Пять франков за вопрос

|В интересах сюжета главные герои подразумеваются ровесниками|Герои старше 18 лет|G| В четверг третьего сентября тысяча девятьсот восемьдесят первого года в шесть часов тридцать две минуты Жозеф Треден — новоявленный молодой хозяин разваливающегося на глазах мотеля на углу Сен-Сир и Байена, — на секунду отвлекшись от чтения утренней газеты, волей случая обнаружил пробегающего вдоль столешницы упитанного Blattella germanica, попросту — прусака. Через пятнадцать минут Сириус Блэк, измучившись от бессонной ночи в одном из номеров мотеля впавшего в иррациональную панику месье Тредена, покинул станцию Порт-де-Шампарре, спустившись в почти пустое метро и сделав семь остановок до станции Бланш в сопровождении зевающего Парижа. В ту же секунду новенький Порше Эмиля Ролле, купленный им на доход от успешной сделки с одним простофилей, заглох прямо посреди нервно сигналящих автомобилей на улице Лепик, громким хлопком оповестив об этом весь Монмартр. Широко распахнув глаза, Амели Пулен с ужасом поняла, что впервые проспала. В семь часов двадцать четыре минуты Сириус Блэк остановился напротив стеклянных дверей кафе-брассери на первом этаже пятнадцатого жилого дома по улице Лепик, беззвучно шевеля губами, прочитал название на вывеске, звучно чертыхнулся по поводу своего разгильдяйства и наплевательского отношения к «никому не нужным традиционным аристократическим замашкам». Взгляд невольно вернулся к помятому в руках путеводителю для туристов и безмозглых волшебников, частенько игравших в квиддич под причитания Вальбурги вместо корпения над учебниками французского. Пришло время стряхнуть пыль с заброшенных в дальний угол знаний. «Кафе «Две мельницы» — XVIII округ Парижа, станция метро Бланш, улица Лепик, 15». Свернув путеводитель, он звякнул дверным колокольчиком кафе. В семь часов тридцать семь минут запыхавшаяся Амели Пулен ворвалась в сонные «Мельницы», потревожив прикорнувшую за табачным прилавком Жоржетту. Та, как всегда, куталась в свитера и шали, совершенно не обращая внимания на то, что за окном женщины, одетые в легкие плащи, стучали каблуками туфель по еще сухому асфальту, а мидасово касание остывшего солнца задело лишь макушки нескольких крон. В подсобке Амели обнаружила встревоженную мадам Сюзанну — прихрамывающую владелицу «Двух мельниц» — и непривычно мрачную блондинку Джину, работающую официанткой вместе с Амели уже два года. — Что-то случилось? Насупившись и подняв стакан с водой, Джина посмотрела в сторону прикрытой двери подсобки, а мадам Сюзанна, крепко сжимавшая плечо Джины, тяжело вздохнула: — Тот странный иностранец за третьим столиком на ломаном французском выспрашивал у Джины про Лореллу. Ума не приложу, откуда только он о ней знает. Джина хлопнула стакан на стол и, не ответив, вышла из подсобки. Джина любит: по выходным стелить на постель свежую простынь, вдыхая запах стирального порошка; подмигивать на прощанье особенно симпатичным посетителям «Двух мельниц»; в плохом настроении хлопать стаканами, дверьми и глазами, чем очень злит Жозефа — своего молодого человека. Джина не любит: когда в кофе наливают слишком много сливок; когда очередная ягода из чашки с черешней внезапно оказывается невкусной; когда кто-нибудь спрашивает у нее про Лореллу. Лорелла Бертье, некогда гибкая взбалмошная девица, по большой страсти в двадцать пять лет повторно выскочившая замуж за Доминика Бертье, была в семье Бертье фигурой довольно загадочной и таинственной. Она считала себя знахаркой и рассказывала маленькой Джине о своей невероятной способности видеть будущее. Маленькая Джина охотно верила, особенно когда Лорелла Бертье, смеясь, предсказывала, что внучка простудится, а Джина непременно простужалась и пару дней обиженно куталась в одеяло, заглушая боль в горле очередным волшебным отваром бабули Ло. Что и говорить о том, как треснул мир Джины, когда прагматичный