На его троне

      Когда под ботинком хрустят чужие ребра, прокалывая собой сердце и, возможно, легкие, Ларин выплевывает вместе с презрением липкое:       — Пидор.       Марать руки он не любит, потому что кровь въедается под ногти и её потом приходится по минут десять вычищать с лимонной кислотой. Это не очень практично и очень нудно. Поэтому Ларин носит перчатки, а ещё особую любовь испытывает к ножам и битам.       А Руслан особую любовь питает к тому, как Ларин заносит биту над чужой головой и одним резким движением бьет прямо по вискам. Иногда он пользуется молотком, но в этом эстетики ожидаемо меньше, чем в бите.       Вообще, когда речь идёт о Ларине всё заведомо кажется эстетичным.       Потому что Дмитрий...       красивый.       Соколовский машет головой. Будто так все эти блядские мысли о блядском Ларине смогут вылететь. Но нет.       Может быть, поможет бита — тогда, по некоторым процентам, возможно, вылетят. Практично, конечно, но Соколовский никогда бы на это не подписался.       — Чего застыл? — спрашивает Ларин.       Руслан опоминается и смотрит, как Дмитрий на корточках в окровавленных кожаных перчатках роется в карманах ещё вполне живого мужика. Он хватается за окровавленную голову, пытается встать. Ларин хватает его за горло, впечатывает с характерным стуком прямо в асфальт и говорит:       — Если ты не перестанешь дергаться, я достану твои кишки через горло.       Руслана передергивает от представленной картины, но вида он старается не подавать. Ларину не нравится, когда Руслан ведет себя «непрофессионально».       Вообще-то, из профессиональных умений у Руслана только дрочить на Дмитрия. Но об этом Дмитрий не знает, поэтому ему кажется, что Руслан вообще ни в чем не профессионал. Но он всё равно таскает его за собой.       Ключи звенят в чужой перепачканной кровью руке.       — Надеюсь, там хватит бензина, — он встает. Хочет отряхнуть колени от пыли, но вовремя опоминается. — Ты был хорошим мальчиком, поэтому заслужил быструю смерть. Руслан, подай мне пистолет.       Когда Соколовский слышит собственное имя его голосом, то Руслана пробивает на холодный пот. Но Ларин не любит, когда медлят, и он кидает прямо в чужие окровавленные руки пистолет.       Всё заканчивается быстро и так, что Руслан даже не успевает ничего не понять.       Он смотрит на Дмитрия. Он будто светится красными неоновыми лучами. Его безумный взгляд медным отблеском в этом полумраке и свете фонаря поблескивает. Он похож на ебанутого. И это, безусловно, по-прежнему эстетично.       — Твоя нелюбовь марать руки и честь, Соколовский, когда-нибудь тебя доведёт.       Ларин запихивает перехваченный плотный мешок с кокаином и усмехается так, что Соколовскому скорее начинает казаться, что это, собственно, сам Дмитрий его доведёт.       Соколовский не всегда понимал, почему Ларин вообще таскает его за собой. Возможно, ему просто скучно, возможно, ему одиноко. Соколовский усмехается. Ларину не может быть одиноко. У него целый букет психических расстройств и коллекция оружия. А ещё много денег, и он может купить себе целый бордель. Одиноким Ларин быть не может, и его поведение становится для Руслана ещё более загадочным.       — Поведёшь машину? — спрашивает Ларин, кидая тому связку ключей, с которых капает чужая кровь. Руслан брезгливо морщится. — Я потом дам тебе салфетки. Да, забыл, это реально отвратно.       В чужой машине пахнет химическим ароматизатором и совсем немного потом. Руслан недовольно трет нос, забывая, что пальцы в крови.       — Тебе будто пять лет, Руслан.       В бардачке находится ещё пакетик каких-то сомнительных колес, пистолет и влажные салфетки. Ларин выкидывает свои перчатки на заднее сидение, и Руслану не по себе становится, когда он ощущает, как невероятно пахнет Дмитрий. Он вытесняет чужой запах и это бьет по нервам так, что у Руслана руки начинают трястись.       