Море и ночь, которой не должно быть конца

Тэн похож на южную ночь — такой же горячий, мягкий, вкрадчивый, загадочный и абсолютно пьянящий. Юте от него ударило в голову так, что он словно в бреду сейчас — и готов, наверное, отдать всё за то, чтобы ночь эта не кончалась, чтобы Тэн — не кончался, только вот нет у него столько, чем можно за такое расплатиться. Маленький остров, название которого так и не остаётся у Юты в голове (да он и не пытается запомнить), жаркая ночь, обнимающая их своими нежными настойчивыми ладонями, незнакомые звёзды над головой, морской бриз и Тэн — это всё настолько похоже на рай, что отказывается укладываться в голове. Ему кажется, что так просто быть не может — и точно уж не с ним. Даже музыка тут кажется другой, хотя, казалось бы, всё те же попсовые глупые трэки… но нет, они звучат иначе, органичным порождением этой бархатной южной ночи. Возможно, всё дело в том, что Тэн под неё танцует. Как он под неё танцует. Хотя, какие, к чёрту, это танцы? Тэн не танцует, о нет — он буквально порхает по песку бабочкой ночной: едва касается светлого песка своими истоптанными сандалиями, раскидывает руки в стороны и, звеня множеством тонких разноцветных браслетов на запястьях и множеством же серёжек в аккуратных ушках, кружится-кружится-кружится… лишь для того, чтобы потом упасть в объятия Юты, звонко смеясь. Упасть, прижаться на мгновение, а потом снова вырваться и унестись. Свободный, лёгкий… невозможный просто. Точно мираж, который заманивает несчастных в ловушки пустыни. Юту заманивать уже не надо — он и сам пойдёт за Тэном, куда угодно, и спрашивать ни о чём не станет. Как не стал спрашивать с самого начала, ведь знакомы они всего лишь два дня. И Юта не знает даже настоящего имени своего спутника. Они просто оказываются рядом в гостинице, у стойки администратора — Юта, всё ещё в своей серой офисной «броне» (всё ещё в плену своего прошлого и будущего), и невысокое создание в яркой гавайской рубашке, незастёгнутой до середины груди, джинсовых бриджах до колен с обтрепавшимися в бахрому концами и потрёпанных сандалиях на босу ногу. Создание облокачивается о стойку так вальяжно, словно у себя дома, смеривает Юту оценивающим взглядом, немножко свысока, и это так странно смотрится при их совсем противоположной разнице в росте. — Отдохнуть приехал? — интересуется скучающим тоном на ломаном английском, и Юта кивает в ответ. Акцент в чужом голосе с ломающимися из высокого в мурлычуще низкие тона приятно щекочет слух. — Я тоже. Им приносят ключи, они расходятся каждый в свой номер, только лишь для того, чтобы в тот же день вновь столкнуться в холле. Их взгляды снова встречаются, и Юта сам не знает, почему делает первый шаг. Может, потому, что ему в тот момент было одиноко. А может быть, такова была его судьба, в наличие которой он, вообще-то, не верит. В конце концов, они ведь даже общий язык в итоге смогли подобрать — корейский, как ни странно (Юта просто счастлив, что хотя бы не китайский, но он не удивится, если окажется, что Тэн и его знает). Как бы то ни было, одна лишь фраза: «Моё настоящее имя слишком велико, да и здесь оно ничего не значит. Зови меня просто Тэн» словно бы запускает что-то новое, пробуждает доселе неизведанное. Конечно же, для него, для Юты. Потому, что для Тэна, кажется, ничего неизвестного нет и быть не может. — Не стой там столбом, — его смех, громкий и лёгкий, эхом раскатывается вокруг, вплетаясь звонкими нотками в звучащую музыку. — Ну же, Юта, давай, будем танцевать до утра, словно созданы именно для этого! Он протягивает руку, и Юта послушно идёт, сжимает маленькую горячую ладонь, тянет ближе к себе, так, чтобы одно дыхание на двоих, так, чтобы места между ними не осталось совсем… и всё равно позволяет Тэну вести. Это так странно и непривычно — ведь в обычной жизни, той, что осталась за пределами этого острова и к которой он, в конце концов, вернётся, Юта терпеть этого не может: уступать кому-то главенство, подчиняться, подстраиваться. Но Тэн — он не давит. Скорее, лишь увлекает за собой, заражает, вызывает желание следовать за ним. Вновь