отчим внушил ей, ее матери, а также главному врачу психлечебницы Валуа, что Лорелла просто тронулась умом со своими травами и настоями. В семь часов пятьдесят две минуты, сидя за третьим столиком кафе-брассери «Две мельницы» по улице Лепик, Сириус Блэк поставил точку в своем письме Поттерам. Сначала идея воспользоваться ситуацией и прогуляться по Парижу, раз уж он вынужден пребывать во Франции, показалась ему крайне неинтересной, однако вскоре список обязательных к посещению мест стал походить на список маггловского туриста. Сириус еще раз пробежал взглядом по строчкам, вспомнив об обещании Лили отправить свою застывшую колдографию — уж как Лили любила потешаться над его незнанием маггловского быта! — когда заметил прямо перед собой ее. Сириус Блэк внимательно посмотрел в лицо широко улыбавшейся ему Амели Пулен, сложил письмо во внутренний карман пальто и улыбнулся в ответ. Сириус Блэк не любит: когда кто-то не закрывает дверь, выходя из комнаты, в которой он сидит; когда осенний дождь настигает его в людном маггловском месте, и потому он не может спастись от холодных капель с помощью трансгрессии; когда он выглядит круглым дураком. Сириус Блэк любит: кататься ранним утром в маггловском метро, ловя на себе любопытные взгляды за не всегда удачно подобранный наряд; когда Поттер-младший дергает его за волосы; когда красивые девушки улыбаются ему и тараторят что-то на чистом французском. — Что? — Заказ. Вы будете еще что-нибудь? Или вы хотите, чтобы я принесла счет? — медленно и четко проговорила Амели. Сириус засмеялся: девушка решила, что он совсем не смыслит во французском. Но именно это ему сейчас и нужно: так быстро заканчивать общение с незнакомкой вовсе не хотелось. — Почему «Две мельницы»? — вместо ответа спросил он. — Из-за двух мельниц рядом, конечно. Если вы пройдете немного дальше по улице Лепик, то увидите мельницу Мулен де ла Галетт, а если вернетесь на бульвар Клиши, совсем недалеко от метро Бланш, куда вы наверняка утром и приехали, то увидите Мулен Руж. — Наверняка? — нарочито коверкая слово, переспросил Сириус. — Ну да, наверняка. На-вер-ня-ка. Почти точно. Я думаю, — усердно подбирала синонимы Амели, пока не заметила хитринку в серых глазах собеседника. — Просто забудьте, — она уже собралась уйти, когда Сириус снова задал вопрос на ломаном французском. — А где здесь можно сделать… портрет, свой портрет? — подбирал слова Сириус, получая невероятное наслаждение от сменявших друг друга эмоций на лице Амели. — Вы найдете фотокабинку на бульваре Клиши, — учтиво ответила Амели, чувствуя, как появляется желание ударить молодого человека меню по самодовольному лицу. — А как вас зовут? — Знаете, за каждый новый вопрос я буду брать с вас по пять франков. Ну так как? Счет, кофе или еще вопрос? — продолжая мило улыбаться, спросила Амели. В тринадцать часов шестнадцать минут недалеко от Северного вокзала Гар-дю-Нор, куда электричка прибыла с опозданием в шестнадцать минут сорок две секунды, печально вздохнул один из пассажиров — Нино Кенкампуа, понимая, что до обеда не успеет заскочить в любимую лавку. Через четыре минуты страдающий от радикулита усатый седой старьевщик Жамель Треден перевернет табличку с надписью «обед» на двери своей лавки на десять минут раньше, чтобы успеть съездить к слегшему в больницу неуравновешенному и чрезмерно нервному сыну. Семью минутами ранее Сириус Блэк, выйдя из фотокабинки, скептически посмотрел на ряд неподвижных фотографий, дернув нижнюю и вложив ее в конверт с письмом Поттерам, а остальные, разорвав, бросил под ноги. В восемнадцать часов тридцать семь минут разгулявшийся на Монмартре ветер развеял над холмом слова волшебного заклинания. Через тридцать минут улыбающаяся первому сентябрьскому дождю Амели Пулен и ворчащая о лживых прогнозах погоды Жоржетта Морье выйдут из «Мельниц». Жоржетта повернет в сторону Мулен де ла Галетт, а