«я ни разу не слышал, чтоб ты сказала «ты мне нужен» во всей этой дребедени»
Последнее время каждый раз, когда ты на него смотришь, ты видишь таймер обратного отсчёта. Он висит в воздухе прямо у него над головой, горит ярче, чем весь Бродвей, и иногда ты опасаешься, что все остальные тоже его видят. Они видят — через твои натянутые улыбки, через то, как ты чересчур отчаянно цепляешься за его руку, через то, как ты смеёшься чересчур громко над теми шутками, которыми он соизволил поделиться с тобой. Ты всё ещё называешь их вашими «личными шутками», но каждый раз всё равно немного больно. Ты, честно говоря, не знаешь, как всё до этого докатилось, и в последнее время ты горько оглядываешься на историю этих идиотских отношений в 3 утра, пока он спит за миллион миль вдалеке от тебя (на соседней подушке под этой ужасной шерстяной шалью, который связала твоя бабушка для тебя, а для него она была настолько уморительна, что ты держишь её на кровати вместо одеяла). Видишь ли, проблема в том, что поначалу он был новшеством. О да, ты сегодня встретила самого необычного парня. Страннейший парень на свете, не парень, а сплошные острые углы и странные хобби. Ты угостила его органическим кофе, и он сообщил тебе: «К твоему сведению, я встречаюсь только с Весами», а потом он отвёз тебя к себе и показал свою коллекцию заспиртованных мёртвых штук. А после того, как он сделал, черт побери, самую прекрасную полароидную фотографию тебя (серьезно, ты никогда не считала себя красавицей до этого, а эта фотка оказалась достойна гребанного Лувра) ты набросилась на него на этом его выцветшем матрасе, и вы занимались любовью где-то часа два. — Но нет, Дэйв на самом-то деле так себе в качестве парня, — сказала ты своим друзьям за ланчем. — И он даже не против, чтобы я так говорила. Мы вроде как в открытых отношениях. Вот только единственный раз, когда тебе показалось, что ты застукала его с изменой, выяснилось: «Ой, да ладно тебе, детка, серьёзно? Роуз — моя сестра.» Он верный, пусть и не очень заботливый. Ты очень сильно пыталась поддерживать ту отстранённость, которая даётся ему с такой лёгкостью, когда он говорит что-то вроде: «Мой первый поцелуй был с инопланетянкой, так что навык у меня просто внеземной» и «У нас с Роуз всё примерно как у Люка с Леей, не как у Донни с Мари, и мы что, серьезно сейчас обсуждаем, занимался ли я сексом со своей сестрой или нет?» Ты встречала множество странных мальчиков в своей жизни, но все они были двадцатилетними хипстерами, и ты знаешь, что всё это выветрится, когда им стукнет двадцать шесть. Странность Дэйва Страйдера уходит глубоко, пронизывает его до кости, до самого костного мозга, и мир, который он видит, приспуская тёмные очки тёмным вечером, — не тот же самый, в котором живёшь ты. Вся эта затея была обречена с самого начала, но иногда, иногда, иногда ты ловишь его стоящим абсолютно неподвижно в усеянном мельчайшими пылинками свете, со сжатой обеими руками треснувшей пластинкой, и в этот момент некая уязвимость, дрожа, проглядывает в нём столь волшебно, что ты очень надеешься, что не влюблена именно в это. Ты провела целый год, пытаясь снова поймать тот самый момент, но теперь таймер на исходе. Время вышло, девочка. Ты решаешь выгнать его утром.«я обладать хочу тобой — застылой, сиротливой и святой»