пробуждает в Юте его прежнего — того, каким он был ещё каких-то три года назад, темпераментного мальчишку, который обожал танцевать, который стремился жить в ритме любимой музыки (и собственного сердца). Хотя даже тогда ему было бы далеко до Тэна, потому что вот тот — точно создан именно для этого. Для того, чтобы танцевать. Гибкий, изящный, двигающийся, кажется, всем телом, он то запрокидывает голову назад, так, что его тёмные растрёпанные волосы разлетаются в стороны, то резко делает шаг в сторону, вызывающе виляя бёдрами, а то просто переступает с ноги на ногу в ритме музыки и улыбается, чуть прикрывая глаза. А глаза эти самые у него — совершенно дьявольские: чёрные-чёрные, блестящие и как будто проникающие в самую душу. Он вроде бы и рядом — а вроде и далеко-далеко, словно за стеной из стекла. Юте не нравится это чувствовать, и он тянет Тэна ещё ближе, а тот охотно подаётся, обнимает руками за шею, хихикает тихо, когда ладони Юты ложатся на его бёдра собственнически. Теперь уже Юта ведёт, а Тэн подчиняется, так легко, словно только этого и ждал, словно только об этом и мечтал. И так получается расслабиться ещё быстрей, потому что: красота природы, тёплая ночь и прохладный бриз — всё это ничто, оно не заставляет забыть обо всём, не помогает потеряться и отпустить все тревоги. А Тэн — помогает. Юте хочется сказать ему об этом. Поделиться тем, что рвётся сейчас наружу. Но вместо этого он молчит и просто наслаждается. Прижимает к себе Тэна, и они дрейфуют на волнах музыки в окружении точно таких же беглецов от реальности, безликих и безымянных. Юте хочется, чтобы время остановилось прямо сейчас, но он знает, что это невозможно. Тэн утыкается носом ему в ключицы — воротник футболки слишком низкий — и Юта чувствует, как ему всё жарче: не от тепла ночи вокруг, а от суматошного чужого дыхания по чувствительной коже. От словно бы случайного прикосновения губ к ключице. И хочется, чтобы огонь этот выжег всё, очистил его изнутри, точно священное пламя в старинных легендах. Тэн поднимает голову медленно, и Юта смотрит прямо ему в глаза перед тем, как слышит: — Может, прогуляемся немного? Они покидают импровизированную танцплощадку, нехотя разомкнув объятия. Сначала Юта хочет взять Тэна за руку, но в итоге так и не решается: думает, это будет выглядеть слишком слащаво. Тэн, впрочем, кажется, ничуть этим не расстроен — он устремляется вперёд, не оглядываясь, и его походка снова кажется Юте летящей. Кажется, только зазевайся — и всё, Тэн пропадёт, улетит и умчится, растворившись в тёмном небе, и Юта понимает, конечно, что это глупые ассоциации, но всё равно зачем-то прибавляет шаг и ловит таки крепко за загорелый округлый локоть. Тэн удивлённо вскидывает на него голову — и из-под растрёпанной чёлки снова вспыхивают чёрные звёзды-глаза, — но не задаёт вопросов. И дальше они идут вместе. Первое, что говорит Тэн, когда два дня тому назад в холле отеля они становятся хрупким временным «мы»: я хочу увидеть море. Юта думает: и чего там особенного, мы же не какие-нибудь мальчишки из провинции, которые никогда не видели… да и что там видеть? Просто вода, много-много воды, вплоть до горизонта. Непригодной воды, солёной, смывающей всё на своём пути. Юта не любит море, он предпочитает горы — нечто, что он, по крайней мере, в состоянии преодолеть. То место, где легко дышится. То место, где можно запрокинуть голову вверх и мечтать, что (однажды он сможет добиться того, чего желает) по этим могучим вершинам можно до самого неба добраться. Но Тэн приводит его на пляж, вдыхает полной грудью, улыбается так, что глаза его в полумесяцы, как у довольного кота, превращаются, и зачем-то рассказывает, что его родной город не на побережье, поэтому он никогда не может — ни насладиться, ни надышаться, ни утонуть, как следует. Последнюю фразу Тэн произносит с долей иронии, когда прямо в своих сандалиях заходит за полосу прибоя, позволяя волне разбиться о его лодыжки, а Юта лишь смотрит на яркую белозубую улыбку, на синее безграничье за чужими плечами и думает, что ему всё это не по душе. Но почему-то Юта