Он принимает салфетку, вытирает пальцы и ключи. Кровь опечатывается на белой ткани, и он видит, как Дмитрий этим засматривается.       — Недотепа, — кидает кратко Ларин, достает ещё одну салфетку и резко хватает его за подбородок, так, что очки Руслана на нос съезжают.       От ощущения чужих тёплых пальцев по коже будто миллион мурашек прошло. Пробило на холодный пот, а после — сразу на жар. Контраст бьет по нервам, мыслям, чувствам. Дыхание переламывается.       Дима аккуратно вытирает с носа и областью над губами небольшое растертое пятно.       — Тебе никогда не бывало страшно, что тебя словят? — Руслан спрашивает спокойно, а его взгляд совершенно отрешён. Ларин никогда не догадается, что его руки дрожат.       — А за свою шкуру ты не боишься? За меня трясешься, а, Руслан? — он хитро щурится, по своему как-то особенно усмехается. Блядская его улыбка поддевает в нём какой-то нерв, и от этого он напрягается. Руки с чужого подбородка Ларин не убирает.       — За себя больше, конечно, но ты мне ничего гарантировать по поводу меня не мо...       — А это обидно, сопляк, — он медленным движением расправляет ладонь.       На щеке горит его касание так сладко, что у Руслана всё сводит. Ларин ебанутый, и взгляд у него безумный. Руслану должно быть страшно от любой близости с Димой, но почему-то — нет. Совсем ничего. Только странный контраст жара и холода. Возможно, он тоже ебнулся, и его инстинкт самосохранения решил самоликвидироваться, решив, что Руслану теперь ничего не поможет.       — Ты таскаешь меня везде за собой, имея такие деньги. Выглядит так, будто рано или поздно мне придётся сыграть в подставного.       Ларин хмурится. Его рука медленно, поглаживающим движением, проходится к затылку. И он больно хватает за волосы. Соколовский даже не дергается, но мысленно представляет, как он сейчас оттягивает его за волосы и ударяет о руль. Или ещё о что-нибудь.       Но вопреки всем ожиданиям, Дима притягивает к себе так, что они касаются носами друг друга. Дыхание у Ларина горячее, оно губы щекотит, и сердце у Руслана колотится бешено.       — Ещё такая приебнутая мысль — и я сам тебя пристрелю, понял? — голос Дмитрия настолько серьезен, что Руслану даже как-то и не приходится сомневаться в том, что он не врёт. — Тебя никто не тронет, пока ты рядом.       Голос Димы прожигает Руслана изнутри. Обжигает, прижигает органы, оставляет какой-то вечный опечаток где-то в самом его нутре. Он горит, он болит.       Он невероятен.       Ларин спокойно отпускает его, забирает салфетку, сминает и выкидывает. Закрывает бардачок и окидывает голову назад.       Руслан зависает буквально на несколько секунд, пытаясь нормализовать пульс. Но у него это, конечно, не выходит. Ритм в груди запредельный и такой, что аж в висках щемить начинает. Он жмурится, выдыхает и хватается за коробку передач.       На небе нет ни одной звезды, и свет фонаря слепит глаза. Руслан жмурится, заводит машину и слышит, как в голове эхом отдаются слова:       «тебя никто не тронет».       Через час они бросают машину, поджигая её. Есть около пяти минут до взрыва. В первый раз у Руслана ноги подкашивались, пока он запихивался в уже их собственную машину. Первый раз Руслану казалось, что он сдохнет прямо сегодня, и спокойное лицо Дмитрия прямое тому доказательство.       Но они не умерли, и к этому разу Соколовский уже сам заводит их машину. Позади раздается взрыв, и в зеркале заднего вида он видит прекрасный огненный фейерверк, разжигающий позади них. Там горят те влажные салфетки и сомнительные колеса. Но фраза Ларина сгореть так и не смогла.       Сколько бы Соколовский не задавался вопросом о пригодному его Ларину, он так и не приходил к хоть какому-нибудь варианту. Лезть в Дмитрия хотелось меньше всего. Он похож на жертву обстоятельств и маньяка одновременно. Вторым он являлся, на первое Руслан косвенно сетовал. Хотел свято верить, что такими не рождаются, а просто такими их лепит жизнь под определенной температурой и давлением. Просто такие случаются в истории и таких нельзя обвинять. А может, Ларин уже был рождён на голову ёбнутым.       