— В последний раз ты покупала средство для мытья посуды, так что будь добра, не забудь и его положить. — Насколько я помню, это была моя футболка, но я уже давно не видела её на моей половине шкафа. — Надеюсь, тебе хватит коробок упаковать все твои вещи. Я ведь говорила тебе, что будет сложно переезжать в следующий раз, если ты продолжишь накапливать барахло с такой скоростью. — Да, Роуз, — цедишь ты сквозь зубы, наконец поддавшись на приманку. — Ты говорила мне кучу всего. Если уж на то пошло, ты не перестаёшь мне это говорить. Даже после того, как я ясно дала понять, что я с тобой не разговариваю. — Я просто пытаюсь помочь. — Она пренебрежительно отмахивается палочками с зажатым между ними калифорнийским роллом на полпути к её деликатно поджатым губам. Она читает Вирджинию Вульф, держа книгу в другой руке, хотя ты достаточно знаешь Роуз Лалонд, чтобы видеть, что она вообще-то не читает её — просто смотрит на страницы мутным взглядом, всё её существо сосредоточилось на безупречной мелодраматической пантомиме под названием «меня это совершенно не волнует, дорогая». — Возможно, кое-что из твоих вещей лучше будет пожертвовать Армии Спасения. Не думаю, что твой отец перевезёт всё это в два захода. — Всё нормально, — отрезаешь ты. — Он не будет против. — О, ну, разумеется, он не будет против, — легкомысленно откликается она, и острая ухмылка подкрадывающегося к жертве хищника всплывает на её лице. — В конце концов, ты всегда была его папиной дочкой. И ты замираешь. Ты просто отключаешься, будто все синапсы в твоём мозгу перестали отправлять электрические сигналы. Потому что да, окей. Это правда. Это действительно правда. Роуз Лалонд тебя поймала, она всегда тебя ловит. Вы раньше были хорошими друзьями с ней, до секса, свечей и романтики, и она по доброте душевной выступила посредником в ваших непростых отношениях с твоим отцом. Она этим занимается. Она называет это «ауспистцировать», и этому искусству она научилась давным-давно, но у кого, когда и где, она никогда тебе не расскажет. — Роуз, это, эм. — Ты кривишься и одновременно улыбаешься. Она всегда любовно посмеивалась над тобой за это. — Это было лишним, ладно? — Слёзы скапливаются в уголках глаз. Ты раньше всё время спрашивала её, как ей удается быть такой умной, сообразительной, такой шикарной. — Мне было одиноко, — говорила она немного задумчиво. — Моя мать слишком часто поощряла моё одиночество, так что я стала… любознательной. Она наградила тебя едва заметной улыбкой, от которой тебе подумалось «О. О, я только что узнала что-то очень важное. Я открыла сокровенное, золото в пляжном песке, нефть на улице. Я собираю ключи и со временем смогу открыть этот сейф.» Тогда ты ещё думала, что Роуз Лалонд была загадкой, которую можно решить. Теперь ты знаешь лучше; Роуз — сплошная иллюзия, бесконечные отражения света без источника. Она бросает на тебя взгляд, от которого тебе на секундочку становится стыдно, но это чувство быстро исчезает, будто воображаемое. — Ты права, — признаёт она. — Прошу прощения за это. Разумеется, твоему отцу не будет трудно. — Она раскладывается, как оригами, кладёт свою непрочитанную книгу на стол и встаёт, отточенным грациозным движением поправляя юбку и приглаживая волосы. — Я соберу вещи на кухне. Ты на секунду задерживаешься, чтобы собрать кусочки паззла.«клянусь, это случилось как-то так: вздох, плач, жадный поцелуй. врата любви раздвинулись на дюйм (не скажу, что с тех пор произошло многое)»
Ты встретил Самую Восхитительную Девушку. Ты встретил Самую Восхитительную Девушку, и ты произносишь это с заглавной буквы, когда рассказываешь об этом всем. Ты встретил Самую Восхитительную Девушку в парке, где она беспечно играла на басу, закрыв глаза и прикусив губу милыми выступающими зубками, качая головой в такт воображаемому ритму. У тебя с собой была твоя гитара, и ты собираешь всё своё мужество, накопленное, как друзья шутят, в твоей криво стриженной козлиной бородке, и присоединяешься к ней в импровизации. Она ни разу не сбивается с такта и знает все джазовые