брось (а то уронишь)

— Брось, — говорит ему Цзянь И. С этим заканчивается многое, но начинается ничуть не меньше — Хэ Тянь пуляет окурок метким щелчком, ливень переходит в холодную морось, кто-то падает в лужу, кто-то дергает велосипедный звонок. В мире становится на одну возможность больше, на полтона громче. Цзянь И говорит ему бросить. Хэ Тянь ему не отвечает, думает, что и так все понятно. С остановки задувает влажный ветер, и Цзянь И почти звенит в унисон капели с козырька, почти светится в ранних вечерних сумерках, и там, где в фильмах положено неловко сталкиваться лбами и краснеть, они влюблены не в друг друга. Хэ Тяню остро охота что-нибудь сказать. — Хочешь, кое-что покажу? — Вкрадчиво шепчет он. Цзянь И косится на него с подозрением, явно ждет подвоха, но сегодня Хэ Тянь не будет лепить ему на спину объявления о продаже сего великолепного тела, не будет его подъебывать в своей излюбленной манере, потому что лень. И потому что «кое-что» он задумал рил коварное. Цзянь И сглатывает, отстраняется не сразу, стоит Хэ Тяню чуть наклониться и сухо клюнуть его в губы. Вокруг по-прежнему дождь и затишье перед часом-пик, Цзянь И по-прежнему тупит, Хэ Тянь по-прежнему не знает, что делать со своей жизнью. Хэ Тянь целует его снова. Ему немного смешно и вместе с тем интересно — это же Цзянь И, весь бесцветный и наивный хуже того ребенка, Цзянь И, который всегда возвращается домой ни к кому вовремя, ни на шаг не отходит от своего ненаглядного, иногда заглядывает за ним в курилку, шумный надоедливый Цзянь И, побитый штормом, потрепанный погодой. Белый кролик, сбежавший с фермы, мальчик-потеряшка, каких Хэ Тянь в свое время пиздил десятками и пинками отправлял к родителям плакать. Точно таких же, как он сам. Цзянь И — ходячий укор в его сторону, но Хэ Тянь как-то терпит. Цзянь И возвращается бумерангом, смотрит завороженно, как Хэ Тянь обнимает сигареты пальцами, как ломает спички одну за одной и топит трупики в урне. Постоянство — не такая уж простая штука, Хэ Тянь понимает. Цзяня И Хэ Тянь тоже понимает. На самом деле они похожи куда больше, чем можно было бы признать, куда сильнее, чем положено друзьям, — Цзянь И просит показать еще, вздрагивает крупно, когда Хэ Тянь цепляет его за подбородок. Они стоят за школой, и его наверняка ищет Чжань Чжэнси, и у Хэ Тяня тоже полно своих забот, но делу — время. Цзянь И картинно закрывает глаза, упрямо не разжимает челюсти. Словно для него это пытка. — Приходи ко мне, — как бы невзначай предлагает Хэ Тянь. Оно и впрямь ненавязчиво и вроде бы вполне по-дружески, только у него щеки горят немного и во рту сухо. Цзянь И кивает невпопад, убегает сломя голову. Хэ Тянь достает отобранную у кого-то пачку, не высовывается из своего укрытия при виде шагающего мимо рыжего. Пусть идет себе пока. Хватит на одного Хэ Тяня расчудашек. Цзянь И и впрямь приходит. Мнется неловко на пороге, путает тапочки, спотыкается на идеально ровном месте — овечка на заклании, девственница, принесенная в жертву дракону. У Хэ Тяня даже пропадает желание, а потом он подтаскивает его к себе, и Цзянь И робко обвивает его шею своими длинными руками, и все реверсится до нормы. То есть, нормой это не назвать — Цзянь И нервничает так, что проще над ним не издеваться, но он смелый, и отчаянный, и Хэ Тянь запускает язык в его горячий рот, ладонь — под футболку. Выключает мозг и свет и старается научить его на скорую руку. Любовник быстрого приготовления из Цзяня И, честно сказать, такое себе. Инициатор — еще хлеще. — Ты сегодня расслабишься или нет? — Хэ Тянь отчитывает его тихо, даже ласково, в лучших традициях ширпотребной педагогики. Розовому румянцу на щеках Цзяня И не помогают ни кнут, ни пряник. Тупняк его отпускает не сразу, а раза с третьего или четвертого, Хэ Тянь не запоминает. Просто однажды Цзянь И оказывается под ним на его кровати, распаленный и молчаливый, и Хэ Тянь ставит локти по обе стороны от его головы, и целует его так, будто давно хотел этого, так, как всегда мечтал, чтоб и его поцеловали. Впервые Цзянь И не трясется в его хватке, впервые отвечает тем же, податливый и весь словно из фарфора, и им обоим, скорее всего, просто скучно и хочется физической близости, и они оба не те и невовремя, но так уж получилось. Хэ Тянь недолго думает, считается ли Цзянь И раком на безрыбье, но ему больше кажется, что и рак из него неважный. Больше на недотрах похоже. Никто даже не догадывается об их новой привычке. В школе Цзянь И все так же преследует Чжаня Чжэнси, Хэ Тянь все так же любовно навешивает пиздюлей Малышу Мо. Идиллия. Постепенно Цзянь И заражается от него кой-какими кинками — ему явно нравится, как Хэ Тянь задирает подол его майки с ярко-желтым еverybody hates me на спине, как не зовет его по имени во время их жарких петтинг-сессий, как пялится на него потемневшим жадным взором. Хэ Тяню же нравится, что ему нравится. — Умница мальчик, — воркует Хэ Тянь еле слышно, придерживает шелк его волос одной рукой, второй обтирает слюну с его подбородка. Цзянь И низко стонет ему в пах при малейшем намеке на похвалу, схватывает на лету, пуская долгую вибрацию по члену, — пару раз попрактиковаться хватило, чтоб продемонстрировать ему оральные искусства в полной мере, и теперь Хэ Тянь пожинает плоды своих трудов. Не такой уж Цзянь И безнадежный, как казалось. Он красивый какой-то странной, нереальной красотой — залепленными казанками Хэ Тянь гладит его прозрачные брови, соскальзывает языком по затвердевшему соску и все думает, как вообще урвал такое лакомство. Ему нихрена не стыдно, даже наоборот — Цзянь И плавится в руках его, не сдерживает голос от удовольствия, когда Хэ Тянь лижет его огнем и вводит пальцы по одному. Он никогда не остается на ночь, но Хэ Тяню достаточно и этого. Сперма засыхает на безупречном лице Цзяня И, сливается по цвету во впадинке на груди. Хэ Тянь писал бы с него картины. — Секс — это больно? — Спрашивает Цзянь И одним холодным вечером. На нем синяя куртка Чжаня Чжэнси, и он мокрый с ног до головы, и нос у него опух, будто он долго плакал под дождем, и тон у него надорванный, как треснувший колокол. Хэ Тянь от неожиданности давится сигой. — Очень, — он хотел бы шуткануть по обыкновению, плеснуть в него истиной, что на самом деле это жить больно, но почему-то он не в силах — Цзянь И делает несмелый шаг к нему, другой, третий, почти падает в его объятия. Естественно, Хэ Тянь отправляет его в ванную, развешивает его шмотки, чтоб у него было время прорыдаться под душем и оставить все сопли и эмоции в сливе. Хэ Тянь стелит ему на диване в гостиной, но в итоге спит там один. Вторым поделенным пополам обычаем именуется вот это вот никому не нужное зализывание ран. Цзянь И — мастер в таких темах, титулованный обладатель радужных поясов по страданиям на длинные дистанции, дипломированный специалист в области безответной любви и зареванных подушек. Хэ Тяню первое время его немного жаль, потом он даже злится исподтишка. Даже чуть-чуть мечтает разбить Чжаню Чжэнси ебальник. — Ну почему, а? — Раз за разом циклится Цзянь И. Боль копится в новой неглубокой морщинке на его лбу, поблескивает солью на скулах и белесых ресницах. Хэ Тянь прикидывается, что ответа у него нет. Всю ночь они лежат одетые и наблюдают, как на горизонте мерцают живые огни города. В моменты хер знает откуда всплывшей нежности Хэ Тянь ловит себя на дурацких мыслях. Мол, честно все бы отдал, лишь бы забрать у него это. Лишь бы избавить его от собственноручно взваленной ноши, лишь бы Цзянь И вздохнул спокойно и оглянулся на себя через плечо — Хэ Тяню тоже снятся кошмары. Они бесконечные и тяжелые, и в них нет ничего, кроме горечи и сожалений — во сне его покойная мать выглядит особенно усталой, во сне он на десять лет младше, вполовину глупее. Брат не спускает его с рук, отец треплет их черные макушки и зовет обедать. Хэ Тянь просыпается в слезах, кое-как влазит в самоуверенную ухмылку и идет в школу, и все повторяется снова. Хотя бы подобие стабильности. В моменты, когда Цзянь И слишком погружен в себя, чтобы как-то на него реагировать, Хэ Тянь любуется им издалека, ближе жмет рыжего за шею. Цзяня И трогать нельзя, Цзянь И хрустальный и чистый, и позвякивает при любом неосторожном движении, и ломается на кусочки от резких слов и собственной тенденции к сэлф-хейту. И Хэ Тянь открывает ему дверь. Хэ Тянь не может остановиться. — Покажи, — уже требует Цзянь И без намека на стеснительность, капризно клянчит, выпрашивая и ерзая на его коленях. Хэ Тянь не дает ему ставить