Амели пойдет вдоль Лепик по зеркальному от воды асфальту, чувствуя, как мерзнут от разлетающихся прохладных капель щиколотки. Всю дорогу в одну тысячу триста тридцать восемь шагов Амели Пулен преодолеет в компании угольно-черного пса. Несколько минут постояв в нерешительности у подъезда, она сжалится над псом и, потрепав его по голове, пустит в дом. *** Эту холодную субботу десятого октября тысяча девятьсот восемьдесят первого года Сириус Блэк встретил как и все предыдущие субботы минувшего сентября, а также начала октября. В девять часов семнадцать минут Амели Пулен показалась сначала в окне, выходящем на улицу Лепик прямо из крохотной кухни на шестом этаже, а ровно через две минуты вынырнула из подъезда. Практически утонув в бежевом свитере крупной вязки и объятиях длинного шарфа, старательно намотанного вокруг тонкой шеи, Амели Пулен вытащила за собой велосипед, с серебрящимися в лучах солнца спицами и рулем. — Доброе утро, Люсьен! — махнув рукой, крикнула Амели неловкому молодому человеку за прилавком с овощами. Сириус давно наблюдал за ним, боясь обнаружить в его взгляде робкую и безмолвную влюбленность в мадемуазель Пулен с шестого этажа, когда та, думая, что никто не видит, запускала ладонь в мешок с фасолью. А Люсьен давно наблюдал за черным псом, с завидной регулярностью прибегавшим к его прилавку и ждавшим мадемуазель Пулен с шестого этажа каждую субботу. — Привет, Анри, — улыбалась Амели, обнимая огромного черного пса без хозяина и дома, убегавшего в вечер воскресенья, но всегда ждавшего ее субботним утром на одном и том же месте. Амели не спрашивала Анри, куда он уходит и что делает, Амели знала, что пес не ответит, но даже если бы он мог ответить, она не спросила бы. Когда Амели была маленькой девочкой, на очередном медицинском осмотре мсье Пулен, услышав волнительно участившийся от невероятной близости с отцом пульс дочери, авторитетно решил, что у нее порок сердца. С тех пор друзей у Амели было немного: порожденный детским воображением крокодил, суицидально настроенная аквариумная рыбка Кашалот и временами — соседский мальчишка с небесно-голубыми глазами и ямочкой на левой щеке — Анри Бенишу, приезжавший на летние каникулы к почтенной мадам Бенишу. Все дети в округе завидовали Анри, потому что в его школе учеба начиналась в конце октября, и когда все, покорно склонив головы, плелись на скучные уроки, Анри Бенишу продолжал гулять с утра до вечера в свое удовольствие. Маленькая Амели особенно сильно любила осень, ведь тогда Анри мог гулять только с ней, и ей не казалось, что она так уж одинока. Сначала Сириусу не понравилось новое имя, он даже пробовал протестовать, но со временем свыкся и стал откликаться на призывы Амели. В те редкие дни, что он бывал в Лондоне, Джеймс не уставал смеяться над французским альтер-эго «Анри», а Лили с приторной улыбкой задавала слишком много вопросов о молодой мадмуазель Пулен с Монмартра. Она говорила, что взгляд Сириуса после их встречи изменился, но Сириус только фыркал, бормотал что-то об излишней романтизации всего вокруг, брал новое задание от Ордена и с детским предвкушением чуда ждал субботу, чтобы снова вернуться на Монмартр. Всегда в полной тишине они шли до крохотной забегаловки в конце улицы Лепик, Амели заходила внутрь одна, а Сириус почти перестал злиться на вечную дискриминацию своего собачьего положения, потому что Амели всегда возвращалась с двумя бумажными пакетами и ароматным горячим шоколадом. Можно было бесконечно долго бродить по заполняющейся суетливыми людьми площади Тертр — «сердцу Монмартра», где нашли свое место десятки талантливых художников. Амели оставляла велосипед у входа одного из кафе на первом этаже невысоких домишек, и принималась порхать от картины к картине, вглядываясь в аккуратные мазки, иногда спрашивая у Анри, нравится ли ему полотно. Затем, пока окончательно не остыл шоколад, мадемуазель