аккорды, и когда ты добираешься до последней вымученной ноты твоей импровизации, она, наконец, открывает глаза, и они оказываются самого потрясающего оттенка зелёного. — Я Джейд! — радостно щебечет она. — Давай ещё раз так сыграем когда-нибудь! — Давай так играть всегда, — говоришь ты, и слова срываются у тебя с языка прежде, чем ты успеваешь осознать их идиотизм и неуместность. Она очаровательно смеётся в кулачок и отвечает: — Ладно. Джейд Харли — Самая Восхитительная Девушка. Она живёт в лофте, отделанном кирпичом, со стеклянной крышей, и повсюду в её квартире растут цветы и домашние помидоры. Она спит среди них, лозы оплели изножье её кровати, где спит её чрезмерно ревнивый пёс. Его зовут Беккерель, как радиоактивный элемент, потому что Джейд Эксцентричная, и у нее Разнообразные Интересы. Когда она отводит тебя в тир, она выбивает все мишени — и её точность даже пугает, особенно учитывая тот факт, что она практически слепа как крот, даже в очках. Ты поспешно набираешь СМСку своему лучшему другу: «ЭТА ДЕВУШКА ПОТРЯСНАЯ ОНА ПОТРЯСНАЯ ОНА УМЕЕТ СТРЕЛЯТЬ И ПОТРЯСНАЯ» Твой лучший друг-умник отвечает: «чел тогда смотри не рзбей ей <3» Тебе не кажется, что нужно волноваться о том, чтобы не разбить сердце Джейд Харли. Ты многому у неё учишься — она танцует по жизни с необъяснимой лёгкостью, и каждый день, который ты встречаешь в её простынях, её ногах и волосах, ты чувствуешь, как заметно сдвигается расстояние между тобой и зёмлей. Этого достаточно, чтобы поначалу игнорировать её странности. Её увлечение таксидермией менее приятно, чем её другие хобби, но это ты готов простить. И да, то, как она кричит на новостные передачи, как будто они могут её услышать, тоже забавно, в каком-то роде, но… Проблема в Проспите. Это очень похоже на Козеттино «У меня есть замок в облаках» из Отверженных. Миленько и всё такое, и эта странноватая незрелость вполне типична для Джейд, но чем больше времени вы проводите вместе, тем свободнее она об этом говорит. Проспит становится реальным, и из его золотых башен сплетается целая мешанина разрозненных и — если уж быть совершенно честным с самим собой — нездоровых фантазий. У тебя перехватывает горло, когда она рассказывает о своих инопланетных друзьях, и в тот день, когда она между делом совершенно беспечно сообщает, как вся Земля была уничтожена десять лет назад, но никто этого не помнит, ты чувствуешь укол в желудке, который подсказывает тебе: «чувак, ты принял серьёзные проблемы с головой за эксцентричность». Ты всё более неохотно берешь её куда-нибудь с собой — вдруг она начнёт разбалтывать это на вечеринке. Твои друзья это замечают, и ты отчаянно это скрываешь. Нет, серьёзно, Джейд — самая клёвая девчонка, какую я когда-либо видел. Она просто она застенчивая она такая застенчивая. Правда? Она не показалась мне застенчивой в последний раз, когда мы виделись. В вашей первой и последней ссоре она вытаскивает с верхней полки кухонного шкафчика баночку нейролептиков и суёт тебе под нос с идеальной точностью. — Я НЕ ШИЗИК ЁБАНЫЙ, МУДИЛА! — кричит она. — ЭТО ВСЁ ПРАВДА. Я… я доверяла тебе достаточно, чтобы рассказать обо всём. Блять. Она первой покидает квартиру, с Беккерелем по пятам. На следующий день ты встречаешься с ней за чашкой кофе, потому что ты решил с ней расстаться. Ты просто не в состоянии ухаживать за сумасшедшей, да и она заслуживает лучшего. Серьёзно. Не потому что ты устал, или эгоист такой. Это… это ради её же блага. Она беззаботно улыбается и светится как солнышко, скармливая объедки своему псу, и глядя на неё, ты не можешь выдавить из себя слова. Джейд Харли — Самая Восхитительная Девушка, и ты не знаешь, что ты будешь делать, когда тебе придется говорить людям, что ты её отпустил. — Мы расстаемся? — она спрашивает беззаботно. — Да, — говоришь ты, и твой мир рассыпается на части прямо здесь и сейчас. Наверное, ты об этом напишешь где-то штук пятнадцать песен. — Оу, фигово. Прости. — Она куксится и нежно касается твоего лица. — Но хотя бы нам было весело. Ты чувствуешь лёгкость. Лёгкость от того, что не оставил ни следа после себя.«всё рушится и по швам трещит. так свет попадает внутрь»