Может, Ларин с детства отрывал головы котятам и вспарывал щенков. Наверное, Руслан даже не удивился бы. Руслан вообще ничему уже не удивляется, кроме фразы, что шумом крови до сих пор стучит в его голове. Это было ненормально.       Они сошлись иронично неверно, они сошлись, и Руслану казалось, что его дорога привела его к дьяволу. Такое впечатление производил Дмитрий в самом начале. Его безумный взгляд и резкие движения. Фанатичная любовь к оружию и сфера его заработка. Бесчувственность и хладнокровность. А то, как он убивал — это целое искусство. Целое искусство, полное холодного расчета и совершенной отрешенности от понятия человечности.       В первые разы Соколовский его боялся и был уверен, что через день-два его точно так же прикончат. Хоть никакой пользы Руслан своей кончиной Ларину принести не мог, он всё равно верил в эту мысль.       И оказался, конечно, не прав.       Ларин продолжает его таскать за собой и давать подзатыльника за не очень такие мысли. Ларин продолжал оставаться рядом, как человек.       Применять к Диме слово «человек» кажется маразмом, но Соколовский верит в то, что в нём что-то ещё есть. Живое.       Они выходят из машины под ливень. Стена дождя затмевает даже здания и улицы. Одежда промокает насквозь. В придорожном отеле, где они останавливаются, всё выглядит так, будто чисто. Руслану даже хочется в это верить, потому что спать в одежде ему не хочется. Хотя бы потому, что сухой одежды у него нет.       Но постель оказывается абсолютно чистой и даже матрас был без пятен. Впервые им повезло на нормальный придорожный отель, в котором можно провести ночь без брезгливого отвращения ко всему рядом находящемуся.       Ларин первый проскальзывает в душ, умудряется все сделать за несколько мнут, а потом в одном белье с кем-то переписывается по телефону. Руслан пожимает плечами, а потом замечает, что халат только один. А потом он смотрит на кровать — тоже одну.       Ларин был не из тех, кому было жалко заплатить за двухместный. По итогу Руслан решил, что других не было. Стащил по-доброму оставленный халат и закрылся в ванной.       За почти год их общения Соколовский вытренировался абсолютной безэмоциональности. Даже когда смотрит на Ларина с желанием выебать его рот собственным языком. Даже когда Ларин случайно касался его и провоцировал внутри такой выброс адреналина, что Руслан готов был самолично убить кого угодно голыми руками, лишь бы ослабить бешеный пульс и начинающую болеть от него голову.       Он выжимает собственные шмотки. Потом смотрит на кучу такой же одежды в углу, выдыхает и проделывает то же самое и с ней. Ларин всё больше походил на муженька, который заебывался на работе до такой степени, что ему не хватало сил даже обувь с себя снять. Руслан, в принципе, этому не противился.       На складной сушилке всё поместилось едва, но Руслан вообще удивился, что она тут была, поэтому жаловаться не решился.       — Ты думаешь заниматься этим до конца своих дней? — спрашивает Руслан.       Он садится на другую сторону кровати спиной к спине. За окном бешено льёт дождь. Его шум не успокаивает. Соколовского с недавних пор вообще ничего не успокаивало. Всё одинаково действовало на нервы и и так поломанную психику (кроме Дмитрия, разумеется).       — Я не знаю. Как пойдет. Я не могу быть ни за что уверен.       — И за меня? — вспоминая недавнюю фразу, с усмешкой спрашивает Руслан.       На самом деле, он её и не забывал для того, чтобы вспоминать. Теперь это — его девиз. Теперь это — его спокойствие.       Когда Руслана хватают за плечо, его снова пробивает на жар и сердце подкатывает к самому горлу так, что дыхание перехватывает.       