Haven

Чимин, готов поклясться, потерял последнюю вещь, что его связывала с этим бренным миром. Она шелковой тканью проскользнула сквозь пальцы, растворяясь вместе с потоком ветра. И природа слезами решила затопить все вокруг, лишь бы вымыть из памяти этот ужасный день. Парень бежит, чувствуя, как громко хлюпает под его насквозь промокшей подошвой кед холодная вода, нещадно попадая внутрь. Толстовка липнет к телу, а в спину дует омерзительно ледяной ветер, постоянно толкая Чимина вперёд и вперёд безвозвратно. Парень, не жалея ног, несётся, растирая слезы вместе с дождём грязной ладонью. Подводка оставляет на щеках чёрные пятна, смешиваясь с бордовой кровью, сочащейся из пореза, чуть ниже некогда идеально гладкой скулы. Если бы не та разбитая буквально в нескольких сантиметрах от его лица ваза и нескончаемые вопли мачехи, оседающие писком в ушах, возможно, все бы сложилось иначе. Сложилось ли бы? Вероятно, все к этому и вело изначально. С самой первой ссоры. С Юнги. Той, что запустила ту самую цепочку неприятностей и последующих коллизий. Той, что и привела Чимина в ту бездну, над которой он стоит сейчас, определяя, насколько долго ему падать. Если бы он не накричал тогда, не сорвался на том, кто меньше всего это заслуживал, кто так трепетно все время к нему относился, словно к невинному котёнку, брошенному на произвол судьбы, то был бы он счастлив? Был бы он сейчас дома? Чимин скрывается от боли, но нельзя убежать от того, что засело глубоко внутри тебя, скребёт, царапает внутренности, проедая дыру в груди. Чимин судорожно хватается руками за фонарный столб, дождь льёт ему прямо на голову. Голубые волосы промокли и теперь отдают серым или грязно-зелёным, прилипая ко лбу, и лезут в глаза вместе со стекающей вниз водой. Парень дышит, однако легкие сдавливает так сильно, что кислород с трудом поступает к сердцу. Хотя, есть ли оно у него? Что вообще осталось от сердца? Жалкие. Осколки. Они же и царапают изнутри. Чимин прекрасно понимает, что если остановится вот тут, рядом с этим перегоревшим давным-давно фонарем, держась за этот чертов столб, с которого уже слезает потрескавшаяся краска, то парень тут и останется. Навсегда. Лежать в грязной луже в неизвестном ему переулке, с испачканным лицом и насквозь промокшей одеждой. Ему только не хватает подстилки из блевотины. Благо, он все же не пил. Рука предательски соскальзывает вниз, а колени ослаблено сгибаются. Ещё чуть-чуть и Чимин упадёт. Люди мимо затяжным потоком бегут от природной напасти, нехарактерной для этого городка. Все ищут убежище от непогоды. А Чимин ищет убежище от самого себя. Никто не собирается ему помогать, и Чимин их не винит. То, что происходит с ним — лишь его проблема и забота. Будь он тем прохожим, то тоже бы прошёл мимо, даже не оборачиваясь, исчезая силуэтом на горизонте, потому что нужно идти домой. Туда, где семья, где тебя ждут, а ты, как всегда, задержался на работе, зарываясь в стопке бумаг. Если ты порой забываешь про семью, то какое тебе дело до какого-то обдолбанного парня в переулке? Ресницы слиплись от влаги и мелко дрожат, а стальные веки сами закрываются. Чимин с трудом разлепляет их, смотря на здание перед собой. Обычная многоэтажка, не больше. Но в одном окне вдруг загорается свет, девушка невысокого роста подходит к окну, завешивая шторы, а потом второй неразборчивый силуэт появляется и обвивает ее руками, уводя куда-то за кадр, в сторону. Тут Чимина пробивает, словно разрядом тока, заставляя откопать в себе последние силы и шагать. Не все потеряно. Он знает, куда податься. Хоть в снег, хоть в дождь, все