запоминает именно это, а не пролетевшие в шумной толчее узких торговых улочек, ярких уличных кафе, прилипших к чужим губам крошек и почти призрачном ощущении горячих пальцев вокруг своего запястья дни. Может, потому, что воспоминание это отрезвляет его, не давая с головой упасть в пьянящий омут, имя которому «Тэн». — Я хочу пить, — то, что говорит Тэн сейчас, когда они проходят мимо какого-то бара, весело перемигивающегося разноцветными огнями и дышащего весёлыми звуками голосов и приглушённой музыки. Юта знает, чем это обычно оборачивается: у Тэна денег нет, или, по крайней мере, он так говорит, а сам Юта в своей привычной, настоящей жизни пользуется устойчивой репутацией скряги, но… На этого человека почему-то хочется тратиться, словно на произведение искусства. Отдать совсем немного, чтобы созерцать шедевр на расстоянии вытянутой руки — даже по мнению Юты оно того стоит. Он кивает и заходит в бар, чтобы купить пару коктейлей с собой – себе покрепче, Тэну послаще, совсем простые, потому как выбирать что-то затейливое сейчас нет ни времени, ни желания. Тэн дожидается его на улице, на скамейке под соломенным зонтиком, и не двигается, даже когда Юта подходит и садится рядом, задевая его колено своим. Но когда ему протягивают дурацкий пластиковый стакан с коктейлем, Тэн внезапно резко отшатывается и, словно подтверждая своё сходство с котом, буквально шипит: — Убери от меня эту гадость! Юта непонимающе моргает, и Тэну приходится уточнить, ещё более недовольным тоном: — Фрукты! Я их… ненавижу просто! Юта думает: Тэн интересный. Так и хочется поязвить, подразнить — в настоящей жизни он ни за что не упустил бы случая, тем более, что парень рядом с ним действительно забавный: всё ещё ощетинившийся, с искренним отвращением на лице и неодобрительно подрагивающими губами. Но Юта только лишь пожимает плечами и, поставив собственный стакан, где плещется виски со льдом, на скамейку рядом, беззастенчиво вытаскивает пальцами несколько кусочков ананаса, лимона и чего-то ещё, куда более экзотического, и тут же их съедает. На язык мигом вязко оседает сладкое, терпкое — с чем там это намешали, мартини? коньяк? текила? — и на пальцах остаётся то же самое. Салфеток с собой нет, и Юта уже думает, что побудет плохим мальчиком и просто вытрет руку о свои штаны. Но Тэн его опережает — перехватывает за запястье, наклоняется и проводит по блестящей от влаги коже языком, узким и ничуть не менее влажным, обводит пальцы, смыкает вокруг них губы. Это настолько внезапно и настолько непристойно, что у Юты в буквальном смысле сердце удар пропускает; он моргает несколько раз ошеломлённо, но не успевает как-то иначе отреагировать, потому что Тэн уже отстраняется. — Зачем…? — вырывается у Юты выдохом, коротким и чересчур хриплым. А Тэн только облизывает свои губы, тёмные и порочные сейчас, и чуть застенчиво пожимает плечами. — Просто так. Захотелось, — он забирает у Юты, наконец-то, свой стакан и хихикает немножко неадекватно. — Вообще-то, я слаб по части алкоголя. Юта думает: а я, кажется, слаб к тебе. Своё виски он осушает залпом, обнаружив, что лёд уже умудрился практически растаять. Точно так же, как что-то — внутри него. И вот они — снова на пляже. И снова море — ощутимо шумящее, облизывающее песок и откатывающееся обратно, кажущееся чёрным сейчас, с отражением звёзд в этой самой черноте. Море похоже сейчас на тэновы глаза, и Юта пытается убедить самого себя в том, что именно поэтому — и только поэтому! — оно ему внезапно начало казаться красивым. Тэн снова устремляется вперёд — нетерпеливо, точно ребёнок малый, сбегает по широким ступеням, шлёпает босыми узкими ступнями по песку — где и когда только сандалии свои жуткие потерять успел? — и Юта лишь в спину ему смотреть может, на белеющую в тусклом свете оставшихся позади фонарей рубашку с тёмным переплетением растительного рисунка. Но Тэн внезапно оборачивается, стоит только Юте сделать последний шаг со ступеней, и, кажется, там, в полутьме, он недовольно кривится. — Ты так в своих кедах и собираешься дальше идти? Разувайся немедленно. Юта не хочет. Определённо