и ее пес — как их в глаза и за глаза называли местные художники — проходили мимо Сен-Пьер-де-Монмартр, и, в конце концов, бессовестно отвернувшись от величественной белоснежной базилики Сакре-Кёр, принимались за завтрак вместе с пылающим Парижем. Сириус невольно наблюдал за изящными пальцами Амели, заправляющими за ухо прядь, обнимающими чашку с шоколадом, чешущими его за ухом. Тыкался мокрым носом в теплую ладонь и думал: будь он котом, наверняка бы замурлыкал. В утренней тиши он почти находил покой — слышал теплый хруст тонкой корочки круассана в руках Амели и мягкий шелест вальсирующих листьев. В такие моменты он был уверен: так шепчет сердце. Обыкновенно после этого Амели разворачивала на коленях видавшую виды карту Парижа и, тыча пальцем то в одну точку Парижа, то в другую, вместе с Анри шумно обсуждала дальнейший план действий, который в процессе, конечно же, кардинально менялся. С этого момента Сириус никогда не знал, что будет дальше. Иногда ему казалось, что Амели озорной ветер, а он — лишь подхваченный этим ветром жухлый лист. Однажды, когда Париж тонул в сентябрьских слезах, Амели взяла напрокат ярко-желтый «Жук» и ездила по городу, нарушая правила и останавливаясь в самых невероятных местах, о существовании которых даже не подозревают туристы, идущие на поводу у слепых к настоящей красоте экскурсоводов. Иногда Амели смотрела на искаженную, беспомощно стекавшую в ливневки улицу, прижав нос к запотевшему стеклу, а иногда, безумная, выскакивала из машины прямо под холодные капли, смеясь, кружась, ощущая, как намокает одежда и портится прическа. Сириус чувствовал себя дураком, бегая вокруг неразгаданной им мадемуазель Пулен, лая и виляя хвостом. В тот день Амели решила заночевать прямо в тесном автомобиле. Разувшись, она с ногами забралась на пассажирское сиденье и обняла неуклюжего и смешного черного пса без имени и хозяина. Потому что у Анри теперь есть она. Сириус не любит, когда от дождя намокает шерсть. Сириус любит: когда не знает, что его ждет на завтрак в одном из бумажных пакетов; истории о захаживающем в «Мельницы» начинающем писателе Ипполито или очередной вымышленной Жоржеттой болезни; когда Амели громко смеется, подставляя лицо осеннему дождю. Сегодня Амели Пулен избрала своим транспортом велосипед. Сириус следовал за крутящимися колесами, совершенно по-собачьи высунув язык, следя за слившимися в смазанные круги катафотами на блестящих спицах. Будто первый выпавший снег, под его лапами хрустели листья, превращаясь в золотой песок, а над головой мелькало солнечное полотно тонких кружев — зазоры между резными листьями плотно сплетенных крон. Амели Пулен вертела в голове воображаемую карту Парижа: Лувр, Эйфелева башня, мост Александра III, Собор Парижской Богоматери, виноградник Монмартра, кабаре «Проворный кролик» — слишком приелось. Она думала, что бы сегодня показать Анри, бездумно пересекала улицу за улицей, поторапливая неспешных прохожих бряцанием серебристого звоночка на руле велосипеда, спешила по аллее Дариуса Мийо, пока не остановилась на мосту в парке Ла-Виллет. Канал Сен-Мартен встретил ее все тем же теплым журчанием. Амели приставила велосипед к перилам, заглянула в воду и улыбнулась, словно увидев старого друга. — Он раньше часто спасал меня от одиночества, Анри, — вдруг сказала Амели. — Раньше, пока я не встретила тебя. Я любила пускать блинчики по воде, считать их количество. Амели села на землю и устало прижалась головой к голове собаки, наматывая хвост длинного шарфа вокруг пса, наблюдая за неторопливым течением. — Интересно, Анри, у тебя есть такое место, куда ты приходишь спасаться от одиночества? — Амели улыбнулась своему глупому вопросу. — Я хотела бы его увидеть. Они просидели в тишине почти час — мадемуазель и ее пес. — Жаль, что ты всего лишь собака и не можешь мне ответить. *** В пятницу тридцатого октября тысяча девятьсот