Наша девятая жизнь

— Здравствуй, моя дорогая сестра… — с этого обращения, в которое он вкладывал всю свою любовь и нежность к младшей сестрёнке начиналось, наверное, чуть ли не каждое его письмо. Но, отчего-то, именно сегодня Эцио писал эти строки с неким оттенком грусти и скорби. Если бы он произнёс эти слова вслух, с той интонацией, что звучала в его голове, за ними бы наверняка последовали утешающие объятия — лишь бы Клаудия не начала лить слёзы.       Эцио долгое время не решался написать об этом — об их личном горе. О том, что случилось много лет назад и о чём они старались не говорить, дабы не бередить старые раны. Все письма мужчины были подобны докладам, состоящим из основных произошедших с ним событий — с кем познакомился, что разузнал о заговорах тамплиеров. О своих личных переживаниях Аудиторэ упоминал вскользь, стараясь не акцентировать на них внимание.       Но даже старого ассасина, чьё сердце давно устало от бесконечных переживаний, преследовала острая нужда выговориться. Кому, как не единственному родному человеку — его piccina* Клаудии?       Он мысленно перечёркивал, отметал всевозможные варианты начала этого непростого монолога. Ему пришлось встать из-за стола, пройтись вокруг комнаты и снова сесть за своё рабочее место.       Эцио решил начать издалека:       «Здравствуй, моя дорогая сестра. Должен признать, что Константинополь с каждым днём все сильнее и сильнее удивляет меня своим многообразием и оживлённостью. Кого здесь только не встретишь — от итальянцев до людей, приезжих на эту землю из-за далёких северных гор, находящихся за много тысяч миль. Сегодня, например, я наблюдал, как у пристани с небольшого корабля высаживалась группа людей с Востока. Они явно выделялись своей… Яркой внешностью. Особенно желтоватым оттенком лица и узкими глазами. В любом другом месте, мне кажется, они бы явно чувствовали себя лишними, но только не здесь, на «перекрёстке миров», как его называет Юсуф. Эти люди казались счастливыми, жизнерадостными, будто готовыми начать всё с чистого листа. Будто бы их не пугал тот факт, что они — чужестранцы, разительно отличающиеся от местного населения. Единственное, что их поразило — слишком большое количество народа на улицах. Но, судя по тому, как быстро менялись их лица, длилось это удивление отнюдь не долго, и они примирились с этой городской «особенностью». Ты знаешь, Клаудия, эта ситуация напомнила мне…»       Рука невольно дернулась, пока перо выводило имя той девушки, о которой они с сестрой так давно не вспоминали.       « … Тао. Не знаю, почему. Может, потому что она тоже была из Китая, и ей трудно было освоиться среди жителей Италии. Знаешь, мне кажется, ей бы здесь не понравилось. Она всегда предпочитала тихую и мирную Флоренцию или нашу родную виллу в Монтериджони. Помню, как она шарахалась каждого прохожего в Венеции, постоянно ворчала, что терпеть не может большие города, где ходят толпы людей. И так смешно вздыхала — с её-то суровым нравом это казалось вдвойне забавным, когда она изредка показывала, как скучает по Флоренции. Так странно… Она обрела свой дом не там, где была рождена, а там, где смогла найти понимание, смысл жизни и семью. Стала такой родной нам всем. Пусть и казалась отдаленной во всех смыслах этого слова. Помнится, как ты не любила её поначалу именно за эту черту характера. За её холодность и враждебность. Как бы я и дядя не пытались тебя убедить, что Тао стала такой не по своему желанию, ты отказывалась принимать её. В конце концов, её так воспитали. А, может, ты, даже, ревновала ко мне… Справедливо. Пока ты умирала от скуки в четырёх стенах виллы, Тао была со мной почти на всех