Ты привыкнешь

Стук ее высоких каблуков эхом отражается от стен коридора. Скрип ключа в замочной скважине. Один поворот, второй, и дверь со скрипом открывается. Шляпа скрывает ее глаза так, что я вижу, как она улыбается мне своими красными губами. С каждым шагом стрелки на ее брюках колышутся, а аромат духов все дальше проникает в комнату. Я смотрю помутненным взглядом на своего похитителя и слышу только одно слово: — Восхитительно! Я слышал это каждый раз, когда она врывалась в подвальную комнату после долгого тура концертов. Каждый раз, когда учила меня играть и каждый раз, когда видела мое раскрасневшееся лицо в экстазе. Она говорила мне, что я привыкну. И я привык. Привык приходить к воротам ее дома, в ожидании, что дворецкий проводит меня до подвала. Я привык врать родителям что снова иду на работу или репетиции, а сам пропадал в ее подвале. Привык ждать, когда она наиграется в бильярд, и распустив гостей спустится ко мне. Я привык к ее холодным длинным пальцам и грубым словам. Кто бы мог подумать, что гениальная пианистка запросто могла заниматься похищениями и оборотом наркотиков? Я даже не знаю, почему я привык. Потому что она давала мне деньги, или потому что с ней мне было действительно хорошо? Деньги, правда, помогли моей семье, а предки радовались, что их ребенок может совмещать и школу, и «работу». К экзаменам она сказала мне не готовиться, и о мечте стать врачом пришлось забыть. Для поступления в колледж искусств, где мы с ней могли видеться чаще, биология и химия не были нужны. Одноклассникам и лучшему другу врать было сложнее, чем родителям. Учителя смотрели с укором на выпускника, не выбравшего ни одного дополнительного экзамена. Поначалу она не часто вызывала меня, итак было понятно, что если я резко стану постоянно пропадать после уроков, то окружающие станут что-то подозревать. И со временем о компании друзей тоже пришлось забыть, только лучший друг никак не мог успокоиться. Один раз она даже заметила на моей руке следы от наручников, цепко ухватилась за запястье и потребовала объяснить, что это и откуда. И я снова наврал. Сказал что у меня проблемы и попросил не лезть. Теперь я каждый день чувствую на себе сочувствующий и одновременно укоризненный взгляд с соседней парты. Летом я уговорил маму позволить мне съехать. Квартира, в которой я якобы жил большую часть времени пустовала, потому что теперь она получила еще больше моего свободного времени. Меня, как свою драгоценность она очень редко показывала гостям, и то, даже здесь я врал и играл роль ее мальчика на побегушках. Открыто о наших настоящих отношениях она никому не говорила, а на вопросы гостей категорично мотала головой и утверждала, что ее такое не интересует. Ага, как же. Других, похожих на меня, я тоже видел, многие ее гости приводили их с собой, но это было отвратительное зрелище. Подростки, накачанные наркотиками и ведущие себя как развратные шлюхи, готовые на все, что им скажут. Когда я увидел их в первые, я понял что обо мне заботятся. Хоть и на первый взгляд ее отношение ко мне не казалась заботой. В первый раз я очнулся в этом подвале после вписки на день рождения моей подруги. Меня жутко тошнило, голова раскалывалась, да так, что я не сразу понял, что мои руки прикованы к трубе. Наручники натирали кожу, а тело начинало ныть от неудобной позы на полу. Спать полулежа с согнутыми ногами такое себе удовольствие. Это слово — первое, что я от нее услышал: — Восхитительно! — она стояла прямо передо мной, но я не решался поднять взгляд и посмотреть на нее. Так что только рассматривал носы её лаковых туфель. Как вдруг, жуткий спазм схватил мой живот, и вся еда со вчерашней вписки тут же выплеснулась на эти самые туфли. — Простите... — еле выдавил я из себя. Даже рот вытереть не мог, так что уже потянулся подбородком к плечу. — Ну, ну, незачем марать свою одежду. Тебе в ней еще домой возвращаться, — сказала она и