не хочет. По этому утоптанному и смешанному с пылью песку прошло неизвестно сколько людей, кто знает, что они там оставили, и ступать на это всё голыми ногами – это, по меньшей мере, антисанитарно. Но Тэн настаивает на своём, и в этом райском мире, освещённом лишь мерцающими над их головами звёздами, он как королева, приказам которой нельзя перечить. И Юта стряхивает с ног обувь, так и оставляя её там, возле ступенек, сразу же ощущая ступнями рассыпчатую грубость песка. Такого тёплого и такого… — Иди сюда, Юта, — зовёт его Тэн снова, и звук собственного имени, произнесённого этими губами, этим голосом, ударяет в голову куда больше, нежели стакан виски. Тэн прижимается к нему сбоку, маленький, горячий и тяжёлый, на самом деле; Юта обвивает рукой его талию, пытается вслушаться в причудливую смесь английских и корейских слов — кажется, когда Тэн увлекается, то совсем забывает о языковых различиях (откуда же ты прилетела, звонкоголосая птичка?). Но сосредоточиться Юта всё равно не может, потому что мысли его — о том, что сейчас расстилается перед ним. О море. Море здесь — зеленоватое и яркое днём, шуршащее, чёрное и звёздное ночью. От него веет свежестью и чем-то неизведанным, но приятным. Море дома — в родной и трусливо брошенной Осаке — совсем другое: серое, мутное, грохочущее и неприятно пахнущее солью. От него всегда доносятся крики чаек и резкие гудки пароходов в порту. — О чём задумался? — Тэн впивается острыми ногтями в его локоть, чтобы привлечь внимание, и Юта вздрагивает, поворачивая голову и чувствуя, как бриз развевает его растрепавшуюся чёлку. Он рассказывает, точнее, пытается уместить в словах те странные мысли, которые сейчас плещутся в его мозгу, и Тэн внимательно выслушивает его. И Тэн улыбается. — О, кажется, ты действительно любишь море, Юта. Тот только лишь недовольно хмурит лоб. Злится почти, потому что не любит, когда его не понимают. Потому, что надеялся, что именно Тэн — поймёт. — И вовсе нет. Я терпеть не могу море с его шумом, со всем тем дерьмом, что оно в своей глубине прячет, и с той солью, что оно после себя оставляет. Я человек гор. Вкладывает в слова всю свою убеждённость, но Тэн всё равно упрямо качает головой. И смотрит теперь чуть исподлобья, прильнув щекой к плечу Юты. Звёзды танцуют в его глазах. — Мы с тобой оба как море, Юта. Хоть и разные, но схожие в своей сути. Ты ведь тоже это понял, в тот самый момент, когда нас потянуло друг к другу. Юта на мгновение задумывается, и почти сразу понимает… нет, не так, чувствует чем-то другим, каким-то седьмым чувством ощущает, что Тэн прав. Они как море — солёное, непредсказуемое, прячущее в своих глубинах одним им ведомые тайны. И Юта сдерживает себя, потому что прямо сейчас то море, что грохочет в его груди, вот-вот собирается прорваться наружу, как цунами. Тэн кладёт ладони ему на плечи, ведёт их вниз, по предплечьям, локтям, запястьям, пока их пальцы не соединяются, переплетаясь друг с другом так естественно, словно ради этого и были созданы. Тэн шепчет бризом и прибоем: позволь себе освободиться, закрой глаза, и я отведу тебя в рай. Голос Тэна звучит как песня, самая лучшая в мире, и Юта думает: мне кажется, я был рождён именно ради этого момента. Где-то там, в другом мире, остаётся крошечная пустая квартирка, холодная постель и разбитые в бесчисленных ссорах кружки на кухне. Где-то там, в другом мире, остаётся выжимающая все соки работа и такой же задолбанный жизнью коллега, посоветовавший приехать на отдых именно сюда. Где-то там, в другом мире, остаётся разбитое несколько раз подряд сердце. Потому, что важнее всего — поцелуи Тэна, его губы, чуть солоноватые и терпкие, привкус сладкого алкоголя на его языке. Его руки вокруг шеи, его бёдра под пальцами Юты и сладкий аромат, который можно почувствовать, если уткнуться носом в шею и вдыхать-вдыхать-вдыхать. Юта хочет лишь одного — чтобы эта ночь не кончалась никогда. Потому, что знает — такое счастье уже не повторится никогда. Потому, что невозможно, чтобы одна и та же волна дважды накатила на один и тот же берег. В глазах Тэна звёзды падают.