с новой игрушкой, с неизвестным вирусом, с которым те при всем желании ничего не сделают. Тсуне семнадцать, когда чешуя пугающе быстро разрастается — и он пугается до смерти, до истерики, почти до прощания с рассудком сам и пугает этим в край незнакомым чувством Занзаса, который, не сумев проконтролировать выброс Пламени, направляет средних размеров, но жуткой уничтожительной силы огненный шар из Пламени Ярости в Тсуну — и частично его кожа остается чистой и спустя годы, не затронутая даже зеленоватым отливом без чешуек. Его лицо полосами покрыто чешуей, волосы, продолжающие медленно выгорать на итальянском солнце, по непонятной причине не тронутые непонятными наростами, голеностоп тоже чист, а кожа на пальцах от ладони к ногтю имеет переход от темно-зеленого к едва различимо салатовому — настолько светлому. Не когти, но уже и далеко не ногти — и все с тем же переходом, они быстро отрастают и приходится периодически только подравнивать их, чтобы не порвали перчатки, которые Тсуна с недавних пор надевает, чтобы перемещаться между локациями от одного специалиста к другому. Тсуне семнадцать, а Занзасу уже восемнадцать, когда Ураган ранит Небо — от простого испуга, даже не своего собственного. И он не знает точно до сих пор, хорошо ли это, плохо ли — сделал ли он лучше своему Небу или только навредил, оставив болезненные ожоги. Тсуне еще семнадцать, когда он начинает считать убитых Занзасом свидетелей «недуга» своего Неба. Холодный счет: раз — профессор, два — охранник, три — лаборантка, четыре — снова профессор. Занзас стреляет в них из пистолета: всего лишь одна пуля, продырявившая лоб — и человека нет, как не бывало вовсе. Их никто и не заподозрит, ведь Савада Тсунаеши давно исчез со всех радаров и, кажется, погиб где-то за границей, а Скайрини Занзаса и вовсе никогда не существовало — как и многих таких же уличных мальчишек, рожденных дома матерями, не видящими смысла задокументировать появление нового человека в этом мире. Тсуне восемнадцать, когда они, хотя и продолжают разъезжать по разным точкам, показываясь все новым калекам научного мира, отчаиваются найти лечение. Интересно только — что же это такое? Откуда оно? Почему оно? Тсуне уже девятнадцать, когда приходит сообщение от такой крайней, казалось бы, совершенно левой стороны — о том, что есть некое Убежище, в котором могут помочь по крайней мере с определением происхождения странной чешуи. Ария обещает договориться, а пока отпускает их обоих по комнатам — Тсунаеши устало падает на кровать в их общей комнате, куда по случаю пускают и троих детей — ведь Тсунаеши, возможно, теперь уедет на более долгий срок, чем раньше. У Занзаса адски болит голова, и Тсуна тоже чувствует это — но оба молчат, когда дети наперебой рассказывают, чем занимались, пока Тсуны не было, что хотят сделать — что хотят, чтобы было в будущем, осторожно так обходя прозрачную, словно кожица редиса, строчку: «Когда Тсуна-сан выздоровеет». Интересно знать, а он когда-нибудь выздоровеет? Тсуне уже девятнадцать, а Занзасу аж целых двадцать, когда Ария получает очень обнадеживающую ссылку на организацию в Великобритании, от вроде бы надежного источника — так уверяет ее старый друг, проверенный товарищ. Телефон? Ох, сейчас поищу, простите великодушно, мисс Джиглио Неро, так давно я не набирал его сам… Ох, вот. Секунду, напишу после того сообщения. Вот, отправил. Надеюсь, там помогут, мисс Джиглио Неро. Ария проверяет телефон по базе — вроде, не поддельный. Другая программа находит его в старинных, каких-то очень уж древних справочниках — но находит. Вполне возможно, что Убежище все еще существует и функционирует в той же отрасли. Приходится пользоваться старым телефоном с диском для набора номера — и откуда это в новой резиденции такое барахло? Ладно, пригодилось — и бог с ним. Гудок примолк, обозначая начало связи, но на той стороне явно не спешат говорить первыми. Начинает Ария: — Я позвонила в Убежище? — Да, — голос женский, еще молодой, — простите, не знала, как реагировать — на этот номер лет пятьдесят никто не звонил. У вас какие-то проблемы? — вскоре перешла к делу женщина, не представляясь, не спрашивая имени того, с кем говорит. Ария решила, что, видимо, так уж нынче принято в Великобритании. — У меня мальчик, подросток, девятнадцать лет. Три года назад проснулся и обнаружил на теле наросты в виде чешуек, после они начали быстро распространяться. Он думает, что на миссии подцепил что-то и во время сна — в течение семнадцати часов — оно прижилось и проявилось на его теле. — Так, а миссия — это что? — уточнили с той стороны провода. — Понимаете ли, мальчик — мафиози. — Ария, казалось, пыталась