промокнула мне рот салфеткой, как ребенку. — Вы меня отпустите? — с надеждой спросил я и решился поднять голову. Я был шокирован, когда увидел своего похитителя: ведь я уже знал эту женщину. Вытерев рвоту с моего лица, она приподняла пальцами подбородок и, как-то слишком нежно для похитителя, убрала челку, упавшую мне на глаза. — Конечно, отпущу. Но перед этим ты должен кое-что для меня сделать. *** При каждой нашей встрече в этом подвале она не переставала говорить о том какой я милый, о том, как мои щёки наливаются краской в ответ ее действиям. Однажды она даже сказала, что восхищается мной не столько как человеком, а как произведением искусства. Нет, она даже не имела ввиду, что ей было нужно лишь мое тело, ей нравилось то, как выплескиваются наружу эмоции, как чувства переполняли меня, и в такие моменты она оставляла меня, полностью незащищенного, на самой грани, отходила чуть поодаль и рассматривала. Смотрела придирчиво или с удовлетворением, наверное, также, как художник смотрит на свое творение. И снова повторяла свое неизменное: — Восхитительно! Никто мне еще такого не говорил, и никто еще не боготворил меня так, как она. Мой похититель действительно оказался прав: я привык. Я привык скрывать следы наших встреч на моем теле, но оставаясь один, перед зеркалом, начинал понемногу понимать, что она имеет в виду, когда говорит, что страсть это тоже искусство. Иногда она в шутку называла меня своей «Лолитой» и прямо цитировала, шепча мне на ухо: — «Свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя», — и начинала забавно посмеиваться, когда я краснел и смущался перед ней. Даже несмотря на то, что я привык, мое смущение никуда не девалось, и это ей непременно нравилось. Я был ее «нимфеткой», драгоценным и единственным экспонатом, а не одним из многих, как можно было бы подумать. Будучи совершеннолетним, я действительно не выглядел на свой возраст и подходил под оригинальное описание нимфетки, и ее естественно волновало, то что я таким навсегда не останусь. Она писала портеры с меня, но никогда не показывала мне. Я спросил, почему она не сделает просто несколько фотографий, на что она ответила: «Фотографии такого милого мальчика будут вульгарными и намного хуже, чем мои наброски. Ты же не хочешь выглядеть вульгарно?». С каждым разом меня все больше волновал вопрос: «А что, если мне когда-нибудь найдут замену?». Я не решался задавать ей этот вопрос, но она умело читала меня и мои чувства, как открытую книгу. — Что именно тебя беспокоит? Ты же знаешь, что можешь мне все рассказать и довериться. Я уже говорил, что я никогда не перечил ей? Так вот, я никогда с ней не спорил, и в этот раз, без утайки задал ей волновавший меня вопрос. Ее лицо слегка потемнело, а в глазах промелькнули недобрые искры. Видимо, синяков сегодня будет больше, чем обычно. — То есть ты думаешь, что я гонюсь только лишь за красивыми маленькими мальчиками, а не за конкретным человеком? Если это так, то ты глубоко заблуждаешься и мне придется тебя наказать. В тот день мне не помогли никакие извинения, но, когда после той встречи я наконец-то добрался до дома, мне нестерпимо захотелось обратно. И в назначенный день я уже снова стоял у ворот и ждал, когда меня пустят в наш с ней любимый подвал. Любила ли она меня? Да, безусловно. Хоть она никогда этого не говорила, вся ее любовь и забота читалась в ее глазах, в мелочах и в желании всегда прийти ко мне на помощь. Любил ли я ее? Возможно. Возможно повлияли ее деньги, или ее талант, а может, даже авторитет в преступном мире, с которым она умудрялась появляться по телевизору на самых культурных каналах. Но, скорее всего моя тяга к ней, да именно тяга, а не привязанность, развивалась постепенно. Ведь многие вещи, казавшиеся мне омерзительными, сейчас приносят несравнимое удовольствие. И все-таки. Любил ли я ее? В конце концов да. Привык настолько, что незаметно для себя полюбил.