отметины на шее, но сам с плохо скрываемым наслаждением прикусывает его бумажную кожу, зализывает следы зубов, чтоб ничего не осталось. Это искусство — ничего после себя не оставлять, и Хэ Тянь ему показывает. Физическую боль Цзянь И, как выяснилось, любит чуть менее сильно. — Больно? — Окликает его Хэ Тянь, вводит до конца, подхватывая его под колено. Он не торопится, но у Цзяня И под ним глаза круглые, и в них не то шок, не то аффект. Невесть откуда взявшееся спокойствие. Та же самая рафинированная нежность. — Очень, — он улыбается, и Хэ Тянь улыбается тоже. Хэ Тянь осторожно целует его в висок, позволяет обнять себя. Утешить, может. Цзянь И ночует с ним. В школе все по-прежнему — пока Хэ Тянь пытается пережить день в никотиновой ломке и кучке обступающих его девчат, Цзянь И ищет поводы обжечься заново, слоняется бесцельно, избегает Чжаня Чжэнси. Это естественно, Хэ Тянь отлично сознает — рефлекс, инстинкт самосохранения. То, что причиняет страдание, то, от чего лучше ограждаться. Для него загадка лишь, когда Цзянь И раскусит и его самого. Мо Гуань Шань тусуется у него днем, ворчит и копается в холодильнике, исполняет каждую его гастрономическую прихоть — Хэ Тянь закуривает где-то меж спальней и гостиной, все размышляет, как так вышло. Во вселенной, где Мо Гуань Шаню он нравится куда больше, чем можно себе позволить, в измерении, где его тянет терзать и гладить, покачивать его на руках, как маленького, пока не заснет, защищать его любой ценой, посыпать его подарками, делиться лайфхаками жизни безотцовщины, любить его, как другие люди любят друг друга, быть только с ним всегда, беззаветно, безусловно. Где Мо Гуань Шань роняет зачатки взаимности с кровоточащих кулаков, но откровенно не готов. Альденте, так сказать. В этой же самой вселенной Цзянь И принадлежит не ему. Самого Цзяня И рвет на части противоречием, мнет и складывает пополам, как самолетик. Наверное, когда-то он вот точно так же смотрел на Хэ Тяня из-под полуприкрытых век, прыгал на него со скамеек и последних ступеней, когда-то и где-то носил его одежду, просыпался в кольце его рук, запрещал ему смолить за столом. Но не в этой серии. Наверное, поэтому им и плохо так, что краешки параллельных миров наложились и схлопнули их в ладонях, навечно прокляли. Хэ Тянь смаргивает усталость от страшного слова «навечно». — Я люблю его, — признается ему Цзянь И в сотый, кабы не сто первый раз. Хэ Тянь согласно кивает, прячет колкое склизкое чувство в полотенце — скрывать лицо за мокрыми волосами тоже талант. Врать так нагло — бесценно. Для всего остального у него нет ничего своего. Цзянь И жрет его заживо, не дает времени вдохнуть, не ждет его вообще — Хэ Тянь целует его, будто это Цзянь И ему снится, Хэ Тянь снимает с него худи Чжаня Чжэнси, бережно проводит грубыми ладонями по торсу. Когда пытка стала обоюдоострой, он не заметил, когда из привычки их иррациональная связь прекратилась в акт изощренного мазохизма, не поняли они оба. Цзяню И так было нужно, Хэ Тянь так хотел — в реальности все враги его осуждающе качают черными головами с отражения створок трюмо, в реальности с ним только Цзянь И, и жар его тела, и вкус его драгоценной боли, за которую он держится крепко, так крепко, что Хэ Тяню тоже очень больно. Не легчает со временем. Они занимаются сексом, хотя оба хотели бы заняться любовью, и Хэ Тянь видит поэзию в его стонах, слышит тонкую музыку с клавиш его выступающих ребер. Цзянь И сжимает его, пыхтит и подмахивает, пока Хэ Тянь заводит ему руки за спину и сбивается с ритма на что-то другое, пылкое и хлесткое, и Цзянь И подстраивается так легко, принимает его так естественно, просто. Играючи даже. Хэ Тянь долбит его до брызгов на темные простыни, шлепает животом, пока силы есть, пока его самого не бросает вперед мощной судорогой. Цзянь И еще долго лежит на груди его, урчит удовлетворенно — Цзянь И влюблен в другого, но это системный баг, это никого больше не смущает, это даже не обидно. Хэ Тянь все ж не может отделаться от неприятного ощущения в грудине. Воображение его не предает, но Цзянь И должен лучше всех знать, что такого Чжань Чжэнси с ним никогда не сделает. Чжань Чжэнси ни за что его не обманет, не поступит с ним так, как поступали все, Чжань Чжэнси родился