Let you taste the texture of my blood, lacking iron, gates to my heart My superior vena cava, inferior to yours Dillon — Texture of my blood
***
Это не снег, а нечто иное, чужеродное; слишком серое, слишком размытое, слишком напоминающее плаксивые капли дождя, отдающиеся трескучим звоном по крышам. Всего лишь конец ноября. Уилл смотрит сквозь оконное стекло на окружающий его мир и видит сплошное дисгармоничное безобразие. Однако не хаотичное — даже в слишком изнеженной мягкости и тоскливости природы присутствует стабильность, которую так упорно искал Уилл, которой так явно не хватало Уиллу. И, казалось, вот она, прямо перед тобой, в сплине бесцветных пейзажей и в пепле, тлеющем на земле. И, казалось, давай, отдавайся ей, погружайся в нее, дыши и живи ей. Казалось, все еще можно исправить. Уилл учится жить постепенно и неторопливо, как дитя, пытающиеся сделать первые робкие шажки в этом диком мире. Учится не заламывать пальцы рук, изнывая по ушедшему и невозвратному; учится не отдаваться ностальгии сполна, а жить здесь и сейчас, проще говоря, carpe diem; учится улыбаться аккуратно и естественно, так, чтобы лицо не расходилось по швам, начиная с трескающихся уголков губ и заканчивая вечно изнывающими от головной боли висками. И Уилл знает, что это бессмысленно: в любое мгновение Бездна ворвется в его жизнь и поглотит ее вместе с ним, не оставив даже изглоданных костей. Но отсутствие смысла не перекрывает острой необходимости. А Уиллу так необходимо почувствовать себя нормальным. Красочные кошмары до сих пор мучают Уилла, поджидают его в складках смятой простыни, в перине пропахших псиной подушек, в скрипе пропитанного потом матраса и в треске старой оконной рамы. Уилл с опаской ждет ночи, а когда она наступает, никак не может потушить этот дьявольский ночник, горящий в его позвоночнике; тебе надо искать, искать и искать, и то, что ты ищешь, ты и сам не знаешь, Уильям, но давай же, ищи и не смей засыпать. Уилл улыбается (не)много разбито своему отражению в зеркале и говорит, что его жизнь — сплошное вертиго, помутнение рассудка и бесконечные блуждания во тьме. Один неосторожный шаг, и все полетит в пропасть. А может, уже полетело, Уилл? Может, ты и сам не заметил, как оказался поглощен ею? Уильям, ты просыпаешься по утрам и даже не стараешься найти смысл, весьма практично — его давно уже нет. Шрам на животе периодически покалывает, напоминая о себе, напоминая о нем, а ты практически не морщишься и встаешь, насыпаешь две чайные ложки гадкого растворимого кофе, хочешь добавить сахара, но понимаешь, что все равно не станет вкусней (может терпимей?), заливаешь свое отчаяние кипятком и ждешь, пока произойдет диффузия сыпучего с жидким. Ты заливаешь в свой чуть не вывалившийся на идеально отполированный пол идеально обустроенной кухни идеально сомнительного Бога желудок эту отраву и надеешься, что не доживешь до завтра и сделаешь это с минимальным ущербом для окружающих. Собаки скачут вокруг тебя, виляя пушистыми (а где-то облезлыми) хвостами, скулят и словно просят своего вожака не оставлять на их территории еще один постепенно гниющий труп (но ты все еще живой). Ты тяжело вздыхаешь, с громким стуком ставишь кружку на шатающийся стол и дрожащей рукой подливаешь туда дешевый виски. И ты вроде как существуешь, сидишь на шатком крыльце своего дома, закутавшись в истерзанное молью пальто, наблюдаешь, как собаки несутся друг за другом с громким гавканьем, а в голове твоей уже пустота, а в волосах твоих уже ласточки, вьющие из них свои гнезда лишь для того, чтобы тут же их растащить. Признайся, о милая Персефона, однажды попав в царство Аида, уже не выбраться из него живым. Тебя наглым образом поделили на части, не оставив даже кусочка твоего же мяса на собственное использование (как грубо!). Ты неполноценен, Уилл, ты — лишь неудачная головоломка с потерянными ключами-подсказками. Ты сам отдал их в руки Аида, который забросил их в адское жерло собственного сознания, куда бы подальше, лишь бы никто не нашел. Твоя жизнь в его власти, каждый твой вдох — его заслуга. Пока кровь течет по твоим венам, пока ты вдыхаешь кислород, а выдыхаешь углекислый газ, пока перед твоими глазами дни сменяют ночи, а ночи сменяют дни, просто знай: он этого хочет. Таков его замысел. Ты его замысел. И если в одно перманентное утро в твою голову забредет мысль, что можно случайно отскрести бритвой вены и покончить с чередой мук и страданий, то тут же выкинь ее из головы и не забудь натянуть улыбку на лицо; прикрой веки; вдохни глубоко-глубоко; открой глаза; и он посмотрит на тебя глазами-винами с тихой нежностью, протянет руку, по локоть погрязшую в крови, обдаст дыханием разлагающихся трупов и чуть хрипло скажет: «Идем». И ты пойдешь, ведь Персефона всегда возвращается в царство мертвых зимой. 2016