заданиях, которые нам поручал старик Марио. Ты даже кличку ей придумала — la gatta*. Тогда она тебе казалась оскорбительной и подходящей для Тао, мол, она также бегает по крышам и гуляет сама по себе словно драная кошка. Забавно, но это прозвище всем понравилось. Дядя так называл её в шутку, я, каюсь, чтобы подразнить. И вы обе из-за этого злились. Она, потому что её раздражали любые клички, а ты… Из чистой вредности. Но, это прозвище и в самом деле прижилось. Даже Тао смирилась и позволяла себя так называть. Особенно тебе. Ведь её, насколько ты помнишь, было очень трудно расположить к себе. А к тебе, Клаудия, она на удивление быстро привыкла. Возможно потому что ты была единственной девушкой в нашем окружении, пусть и младше её. Тао всегда заботилась о тебе. Когда мы уезжали по делам в Тоскану, она не покидала город, пока не находила для тебя подарок — любая безделушка, порой, честно признаться, украденная у какой-нибудь жены богатого чиновника. Это было так… Удивительно. Удивительно, что при всей своей замкнутости, при всем её недоверии к окружающим, она так старалась ради тех, кто пришелся ей по душе. Пусть на лице Тао не проблёскивало даже намека на улыбку, а голос её был все такой же спокойный и безэмоциональный, было легко увидеть, как она внутренне радовалась, когда доставала для тебя очередное кольцо или брошку. Как ей не терпелось поскорее отдать эту незначительную, казалось бы, вещицу, тебе, моя милая сестра.       Кажется, именно в те дни я по-настоящему влюбился в Тао. Она открылась мне с совершенно других сторон, которые в ней были так сурово загублены её же семьей. Мне так хотелось помочь ей. Мне так хотелось видеть, как она не боится доверять людям, как она улыбается и радуется нашим победам над заговорщиками. И, кажется, так мало я увидел её счастливой. Так много не успел ей сказать, не успел сделать. Теперь, когда время должно было залечить наши с тобой раны, сестренка, оно лишь иссушило, сожгло все чувства.       Я больше никогда не смогу любить. Со смертью Лан умерло все то светлое и бесконечное, что я испытывал к ней. Сейчас, когда я разделяю с тобой эти воспоминания, я ничего не ощущаю. Только легкую горечь, оставшуюся осадком от сотни вопросов, на которые я так и не смог найти ответов. Иногда меня одолевает чувство вины, и я задумываюсь, как бы повернулась наша жизнь… Будь Тао рядом с нами. Были бы мы счастливы, если бы я успел тогда? Клаудия, сестричка, неужели мы потеряли её из-за моей невнимательности? Если бы я тогда сам занялся организацией свадьбы, если бы тщательнее всё проверил, если бы не угодил в подготовленную тамплиерами ловушку, если бы успел…       Я даже не успел с ней попрощаться. До сих пор помню, как меня не пускали к её телу, а через несколько дней, когда его должны были сжечь, чтобы прах могли увезти в Китай, меня попытались отравить. Пока она сгорала в огне, я сгорал в бреду, жару и скорби. Может, отчасти, я был слишком жалостлив к себе — я должен был прийти попрощаться с ней несмотря ни на что. Ты, Леонардо, дядя… Всем вам было тяжело. Всем нам было тяжело. Настолько, что мы на многие годы запретили сами себе говорить об этом. Я и сам пытался забыться — война с Борджиа, поиски ключей… Но, этот город напомнил мне о ней. О la nostra bella gatta*…       Клаудия. Если тебе будет невыносимо читать этот сумбурный поток бреда, я тебя пойму. Ты можешь разорвать это письмо, можешь сжечь — делай все, что хочешь. Я и сам жалею, что написал эти строки. Жизнь продолжается, и некогда отвлекаться на прошлое. Хотя, знаешь, иногда меня посещает эта тяжкая ностальгия, и хочется представлять, что она… Рядом. Что ничего не