Ты встречаешь Джона Эгберта в университете. Он говорит, что проходит «где-то зиллион курсов», потому что «не могу определиться, чем хочу заняться», но это нормально, потому что у него «целая куча дел горит». — Все они, на самом-то деле, — поясняет он с усмешкой. — Странное выражение. — Да, я его подцепил у одной моей подруги. Думаю, она была, эээ, вроде как моей первой девушкой? Не знаю. Что-то типа того. Ты спрашиваешь его о ней, но он не отвечает. Вместо этого он целует тебя и меняет тему. Через две недели он бросает университет и покупает билет на самолет в Южную Америку. Ты встречаешь Джона Эгберта в Боливии, потому что вы двое — единственные студенты из Америки на этом проекте. У него добрая улыбка и сильные руки, и ты хохочешь в голос с его невозможно ужасных шуток. Вы быстро заводите дружбу, и также быстро переходите к сексу по дружбе, и ты никогда не задумывался, что вы с ним встречаетесь, пока тебе не становится очень больно, когда он говорит тебе, что он летит в Африку «ой, уже завтра. Ну, ты понимаешь, как это — надо всё время куда-то метаться, как Нику Кейджу в Сумасшедшей езде 3, хи-хи.» Да ты даже первую Сумасшедшую езду не видел. Ты смотришь этот фильм, когда летишь домой в Америку, с горьким привкусом во рту. Ты встречаешь Джона Эгберта в Италии. — Моя подруга Роуз говорит, это место, эм, изысканное, но Африка мне больше понравилась. — Он воздевает руки к небу, как рамку фотографии. — Мне там люди понравились, и ночью каждую звезду в небе видно. Как будто можно в другую вселенную заглянуть. Ты смеёшься и говоришь Джону по-английски с ужасным акцентом: — У тебя такое хорошее воображение. Такие странные идеи. Он смотрит на тебя так глубоко, так печально. С такой глубокой печалью в глазах, что в этот момент ты понимаешь, что всё закончилось, не успев начаться. Ты встречаешь Джона Эгберта в Праге, и он так пьян. — Ну, — он легкомысленно посмеивается, — я никогда не думал, что я гомосексуал, но в смысле… сексуальность — это же шкала скользящая, а не дихотомия, да ведь? Роуз точно прошла курс культуры или чего-то там, и она это всё время говорит, но в смысле- Его лицо оказывается у тебя в ладонях, и ты гадаешь, поцелует ли он тебя или нет. И он целует, среди шумной суматохи из музыки, света и танцующих вокруг вас тел. Позже этой ночью он смотрит в потолок, нервно потирая простыню между пальцами. — Как думаешь, это считается ложью, если ты сделал это по ошибке? — Наверное, нет, — отвечаешь ты, лениво затягиваясь. — Хм. — Джон отворачивается от тебя на кровати, и ты больше не можешь прочитать язык его тела. — Просто думаю, я много о чем сейчас жалею. Ты встречаешь Джона Эгберта снова в Мэйпл Вэлли. Наконец-то он вернулся домой. — Где ты был? — Да там и сям. — Он суёт руки в карманы и мило улыбается. Он действительно не хотел разбивать тебе сердце. На него просто невозможно сердиться. — Всё ещё куча дел горит? — беспечно интересуешься ты, пытаясь не звучать слишком заинтересованно. — О да. Ну, то есть, не так много, как раньше было. Но кое-что ещё горит. На этот раз ты ныряешь в омут с головой и с широко распахнутыми глазами. Ты никогда не будешь одним из этих горящих дел, но это ничего. Правда. Это ничего.