Самые важные, самые нужные — Те, кто приходят нежданно-негаданно, Мы открываемся им безоружные, С нашими страхами, болью и ранами.
***
— Это неправильно. Чувствуя, что сердце сейчас разорвётся на несколько тысяч кусочков, женщина с трясущимися руками судорожно выпивала стакан воды. Любить — это тяжело. Это несомненно тяжело, но оно стоит того. Они не соулменты, а ей очень хотелось бы. Она не думала, что ей будет так же больно, как когда-то в шестнадцать лет. Она не думала, что ей будет ТАК больно. После ухода мужа, Виктория не испытывала подобного к кому-либо. Она просто утопала в работе, заполняя пустоту, образовавшуюся потерей дочери, а затем и уходом дорого ей человека. И в какой-то степени ей это удалось. Она была профессионалом своего дела. Или раньше была, до того, как её личное не потеснило работу. « — Веди себя так, будто ничего не происходит, — твердило подсознание, вот только это не так просто, как кажется, она украдкой смотрела на него, замечая всё: какой он сейчас — сосредоточенный или над чем-то задумался; как он хмурится; взгляд его кофейных глаз.» Она не нуждалась в нём, нет. Она не нуждалась в том, чтобы чувствовать его каждой клеточкой. Единственное в чём она нуждалась, так это в его счастье. С ней или без неё. Но сейчас это было невозможно, пока он не разберётся со всеми проблемами. И несмотря на то, что для Каштановой самой важное — счастье Макеева, как только он был рядом, она прекращала контролировать себя, просто не могла. Как и в тот раз. Просто не сумела удержаться. Не смогла. Увидеть его — как глоток свежего воздуха. Как чашка горького кофе с утра. Хотя кофе она в последнее время перестала любить, ну или пить его только в столовой Ледового Дворца. Кофемашина, стоящая в ее кабинете, постоянно напоминала о нём. О Макееве. Как вообще можно влюбиться в женатого мужчину? Раньше она не понимала, а сейчас вот влюбилась. Раньше она и не верила в то, что кто-то из её близких будет серьёзно болен. Ключевое слово раньше. С тех пор женщина перестала верить в две вещи: в обязательства и в Бога. Так жилось сложнее, ведь теперь единственный человек, которого можно было обвинить во всем, что происходило в её жизни, — она сама. Впервые чувство вины появилось, когда она вышла из машины, а со служебного входа выходил он. Женщина улыбнулась, а мужчина лишь кивнул и сменил траекторию своего пути. Он избегал её с того чертового дня. С того чертового поцелуя. — Я слушаю вас, — его голос будто наркотик, она только сейчас поняла, что недавно не могла. Не могла дышать. Пока не увидела его. — Я просто хотела обсудить с вами следующий выезд, — сделала маленькую паузу, — по поводу размещения, — пока женщина говорила, она поначалу стремительно, но потом замедлилась, стала приближаться к Макееву. Единственное, что её останавливало — его недоумевающий взгляд, хотя спустя пару секунд, она почему-то уверила себя в том, что это не должно её задерживать как-то или останавливать. — Виктория Михайловна, а вы уверены, что это нужно делать именно сейчас? — спросил, нахмурившись, главный тренер «Медведей», а после добавил, — У нас следующий выезд только через месяц, — действительно, полный недоумения взгляд мужчины обратился на Викторию. — Да, но я просто подумала, пока вы ещё здесь и, — протянула Каштанова, понимая, что надо было заранее обдумать свои слова. На ходу придумывая ответы, спортивный директор поняла, что пауза слишком затянулась. — Что? — слегка нетерпеливо спросил он. Торопился. Наверно, к ней. С которой он не счастлив, а может и счастлив, кто знает. Сейчас это было уже не важно, когда она так близко. — Бронировать гостиницу нужно заранее, — произнесла женщина с запинками. Волнуется, кажется, слишком сильно. Он тоже, она слишком близко. Неприлично близко. — И? — уже с нажимом произнёс Сергей Петрович, — ну договаривайте, — его взгляд бегло проходит по её губам, как тогда на выезде. — Да нечего мне договаривать, — поняв, что бесполезно уже сдерживаться и цель достигнута. — Просто очень хотела тебя увидеть, — ласково, даже через чур, и уже на «ты». Она смотрит в его бездонные черные дыры, а он в ответ всё больше и больше тонет в её Азовском море. У Юли не такие, всего лишь Байкал, по сравнению с её. Аккуратно кладёт руку на шею и целует; быстро, пылко и