случилось. Такую роскошь я могу себе позволить в редкие свободные минуты отдыха, и то, вперемешку со стыдом — негоже мне предаваться фантазиям, когда есть проблемы посерьезнее. Юсуф, например, недавно заделался в эдакие шпионы-разведчики — бдит около церквей, куда ходит приезжий в город народ из других стран и выясняет обстановку. Его рассказы раз за разом потрясают…»       Эцио на минуту отложил перо, вслушиваясь в голоса, весело звучащие за дверью. Стол, за которым обычно проводились собрания с другими турецкими ассасинами, находился как раз неподалеку от его кабинета, и в данный момент один из его лучших и преданных учеников — Юсуф Тазим — как раз делился очередной историей, которую он услышал в стенах католического храма Айя-Ирина. Эцио невольно вслушивался в разговор и ухмылялся, в очередной раз ловя себя на мысли, что этому дядьке куда гораздо больше бы подошло быть бродячим артистом или писателем сказок — настолько правдоподобно и живо ему удавалось передавать все эмоции, что испытывали люди, «приходящие к нему на исповедь». Будто он пропускал через себя все их грехи и пороки, все их душещипательные истории, о которых потом откровенничал с остальными ассасинами. В данную минуту Тазим повествовал о некоем торговце картинами, без памяти влюбленном в замужнюю восточную красавицу — Юсуф в красках описывал его «страдания по ненаглядной Диларе» и душевные муки несчастного мужчины, боявшегося вовлечь любимую женщину в порок измены. — … Но, скажу я вам, что эта история, впрочем, как и те сотни, что мне довелось узнать за эту неделю… Все они меркнут перед рассказом одной несчастной женщины, пришедшей в собор уже под конец службы, — интригующе завёл турок, приковывая к себе внимание остальных учеников. И сам Аудиторэ — не было смысла этого скрывать — затаил дыхание, желая узнать, о чем Юсуф поведает дальше. — Тут, пожалуй, стоит отметить — я редко вижу лица своих «грешников». Эти католические будки устроены так, что священник не сможет даже при большом желании узреть собеседника, потому что они разделены большой стеной с прорезью, чтобы можно было выслушивать заблудшего прихожанина. Но эту особу я приметил ещё на той неделе, когда присматривался к собору и продумывал, как буду пробираться туда в дальнейшем, — Тазим прервался, чтобы отхлебнуть вина из своей чаши. Его перебил молодой ассасин Мурат — парнишка лишь недавно вступил в ряды Братства и сразу же прославился своим огромнейшим любопытством: — Но, постой! Как ты понял, что это именно она? Ведь ты не видишь лиц прихожан, сидя в этой конуре… — Мой зелёный друг, по голосу, конечно же, — довольно улыбнулся Юсуф, вытирая оставшийся на губах терпкий напиток. — Эта загадочная особа пару раз беседовала с теми, кто покидал священные стены Айя-Ирины. На самом деле, она до конца не решалась зайти в храм. Все ходила да бродила около него, посматривала. Не знаю, в чём она была так не уверена… Наверное, это вопрос веры. — А что не так с её верой? — вновь прервал Тазима Мурат, из-за чего тут же поймал устремлённые на него недовольные взгляды. Никто не любил, когда рассказы Юсуфа прерывались подобными бесцеремонными вопросами. Ассасин же снисходительно ухмыльнулся: — Ты еще и вправду такой маленький птенчик. Во-первых, старших перебивать нельзя. Мы хоть и не на званном ужине у султана, но, будь добр, соблюдай правила приличия. Во-вторых, ты не дал мне договорить. Дело в том, что эта женщина — одна из тех, кто приплыла к нам из самых далеких земель. Оттуда, где, по легендам, текут воды Жёлтой Реки. Другими словами, она одна из наших старых-добрых знакомых китайцев. Как я это понял, если не брать во внимание очевидные