на свет, чтобы держать его за руку и клясться ему в верности, чтоб всюду вести его за собой и закрывать от ветра, Чжань Чжэнси однажды вырастет и станет его судьбой. Любовью всей жизни, спутником, соулмейтом. А Хэ Тянь будет один. Должен, даже обязан быть один. Хэ Тянь отдает в этом отчет. Он может только обещать ему, что все пройдет, но не верит собственным словам, может только кончить глубоко в него и оставить обтекать, может затрахать до порнографичных криков и спазмов в низу живота, может обдать его сизым дымом по пути на лестничную площадку. Променять его с потрохами на один лишь мимолетный взгляд Мо Гуань Шаня. Хэ Тянь может очень мало, и потому его не достоин. Потому-то и заслуживает только одиночества пополам с бессонницей и круглосуточно переполненных пепельниц. Арифметика ненавидит его так же, как он ее. Зато он любимец кармы, и ему ничем не помочь. Однажды Цзянь И окончательно надламывается и палит свой диссонанс без зазрения совести. День или два минуло с его незадавшегося похищения, и Хэ Тянь в курсе, что он наконец-то признался, Хэ Тянь за него очень рад, правда, но и все на этом. Цзяня И впервые выбешивает его искренность. — Это потому, что я — не он? — Как-то взросло отчеканивает Цзянь И, отшвыривает тарелку с неполучившейся овсянкой на край. Хэ Тянь деликатно отставляет свою, лихорадочно соображает, что ему делать с этим импровизированным припадком ревности, на которую Цзянь И не имеет права. Этот вопрос адресован не ему, а ебанутой во все щели судьбе, и он даже ждал, но не так, и не здесь, и не сейчас. Да, он не Мо Гуань Шань, никогда не был и не будет. Его нулевой кулинарный скилл даже ни при чем. Но точно такой же козырь и у Хэ Тяня. Точно такое же сожаление. Вселенский глюк играет с ними в жестокую игру. — И потому что я — не он? — Вворачивает Хэ Тянь. Это похоже на пощечину, и на безупречном лице Цзяня И будто и впрямь проступают красные резкие следы. Хэ Тянь затыкается синхронно с ним, заталкивает заготовленные фразы обратно в глотку, потому что это причиняет невыносимую боль, и он меньше всего хочет делать ему больно, и, блять, это пиздец как тяжело, и сложно, и неправильно. И честно. Нестерпимо честно. Он не смотрит, но уверен, что по скулам его тоже стекает печаль. Цзянь И пробует разозлиться, орет на него даже, старается задеть, да все без толку, никто никогда не делал ему хуже него самого, никто. Цзянь И отламывает части от своей истерики, тушит огарки только-только распустившейся в нем слабости, растирает беспомощный гнев повсюду. Он не виноват, но Хэ Тянь тоже не виноват, и виноватых вообще нет в принципе, только им обоим трудно взглянуть друг на друга, и они оба словно что-то друг другу должны. Это новый уровень, Хэ Тянь понимает. Хэ Тянь застывает в предвкушении, зажмуривается, как перед прыжком в ледяную воду. Если правда, если им можно, то он согласен. То он готов. — Извини, — жалко вымучивает Цзянь И в сгиб его шеи, а сам содрогается в накатившем приступе, пускается в плавание по кристально чистым слезам с кончика длинного носа. И все. Хватает с лихвой. Хэ Тянь комкает промокшие сигареты, обнимает колени, но не двигается больше. Цзянь И наваливается на него со спины, и они падают с корточек, теряются под высоким звездным потолком. Это красиво. Цзянь И красивый. Цзянь И тоже со всех сил хочет ему принадлежать. — Брось, — внезапно говорит ему Хэ Тянь. Он не жалеет ни о чем. Заклинание завершается. Хэ Тянь говорит ему бросить. Цзянь И икает мелко, обхватывает его руками, тычется сырым лицом в его затылок. Они все еще порезаны наискось, брошены под открытым небом, все еще влюблены не друг в друга, но здесь все нормально. В этой вселенной можно прощать такое, потому что простить означает критическую точку, высшую форму доверия, шаг вперед. Развилку, в которой они переродятся, чтобы посвятить друг другу свои чертовы жизни. Потому что прощать ни один не умеет, но мечтает научиться, а когда еще учиться, как не с осколками собственного сердца в горсти, когда еще они совпадут по всем параметрам и так же зависнут на полу. Такая себе невесомость. Но Цзянь И его слушает. Цзянь И бросает, сам бросается. И впервые Хэ Тянь не один, впервые сомневается в карме, впервые посылает ее нахуй. Хэ Тянь тоже бросает.