цепко. — Это неправильно, — оторвавшись, произнес, главный тренер. Правильный, очень правильный, но это ненадолго. — Что неправильно? — в какой-то мере раздражённо спросила женщина, чувствуя, что сердце бьётся, оно хочет ещё. Хочет больше. — Вика, я женат, — просто и ясно. Но «Вика», и так нежно, будто он единственный, кто назвал её так. Ему одному позволено. — Я в курсе, — такой же короткий ответ и неожиданно вновь целует, углубляет, а он ей в ответ. Ответил, значит, всё-таки хотел. Сергей Петрович резко прекратил мгновения рая. — Виктория Михайловна, извините меня. Мне пора идти, — в замешательстве, с красными от помады Виктории губами, выходит из кабинета. И спортивный директор не понимает, чье сердце так колотилось — её или его. А может и вместе. Она откидывает назад шоколадные кудри, то покусывая губы, то сжимая их, и смотрит вслед. Как будто только что произошло помнит его взгляд, его выражение лица. И тот поцелуй. Пытается собраться с мыслями и отбрасывает приятные, а может и не очень, воспоминания. Раздаётся громкий грохот, а на полу разбросаны бумаги, папки и важные документы. Чуть не сквернословит, но вовремя вспоминает, что это не совсем прилично. Садится на корточки на каблуках и в юбке, судорожно пытается собрать стопку воедино, но тут неожиданно срывается и закрывает лицо руками, начинает плакать от боли в душе. Слишком знакомая боль, но такая непривычная, при этом невыносимо приятная. «Поздравляю, теперь ты мазохистка, — подумала, сквозь слезы женщина». А действительно, как можно любить боль, которая приносит невыносимые страдания? Только если ты мазохист, пожалуй. Виктория Михайловна встала и, не удержавшись на ногах, чуть не упала, благо успела схватиться за стол. Сев на ближайший стул, она чувствовала, что у неё кружится голова и немного в глазах темнеет. Ну, возможно это было из-за того, что уже несколько ночей она не спала, а проводила вместе с бокалом вина, практически не успевала есть, так ещё и постоянно бегала по дворцу. «Так, сейчас всё пройдёт, — подумала женщина, и аккуратно встала, чтобы собрать бумажки, наскоро сложила их в стопку, решив, что может и позднее разобрать их». Она посмотрела вниз на лёд, где хоккеисты уже уходили в раздевалку. Наверно, стоит спросить, как она прошла. Повернувшись на каблуках, Каштанова направилась в сторону двери, всё ещё чувствуя слабость. Её локоны взметнулись вверх, а затем также опустились. Женщина открыла дверь и, смотря по сторонам направилась к раздевалке «Медведей», не забыв захватить телефон. По коридорам гулким эхом раздавался цокот каблуков, на который оборачивались некоторые сотрудники и вежливо здоровались. Было легко понять, что это идёт Виктория Михайловна, потому что она единственная, кто носил в Ледовом дворце туфли на шпильках или лодочки. Возле раздевалки стояли оба тренера, а ребята по очереди проходили в помещение. Вот стоит он. Макеев. Женщина почувствовала, как в груди загрохотало. Громко. Очень. Но она держалась. Держалась лишь, когда другие люди были рядом. И хорошо, сейчас она не хотела бы остаться с ним наедине. — Как прошла тренировка? — спросила спортивный директор, натянув улыбку на лицо. Благо, что слёз уже не видно, да и макияж не попортился. И главный, и второй обернулись на женщину. У обоих в глазах мелькнул восторг, как и обычно, но если Сергей Петрович эту «секундную слабость» быстро откинул, то Александр Валерьевич смотрел с нескрываемым восхищением. Не обращая на это внимания, женщина уставилась в упор на Сергея. — Да как обычно, Виктория Михайловна, — буркнул главный тренер, её имя он произнес как-то неестественно холодно, хотя не удивительно, и отвернулся, — всё прекрасно. — А, ну это хорошо, — немного сбитая с толку женщина. — Что-то случилось? — перебил её с нажимом всё тот же. — Да, в общем-то, нет, — сказала голубоглазая, а после добавила, не обращая внимание на то, что ноги почти не держат, — я, пожалуй, пойду, — и обернулась в сторону своего кабинета, пройдя всего пару шагов, женщина резко пошатнулась и опёрлась рукой о стену. В глазах резко потемнело, а в следующее мгновение Виктория уже не чувствовала пол под ногами. Последнее, что она услышала, перед тем, как упасть в обморок, громкий стук сердца.Она слышала, как в его груди грохотало. Громко. Очень.