Ларин валит его на спину, упираясь руками по обе стороны от него. От Дмитрия веет могильным холодом. Он пахнет дешевым гелем для тела и его взгляд не сходит с глаз Руслана. Дышать не получается. Ни один сранный выдох не сходит с его губ.       Он просто замирает под Димой. Просто смотрит на него в ответ с абсолютным равнодушием. Можно подумать, что ему всё равно, но, кажется, в этой тишине можно услышать его стук сердца. И это рушит просто всё.       — Сколько раз мне нужно это повторить? — он хватает его за бок, больно впиваясь короткими ногтями, заставляя того, полностью залезть на кровать. Не слушаться не получается. Он вообще не помнил, был ли такой момент, когда он его не послушался. — Я ставлю тебя наравне с собой, понимаешь? Ты не ниже меня. Ты не мой пёсик. Когда до тебя это дойдет, Руслан? Я ебнутый, но не садист.       От последней фразы Руслана пробивает на смешок. Вряд ли можно назвать его не садистом, когда он самолично видел, как тот ломал чужие ребра ногой. Вряд ли можно назвать его не садистом, когда убийства — часть его рациона для духовных сил.       — Тебя никто, — он внезапно упирается на локти, и дыхание у Руслана окончательно и полностью перехватывает. Пальцы на ногах поджимаются, когда его холоднющая кожа касаются его. Дыхание горячее щекотит губы. — Не смеет, — уткнулся на рваном выдохе лбом так, что они носами соприкоснулись. — Тронуть. Окей?       Если бы Руслан мог хоть что-нибудь расслышать сквозь шум крови и ритма сердца, то, может быть, он бы и согласился. Если бы он смог вырвать хоть один сранный звук, он бы обязательно с ним согласился. Но всё мутнеет и слова теряются вдали, на дне колодца. Его сердце заходится.       Конечно, Боже, Ларину никогда не могло быть одиноко.       Конечно, Боже, всё так тривиально, что почему-то Руслану даже обидно за такую легкую разгадку.       — Что ж ты так в меня вцепился, а, Ларин? — усмешка у него выходит кривой, а голос сиплым-сиплым.       — У меня к тебе тот же вопрос. Я же сумасшедший. Я же больной, да?       Соколовский хватается за чужие плечи и целует. Целует так тягуче-сладко, так проникновенно, что плечи у Дмитрия внезапно расслабляются, и даже собственный стук сердца, кажется, успокаивается.       Дима скрепляет руки в замок прямо над чужой макушкой, а потом накрывает копну чужих волос ладонью. От этого движения в Руслане всё сжимает до лёгкой боли прямо меж костей. Прямо в скоплении нервов и кровеносных сосудов.       Губы у Ларина сухие и тонкие. Но целуется он так, что у Руслана вся реальность плывет, и сложно воспринимать хоть что-то, как реально существующее, кроме ощущения, как Ларин согревается чужим теплом и сам теплее становится. Как жар подкатывает к самому горлу, как пальцы начинают дрожать, как дыхание чужое содрогается.       Ларин ерзает, плечи то напрягаются, то расслабляется, и целовать он продолжает с напором, с желанием, со всеми ответами на все эти Руслановские вопросы.       Ларин касается ладонью чужой щеки, и проводит губами по линии челюсти, к шее. Расцеловывает, только секунду давая себе перерыва. И у Соколовского дыхание перехватывает окончательно. И только когда голова начинает кружиться, он судорожно вдыхает. Так громко, с таким надрывом, что даже Дмитрий на секунду замирает, а затем снова целует — терзает чужие губы, требовательно покусывает чуть.       И Руслану, конечно, вмиг становится понятно, отчего Ларин так в него вцепился, и что в их встрече исконно неверной, было такого, что Дмитрий не смог бы выпустить его из своей пасти даже на секунду.       Всё стало сейчас так очевидно, что ему даже смешно.       Соколовский закрывает глаза и жмётся теснее к чужому уже согревшемся другим телом.       Ларин — просто тот, кому нужно было согреться.       И всё, конечно, становится очевидно.       Теперь, конечно, становится ясно, что...       на его троне его никто не тронет.