самим голосом объяснить, почему мафиози, когда и какой страны. — Живет в Италии, повезло родиться наследником одного влиятельного клана и бежать с истинным Хранителем. Вам точно понадобится эта информация? — поинтересовалась Ария, и до этого прекрасно понимавшая, что кое-что разбалтывает, но, кажется, и сам Тсунаеши порой информировал о таком некоторых врачей, о которых сама Босс Джиглио Неро отзывалась как «проверенные». Так что она решила, что и здесь может кое-что рассказать — все же едва ли не последняя надежда. — Да, я все это буду учитывать при общении с ним. — Арии прямо представилось, как женщина энергично улыбается. — Но объясните мне: истинный Хранитель — это, собственно говоря, как? — Так… Я поняла, — наконец сказала женщина после часа объяснений всяческих тонкостей мира мафиози и всего, связанного с Пламенем. — По крайней мере, теорию. Значит, мальчик находился за пределами Италии, где-то на так называемых безымянных землях, и по возвращению оттуда проснулся с непонятными наростами? — Да, — кивнула Ария, уже не задумываясь, видит это собеседница или не видит — морально вымоталась за этими разъяснениями. И как Тсунаеши в свое время объяснил все это Занзасу?.. Хотя, тот сам обладал уже какое-то время Пламенем, да и не требовал всей информации за раз, так что, возможно, это понятно. — За эти три года еще к кому-то обращались? — спросили на проводе, и Ария могла бы, может, и возмутиться, да только вовремя дошло — ее спрашивают о том, что сказали другие. — К различным специалистам, но никто ничего вразумительного или нового не сказал, — ответствовала Джиглио Неро. — Понятно. Ну, значит, договариваемся и тогда расскажете мне еще немного про вашего мальчика? Кстати, прошу прощения, забыла представиться — Хелен Магнус, директор сети Убежищ. А вы?.. — Ария Джиглио Неро, Босс небольшой одноименной мафиозной Семьи. — Она расслабленно выдохнула, радостная, что они договорятся. — Да, буду очень вам благодарна. Только с мальчиком, если уж на то пошло, поедет и его Хранитель — я не могу заставить его остаться, — предупредила Ария — по ее мнению, она вполне вовремя вспомнила про эту весьма важную деталь. Некоторые доктора до последнего были против того, чтобы приезжал и неизвестный малолетка, не представлявший для них интереса. — Это ничего, если необходимо — пускай едут вдвоем, — вопреки ожиданиям ответствовала доктор Магнус. — Только расскажите мне тогда и об этом его Хранителе — у меня в штате есть психолог, который обработает всю информацию для нашей ситуации, — тут же объяснила свою просьбу директор, и Ария, кажется, вполне этими словами удовлетворилась. Тсуне девятнадцать, когда он всего в четвертый раз в Великобритании — один был по работе, два оставшиеся — к врачам, и вот, четвертый. Убежище. Огромных — нет, серьезно — размеров здание, выглядящее величественно-старым, хотя и виднелась кое-где рука реставратора. Оно похоже на замок — наподобие того, что когда-то принадлежал Независимому отряду убийц при Вонголе. И у Тсунаеши в сердце разливается вместе с волнением надежда — гиперинтуиция твердит, что здесь смогут что-то сделать, что произойдет что-то хорошее. Занзас подходит и несколько раз ударяет массивным дверным молотком в виде кольца по черному корпусу двери и отходит обратно, становясь в нарочито свободной, несколько пренебрежительной позе — руки, которые всегда готовы вытащить из кобуры пистолеты, в карманах, спина выгнута чуть назад, глаза блуждают по поражающему великолепием зданию. Тсунаеши под глубоким капюшоном тихо смеется, буквально чувствуя то самое чувство единения с Хранителем — Ураган знал, что гиперинтуиция Неба уже сказала свое слово, а он за пять лет и сам, к собственному вредному, ворчливому неудовольствию, привык доверять этой мифической штуке, унаследованной Боссом вместе с местом наследника в этой Вонголе. Вот только гиперинтуиция была штука хорошая — верная и такая, которой доверяло его, Занзаса, Небо. А если Небо за шесть лет в мире мафии не разочаровалось в гиперинтуиции, то и Урагану не стоит. Тсунаеши девятнадцать, а Занзасу — двадцать лет, когда вся эта эпопея с болезнью разрешается. Тсунаеши выздоровел, пускай из-за вторичности вируса он немного крепче засел в теле Тсуны и чешуйки, которые можно уже сосчитать по пальцам, еще остаются на смуглой от природы коже, а в некоторых местах она к тому же зеленая… Но, по крайней мере, теперь Тсуна может вернуться к прежней жизни, а Пламя вновь стало слушаться, почти как прежде — только нужно потренироваться, и все совсем вернется на круги своя. И можно будет, наконец, выполнить скромные и не очень планы мелкоты на выздоровевшего Тсуну-сана.