же есть человек, который всегда откроет ему дверь. Улица за улицей, многоэтажка за многоэтажкой, фонарь за фонарём сменяются так быстро, что в глазах уже неприятно рябит, а голова кружится. Чимин старается абстрагироваться от этих ощущений, он в принципе пытается перестать что-то ощущать. Ноги сами его ведут по знакомой дороге к серому, изрисованному уродливыми надписями подъезду. Дрожащие и онемевшие от холода пальцы уже заторможенно отвечают на сигналы, посылаемые мозгом, потому что он тоже, видимо, отмерз. Они с исполинскими усилиями набирают от зубов отлетающую комбинацию символов на домофоне, и парень в прямом смысле вваливается внутрь, падая на колени и опираясь руками на пол. С него ручьём стекает вода, и вскоре вокруг образуется темное влажное пятно, пахнущее сыростью вкупе с бетоном. Крошки и пыль, витающая тут годами, прилипает к пальцам и с воздухом проникает в легкие. Но Чимин ещё не там, куда ведёт его то, что он вроде как считал разбитым. Ещё чуть-чуть. И он упадёт? Куда ещё? Лестничный переплёт за переплетом, этаж за этажом, квартира. Та самая. Чимин нажимает пальцем на звонок, из-за чего на белой пластмассе остаётся серый отпечаток. Он стирает промокшим рукавом с лица все, но лишь размазывает сильнее. Спустя пару долгих, тянущихся как деготь минут, раздаётся щелчок замка и скрип открывания двери, а в мрачный подъезд проникает струйка желтоватого света, затем и полностью освещает лицо Чимина. Мин Юнги. Стоит перед ним. Он очень сонный, нерасторопно потирает глаза, постепенно приходя в себя после сна, на нем светло-голубая полосатая рубашка и бесформенные длинные штаны той же расцветки. Бордовые волосы находятся в растрепанном беспорядке, некоторые пряди смешно приложились набок. Как только глаза Юнги привыкают к свету, и он открывает их окончательно, его лицо резко заменяется нечитаемой гримасой. Брови болезненно надламываются, а губы слегка приоткрываются, дрожа. Юнги все ещё щурится, а на лбу появляются складки, которые Чимин, кажется, уже запомнил наизусть. Прошло несколько месяцев, а его хен нисколечко не изменился. Чимин без разрешения заходит внутрь, крепко обнимая парня, так что даже слышит хруст своего позвоночника. Он собирает пальцами голубую рубашку, марая ее, но сейчас это меньше всего их волнует. — Прости, — всхлипывает Чимин, и глаза опять заполняются влагой. — Я устал быть оди-и-ин, — с подбородка капают соленые слезы с примесью грязи на плечо Юнги. Плечи Юнги напрягаются, когда ледяное мокрое тело льнет к нему, моля прощения. — Я хочу домой, — Чимин только сейчас понимает, что сколько бы не плакал — лишь сейчас он делает это по-настоящему, в тот момент, пока все конечности просто-напросто отказывают ему. Дисфункция тела, разума, но не чувств. — Я хочу заваривать тебе кофе по утрам, насыпая слишком много сахара, хочу мешать читать тебе книги, валяясь головой в твоих коленях, хочу забывать разуваться после улицы и потом мыть пол вместе с тобой, хочу забывать заряжать телефон, чтобы потом целовать тебя в качестве извинения, хочу… — громко шмыгает носом, скатываясь вниз, хватаясь пальцами за чистую пижаму парня. Но тёплые, сильные и одновременно тонкие руки подхватывают его за талию, обнимая, не давая падать. Разве что только позволяя упасть в объятья. Прижаться к телу хена, тереться ледяным кончиком носа о его шею, дрожать как зайчик, стыдливо поджимая губы. Тонуть в чужих руках, как в мягких пушистых облаках, теряя сознание от отсутсвия кислорода, который заменяет ему Юнги. — Ты дома. Оставайся. И Чимин готов поклясться, эта вещь, ради которой стоит жить.