внешние признаки? Хах! Пусть эта барышня и говорила на греческом, её акцент слишком уж ярко выделялся. Я слышал их ужасный язык пару раз и тут же понял, что наша героиня приехала как раз-таки из Китая. Но… — Но?.. — ассасины все, как один, вытянули шеи в мучительном ожидании продолжения. Упиваясь этим моментом, Юсуф встал из-за стола и начал вальяжно шагать около него. — Но, даже для китаянки у неё очень своеобразная внешность. У них всех обычно чёрные волосы, а она была совершенно белой. Но не такой некрасиво-седой, как наши «матроны», продающие травы на базаре, а с длинными белоснежными волосами, струящимися по её плечам и спине. На лицо свежа и молода, хотя по голосу явно слышно — этот человек живет на нашей грешной земле четвёртый или пятый десяток. И вся она сама такая… Знаете, похожая чем-то на кошку. У неё бесшумная походка, а движения плавные и осторожные. Я бы принял её за наёмную убийцу, если бы судил по одному только внешнему виду. Но, что-то я слишком увлекся с её описанием, прошу простить. Серьёзно, в жизни не видел таких необычных азиаток…       На секунду у Эцио ёкнуло в груди — как только Юсуфу стоило сравнить женщину с кошкой. Потерев переносицу, Аудиторэ проворчал себе под нос, что всё это — полнейшая чушь. Мало ли китайцев можно встретить в Константинополе… Внешность, конечно, интересная, но никак не подходящая той, о которой он задумывался не так давно. Мужчина выдохнул, выпрямился и снова взялся за перо, ловя себя на мысли, что в этот раз бедняжке Клаудии придётся потратить отнюдь не один вечер, чтобы прочитать все его мысли. — … Представляете, эта бедняжка прошагала столько миль, что обычному человеку трудно вообразить такое число! — сказанная на повышенных тонах фраза Юсуфа вновь отвлекла Эцио от его занятия — плечи ассасина вздрогнули, а сжатое в ладони перо чуть не посадило кляксу на бумагу. Аудиторэ нахмурился — неужели так сложно держаться одного темпа повествования, а не вскрикивать словно тебя режут в подворотне? — … Более того, она, скажу я вам по секрету, знала самого Леонардо да Винчи! — восторженные речи Тазима остро врезались в голову ассасина, разгоняя его недовольные рассуждения.       Он сжал переносицу, опёрся локтями об стол. Полнейшая чушь… Чушь ли? Много ли китайцев знавал Леонардо? Много ли их жило в его родной Италии?       Как-то чересчур много совпадений.       Лишь воспоминания о дне его свадьбы не давали Эцио тотчас же сорваться с места и устроить Юсуфу подробный допрос. Стараясь выровнять сбившееся из-за волнения дыхание, мужчина уже целенаправленно прислушался к происходящему за стеной. — Не смотрите так на меня! Она, между прочим, сама об этом рассказала! — А кто такой Леонардо да Винчи? — переспросил Мурат, чем вызвал тихие усмешки. — Ты что, птенец, только вчера вылупился?! Этот человек — великий художник и изобретатель, живущий в Италии. Вот же совпадение — и наш Наставник, и та женщина, и, собственно, сам да Винчи жили раньше в одном городе! Я сразу же задался вопросом — виделась ли она с Мастером?..       Хотел бы и сам Эцио знать ответ. Он припоминал, что во Флоренции на момент его становления ассасином, помимо самой Тао, было ещё несколько людей из её родных земель, но среди них никто не знал Леонардо. Тем более, Лан была единственной особой женского пола среди «китайских наёмников». — А имя она своё назвала? — Увы. Я узнал почти всю её биографию, но имя этой незнакомки осталось для меня запертой на сотни замков тайной. Как бы я не старался её раскусить, она так и не представилась. Я подметил её осторожность в словах. Пусть и говорила она много, но по делу, опуская все детали, которые могли бы