восемьдесят первого года в восемь часов тридцать две минуты месье Ролле, сдав втридорога квартиру в одном из домов на улице Лепик, наконец-то смог расплатиться за ремонт своего бесценного Порше. Часом ранее Амели Пулен вышла из своей квартиры на шестом этаже, кутаясь в теплое пальто и любимый шарф. Сделав второй оборот, она вытащила ключ из замочной скважины и по неловкости выронила связку, брякнувшуюся на пол. Через две секунды, поднимая ключи и взгляд, она обнаружила смутно знакомое лицо. Озорство в серых глазах смутно напомнило ей о странном иностранце за третьим столиком, что расстроил Джину пару месяцев назад. — Вы. — Я, — кивнул Сириус. На этот раз он выглядел менее странно, чем при первом своем появлении. Амели запомнила серое драповое пальто на его плечах, в карман которого он спрятал нераспечатанный конверт. Отчего-то в ней проснулось детское любопытство. — Я вас помню, вы приходили в «Две мельницы», да? — Да, вы еще назначили неплохую цену своим ответам на мои вопросы, — уточнил Сириус, наблюдая, как щеки мадемуазель Пулен трогает чуть заметный румянец. — Вы теперь живете в этой квартире? Мсье Ролле не хотел никому сдавать ее, что-то изменилось? — Как думаете, мадемуазель Пулен, цена на мои ответы в пять франков будет достаточно справедливой? — вкрадчиво спросил Сириус, подмечая, что румянец становится ярче. — Откуда вы знаете мое имя? — спохватилась Амели. — Все еще пять франков, — улыбнулся Сириус. — Или можете вечером заглянуть ко мне на новоселье. По-соседски, так сказать. Сириус смотрел вниз, на спешащую по лестничным пролетам Амели Пулен. Одна за одной, перескакивает через ступеньку. Думает, что совершенно не узнает себя и что достаточно хорошо знает Амели. Думает, нужно купить что-нибудь к чаю. В восемь часов одиннадцать минут в кафе-брассери «Две мельницы» на первом этаже пятнадцатого жилого дома по улице Лепик Амели Пулен подала Джине Бертье третью бумажную салфетку, наблюдая, как Джина шумно в нее сморкается. Вся тушь Джины давно размазалась по щекам, а слез, казалось, хватило бы на то, чтобы вскипятить и заварить ими чай каждому посетителю «Двух мельниц», но Джина не унималась, продолжая сдавленно завывать. — Врачи говорят, видимо, это сердечный приступ, — на последнем слоге всхлипнула Джина. — Они говорят, смерть была мгновенной, она не мучилась. Но ведь мы все знаем, что у Лореллы Бертье было здоровое сердце! — еще раз всхлипнула Джина. — Много кто будет на похоронах? — спросила мадам Сюзанна, нервно закуривая сигарету. К слову, курить она бросила полгода назад, но завывания Джины восторга у ее нервной системы отнюдь не вызывали. — Наша семья. Еще приедет тетя Трелони, старшая дочь бабули Ло от первого брака. Ну и с ней ее муж и дочь Си. Отчим не любит их всех, он бы и их упрятал в психлечебницу, как бабулю Ло, — причитания Джины потонули в череде бесконечных всхлипов. В пятницу тридцатого октября тысяча девятьсот восемьдесят первого года в восемь часов семнадцать минут Сириус Блэк в отчаянии смял письмо, в котором дрожащей рукой Лили Поттер было выведено: «Он нашел Лореллу Трелони. Теперь он знает, где искать Сивиллу. Придется вернуться в Лондон. Мне очень жаль. Лили». В этот же момент Амели Пулен, протягивая Джине четвертую бумажную салфетку, еще даже не подозревала, что в субботу тридцать первого октября тысяча девятьсот восемьдесят первого года в девять часов семнадцать минут, выглянув в окно, выходящее на улицу Лепик, она не обнаружит ждущего ее черного пса. Он не придет и седьмого ноября, и четырнадцатого ноября, и двадцать первого ноября. Любого «-дцатого» любого «-бря» — Анри снова пропал из жизни Амели. Как не знала она и того, что встретит незнакомца из квартиры напротив лишь несколько лет спустя. Сконфуженного, неловкого, неузнанного ею. На аккуратно склеенных обрывках маленькой фотографии из фотокабинки в альбоме, принадлежащем Нино Кенкампуа.