***
Я смотрю на тебя уже минуту, не меньше. Нет, не то что бы не хотелось, совсем наоборот; вечность не отрывала бы взгляда от глубоких тёплых глаз, вглядывалась бы в каждую черту лица. Не то что бы мне не хотелось видеть тебя на пороге, готовым войти, это не так; ради такой возможности отдала бы многое. Но всё же какая странная ситуация! Кто, кто может ожидать, что будет разбужен ещё до рассвета трелью дверного звонка? Правда, зимой, в невозможную стужу, заставляющую промёрзнуть насквозь и превратиться в холодную статую, безжизненную и бездумную, и солнце поднимается из-за горизонта поздно, освещая Мир неохотно и скупо. Но взгляд на часы развеивает все сомнения мгновенно: минутная стрелка медленно, как во сне, приближается к семи часам утра. Вопросы тут же начинают возникать в моей сонной голове и дробиться на тысячи маленьких, но очень озадачивающих осколков. «Какого дьявола я открыла дверь, даже не посмотрев, кто там, по другую сторону? Что ты делаешь здесь в такое время? И что ты вообще здесь делаешь?» — недоумеваю я как-то скомкано. Но мозг мой видимо не синхронизирует мысли и речь, потому что с губ срывается: «Замёрз?» Киваешь, зябко поводя плечами, что бы я уж точно не сомневалась в том, что обзаведусь ещё одним предметом интерьера (кстати, не помешало бы, уже больше года живу в полупустой квартире), если сейчас же не напою тебя чаем. Поэтому делаю широкий приглашающий жест, дескать, проходи, гость дорогой, будь как дома. Хотя почему, собственно, «как»? Ты и есть дома, тебя тут ждут. Всегда. Я знаю, какой чай ты любишь. Я знаю, что ты предпочитаешь говорить главное глазами. Я знаю, что каждое слово ты считаешь значительным. А ещё я знаю, что ты ничего не делаешь просто так. И потому видеть тебя, сидящим на подоконнике моей кухни в семь утра с дымящейся чашкой странно; всё это должно иметь какой-то смысл, цель. И цель эта в дружеской беседе заключаться не может, между нами — необъятная сеть городских улиц и не меньше часа пути. Я обнаруживаю свою правоту, когда ты наконец заговариваешь: — Я уезжаю сегодня. Зашёл попрощаться. Ну и подарок вручить, куда ж без этого. Стой, ничего не говори. Я всё знаю. Всё знаю. Но пора обживать этот холодный дом, не находишь? Слова замирают в гортани, когда ты шагаешь к двери и возвращаешься с подозрительным предметом: смутное предчувствие, неясная догадка не дают говорить. Разрываешь бесконечные и отвратительно шумные слои бумаги, потому что я не могу этого сделать, только смотрю вопросительно и испуганно…***
Тогда только трепетные, нежные, тщательно скрываемые чувства не позволили мне избавиться от цветочного горшка, разбить его на сотню глиняных черепков, тёмную землю рассеять по ветру, а розу, ужасную розу растоптать. Я ненавидела, жгучей ненавистью ненавидела комнатные цветы. Они были противны своей яркой красотой и избалованной прихотливостью. Они вызывали в воображении дни, давно прошедшие, но всё ещё не позволяющие жить полно, довлевшие над мыслями и поступками… У матери было много цветов, преимущественно фиалки. Они стояли на каждом подоконнике. Подоконников имелось всего четыре, но их недостаток с лихвой компенсировался количеством разнокалиберных горшков: только на кухне их стояло больше десяти. В моей комнате, кстати, он был всего один, там рос какой-то тропический гость с белыми и длинными цветами. Название этого растения стёрлось из памяти напрочь. Впрочем, я никогда и не старалась его запомнить: любовь моя нисходила только на букеты, которые были частями постановок в художественной школе. А вот матушкины цветы были постоянными поставщиками ненависти в мой вечно взволнованный внутренний мир. Я чуть не плевалась, глядя на них и прокручивала в голове слово «фиялочки» в манере Элизы Дулиттл. Мать говорила, цветы придают комнатам уют. Возможно, так оно и было, вот только я согласиться с этим не могла. Тогда мне хотелось спорить, беспричинно и беспрестанно выкрикивать в воздух гневные слова, обличать, обвинять. Наверное, где-то внутри ещё жил ребёнок, глупый и капризный, не любящий розы и фиалки…***
Я смотрю на розу, и только живое воспоминание о лёгкой полуулыбке, призрак твоих глаз, печальных и прекрасных, удерживают руку от удара по хрупким побегам. Ярость бессильна, полярные чувства разрывают меня на части, но приходиться изо дня в день поливать ужасный цветок, подвязывать стебли, разрыхлять землю. Звонить на другой конец страны каждый вечер, предаваться безотчётным мечтаниям морозными рассветными сумерками, с каждым днём всё сильнее желать сказать наконец самое важное. А ещё ждать, с замиранием сердца ждать твоего возвращения. Считать дни. Незаметно, обиняками выведывать точное время прибытия. Колебаться, без конца колебаться, терзаться сомнениями. И всё-таки наконец брать отгул, ехать под землёй в душном вагоне, бежать гулкими переходами, нестись к зданию вокзала, оскальзываясь на тонкой корке льда. Замереть, не дыша, на краешке тротуара, заметив тебя в разношёрстной толпе. Проклинать красный электрический огонь и плотный поток автомобилей. Не сдержать возглас, полный смущения, страха и радости при виде твоего ошарашенного, удивлённого, но счастливого лица. Запомнить распахнутые руки, какую-то детскую беспомощность, непонимание и визг тормозов…***
С того дня прошло два года. Я устала проклинать идиота, вытолкнувшего тебя на дорогу и врачей, не успевших вовремя. Я устала лить слёзы. Я хочу забыть лёд, залитый твоей кровью, и не могу. Я опустошена, полностью опустошена. Заставляю себя смеяться и улыбаюсь через силу, живу по инерции. И ращу цветок. Странно, эта роза, твой подарок, будто стала тем, что заполняет мою пустую жизнь. Я провожу неуютные вечера, зачарованно глядя на трепетные цветы, я вдыхаю тонкий пряный запах и перебираю нежные тонкие лепестки, целую их. Я страстно ненавижу свою розу. Я горько люблю её. Этот цветок сохраняет в моей памяти образ, светлый и трагичный. Этот цветок превращает жизнь в бесконечное и молчаливое бесслёзное оплакивание, заполняя меня собой. В сердце раскрываются бутоны. Эта роза вне меня и во мне, она убивает, она возвращает к жизни. И как больно не было бы смотреть, и вечно помнить, и задыхаться от щемящей нежности, не имеющей выхода, но никак не увядающей, не могу, не хочу, не имею сил избавиться. Потому что этот цветок заставляет сердце сжиматься. Потому что ты — в нём. Потому что он — моя жизнь, мой смысл. Потому что он — моя память.