раскрыть её личность. Удивительно, как она… — Может, уже поведаешь нам её историю?! — вмешался женский возмущённый голос. Он принадлежал Айсун — одной из немногих учениц Братства, и, судя по его тону, девушке явно надоели лирические отступления Юсуфа. — Какие же вы нетерпеливые! — огрызнулся Тазим. — Ладно уж! Как я уже упоминал, имя её остается загадкой. Сама она из Китая — это мы тоже установили. История её… Пожалуй, и вправду слишком трагична. Ей пришлось покинуть родную семью из-за распрей и конфликтов и отправиться в путешествие. Судьба занесла её во Флоренцию, где она жила долгое время. Кстати, языку её как раз обучал мастер Леонардо, который заодно и помогал ей осваиваться в городе. По её словам, именно тогда она чувствовала себя по-настоящему счастливой. Там она обрела друзей, любимого человека, с которым должна была обручиться… — Что же тут трагичного?.. — буркнул под нос Мурат. — Пусть эта женщина и была вынуждена уехать из родных краёв, но ведь, в конечном счете, она нашла себе новую семью. Я-то думал, что ты расскажешь что-то поинтереснее… — Когда ты наконец научишься дослушивать старших до конца, тогда сможешь узнавать всё самое интересное из первых уст. Я только начал! — Тазим бросил проницательный взгляд на ассасинов, и те догадались — сейчас-то и начнётся основная нить повествования. — К сожалению, наша восточная красавица так и не смогла примерить на себе роль невесты. Это и есть та причина, по которой она пришла на исповедь. Свой поступок она до сих пор считает тяжким грехом, что каменной глыбой висит на её душе вот уже много лет. Я и сам, признаться, удивился, когда наша kedi* рассказала мне про свой проступок. Честно, я бы не стал винить её за подобное… Но она, думаю, буквально ненавидит себя за совершённое. Могу поклясться, что слышал за стенкой всхлипы и отчаянные ругательства… — Да что же она такого сделала?! — выкрикнуло несколько человек сразу, уже явно заинтригованные словами Юсуфа. — Фу, сколько от вас шума! Имейте терпение! Я и сам не знаю, как это сформулировать — теряюсь в словах и хочу в полной мере передать вам то, насколько несчастной бедняжке было тяжело изливать душу. Хм… Скажем так — ей пришлось подстроить собственную смерть на свадьбе.       Повисла гробовая тишина. Ассасины пытались осознать сказанное Тазимом, пока тот выжидающе посматривал на них, понимая, что всё это звучало как полнейшая чепуха. Первым, что не удивительно, решился заговорить Мурат: — Но, зачем? Она разлюбила того, за кого должна была выйти? Тогда почему бы просто ему не сказать… — А вот это своевременный вопрос, мой дорогой птенчик. Я не зря сказал «пришлось». Это была вынужденная мера. Я и сам не совсем понял, но, если исходить из её слов, то получается, что её настиг призрак прошлого в виде чокнутой семейки, и её жениху угрожала смертельная опасность. Поэтому она обставила всё так, будто бы она погибла, после чего тайно вернулась в Китай решать все проблемы. Много времени прошло, а бедная женщина по-прежнему винит себя, что причинила окружающим столько страданий и боли. Вы бы слышали, как она убивалась из-за этого! Наверное, эта страдалица себе все глаза выплакала! Жаль, кодекс священника не позволял мне высказаться — уж я бы точно не стал ни в чем обвинять её. Она пыталась защитить близких, в особенности любимого человека, и ради этого пожертвовала всеми связями с ними. Кто ещё натерпелся тут… — Что мешало попросить помощи у этих самых близких? — скептично процедил Мурат, откидываясь на спинку стула. — Как по мне, это очень эгоистичный поступок. — Точно говорю — ты еще совсем зелёный. Иногда никакие близкие не могут тебе помочь. Она действовала, думая только о них. Да и потом, как она раскаивается — ни один из прихожан так не убивался! — Хорошо, а что же привело её сюда из Китая? Снова сбежала от «любимых родственников»? — Тебе лишь бы поиздеваться! Я не рассказал самого главного. То, что случилось с ней по дороге в Стамбул и подтверждает мои слова про полное отпущение её якобы грехов. Аллах не рассудит — жизнь и так уже достаточно наказала бедную женщину. Она отчаялась бороться со своими родными и отправилась в новое путешествие — на этот раз задавшись целью узнать о своих истоках, так сказать, откуда произошёл её клан. Поиски привели её в одно священное место, и то, что там произошло, является, пожалуй, самым ужасным во всей её истории, — Юсуф сел за стол и залпом допил вино, чтобы смочить пересохшее от долгих разговоров горло. Откашлявшись, он продолжил: — Она встретила там своего любимого. К сожалению, его схватили какие-то разбойники, прямо у неё на глазах. Взяли и казнили — повесили. А она даже не смогла помочь, ведь её тоже схватили. Правда, ей-то как раз удалось вырваться, но смерть бывшего жениха, навсегда отпечатавшаяся в её памяти, теперь будет преследовать её до конца дней. Она считает, что судьба таким образом устроила ей воздаяние за все совершённые ужасные поступки. Вот такие у людей камни на их сердцах. Она больше ничего толком не говорила — наверное, из-за нахлынувших эмоций. И исповедальню покинула тотчас же, не выслушав меня. Хотел бы я её догнать, расспросить обо всём в деталях, но я должен был оставаться на своём месте. Какую мораль можно вынести из этой истории? — Тазим оглядел присутствующих вопросительным взглядом. — Цените то, что у вас есть. Иначе потом будет уж слишком поздно. Ну, чего вы раскисли как арбузы на жаре? — Я и не подозревала, что бывают настолько трагичные судьбы у людей… — задумчиво пробормотала Айсун, проводя указательным пальцем около края глаза — создавалось ощущение, будто она пыталась незаметно убрать слёзы с лица. — Хотела бы и я познакомиться с этой женщиной… Наш город, конечно, большой, но стоит постараться найти её. — Не уверен, что она захочет тебя видеть, моя дорогая. По ней сразу видно — хроническая одиночка, потерявшая всё и не желающая что-то приобретать, чтобы не испытывать новой боли. Ей хватает и старых ран. Знаете, — Юсуф вдруг перевёл взгляд на потолок, — я не зря делал в своём рассказе акцент на то, что она сильно раскаивалась в своих поступках. Хоть я и выслушал несчётное количество людских исповедей, они все были какими-то… Не такими, как мне представлялось. Половина из них — какие-то совершенно невзрачные и бытовые истории, которые и не таят в себе особых грехов, а, скорее, желание излить душу и убедить самого себя, что ты не совершал ничего плохого. А некоторые настолько сухо и кратко исповедовались о не самых великодушных проступках, что думалось, будто люди попросту растеряли ценность собственных душ. Эта женщина… Пожалуй, единственная, кто по-настоящему раскаивалась и корила себя в случившемся. Страшнее всего осознавать, что более ей ничего не поможет — ни наши слова, ни другие люди. Она не сможет найти утешения и будет вынуждена нести этот груз вины внутри себя до самой смерти. Одно лишь для меня удивительно — на что только не идут некоторые ради любви… — ассасин не успел закончить свою мысль из-за ворвавшегося в помещение Наставника, буквально вылетевшего из своего кабинета. Тот схватился за плечи ничего не понимающего турка, развернул его к себе и, чуть ли не срываясь на крик, громко спросил, где именно Юсуф видел незнакомку. Опешивший Тазим, перекидываясь взглядами с остальными учениками, которые, как и он, не могли осознать, почему Мастер Аудиторэ ведёт себя так возбуждённо, попытался всё перевести в шутку: — Ого, Эцио! Ты тоже услышал мою историю? Надо будет тебе переехать в соседнюю комнату, тогда мы не будем тебя отвлекать от дел своими беседами… Зачем тебе эта особа? Решил утешить её? — Не твоё дело! Просто скажи, где ты её видел. Это… Это важно, — понимая, в каком свете он выставляет себя перед остальным Братством, мужчина попытался успокоиться. Громко выдохнув, он отпустил «брата по оружию» и отошёл от общего стола на пару шагов назад, позволяя Юсуфу подняться со своего места, подойти к нему и осторожно приобнять обеими руками за предплечья. — Эцио, ты в порядке? Я всё расскажу, только объясни, что происходит. Почему она так важна? — ассасин никогда не видел учителя таким… уязвлённым. В его на минуту вспыхнувшем взгляде читались отчаяние вперемешку с искренней надеждой; голос Эцио дрожал как в припадке волнения и ярости, а ладони рук едва заметно тряслись, будто у больного человека. Тазим думал, что никогда не застанет Наставника в подобном состоянии, но, как оказалось, фраза про «всё бывает впервые» более чем оправдывала своё существование. Ещё больше удивило Юсуфа то, как быстро Аудиторэ взял себя в руки — выровнял плечи, успокоил дыхание, вернул себе прежнее спокойное выражение лица.       Неужто старый-добрый Мастер-Наставник снова с ними?       Как бы не так. Даже, казалось бы, привычная лёгкая усмешка Эцио не спасала положения. Мужчина ощущал в ней некую фальшь, попытку скрыть колыхавшиеся внутри эмоции. — Да… Да, я в полном порядке. Простите, никого не хотел напугать, — нелепо оправдывался мужчина, пока присутствующие вопросительно разглядывали его. — Понимаешь, судя по твоим описаниям, возможно, я знаю эту женщину. Старая… Знакомая. Не ожидал увидеть её тут спустя столько лет. Мне бы хотелось найти её, и потому я спрошу у тебя ещё раз — где ты точно её видел? — Мастер старался говорить убедительно, в размеренном тоне, чтобы больше не вызвать среди ассасинов лишних подозрений. Юсуф же прищурился, помолчал с минуту и утвердительно кивнул. — Около Айя-Ирины. Это собор в районе Султанахмет, не так далеко от нашей базы. Ты его сразу узнаешь — большой храм с широкими верхушками. Правда, беседовал я с ней пару часов назад… Если она по-прежнему ходит там, то, возможно, у тебя будет шанс выловить её. Поспрашивай местных торговцев — вдруг они видели, куда она могла пойти. Что ж ты сразу не сказал нам? А я подозревал, что это могла быть твоя знакомая! Если найдёшь её, обязательно приводи познакомиться! — Если это и правда окажется та, о ком я думаю, я просто буду вынужден знакомить вас с ней, — буркнул Эцио под нос, направляясь в сторону выхода из штаб-квартиры Братства. Как только дверь с грохотом захлопнулась за ним, Юсуф и оставшиеся ассасины обменялись недоумевающими жестами в виде разведённых рук. — Чудеса, оказывается, ещё могут случаться с кем-то из нас, — усмехнулся Тазим, возвращаясь за стол. — Ну, ладно, хотите услышать последнюю историю? — Чтобы потом ещё кто-то из нас обнаружил пропавшего родственника или друга? — засмеялся Мурат, наслаждаясь тем, что шутка понравилась остальным присутствующим — вслед за ней последовали весёлые усмешки. — Странное поведение Наставника имею право осуждать только я. Так что, замолчали и принялись усердно слушать и мотать на ус мои поучительные сказки, пока у нас выдалось, в кой-то веки, свободное и мирное время, — пока остальные, потеряв всякий интерес к Тазиму, обсуждали между собой, что же произошло с учителем, Юсуф бросил короткий взгляд в сторону кабинета, где Эцио обычно работал.       «Значит, знакомая, говоришь?..»