(Не) сгинуть

— Итак, ты сделал то, о чём я просила? Ральф почти кривится, в последний момент сдерживаясь, и нервно запускает холодеющие пальцы в светлые — уже четыре года как короткие — волосы. От хрипловатого, до тошноты надоевшего голоса мутить начинает. Вид женщины в строгом костюме, со сложенными в узкую линию губами, которые так отвратительно кривятся, привычно вызывает желание бежать. Однако он — опять — лишь поудобнее усаживается в кресле. — Да. — Сухо отвечает Ральф, даже не стараясь сделать более дружелюбный вид. На самом деле даже не пытался. Что она там говорила? Рисунки... Проницательный взгляд старухи, как в мыслях окрестил её юноша, вцепился в лицо с удивительным (но не для него) остервенением. — Ты лжёшь, Ральф. Отпираться всегда было бессмысленно, но он никогда не отступал. — Может быть. — Пальцы быстро перебирают пряди. — Я пытался. Ральф ненавидит этот кабинет, приторно-сладкий аромат сирени и тонкие кривящиеся губы. Ральф всякий раз хочет уменьшиться до размеров несчастного паука и скользнуть в дырку на полу, или слиться с креслом, вжаться в него так сильно, чтобы кости трещали. — Расскажи о снах. — Просит старуха. И Ральф начинает безбожно врать. Всё хорошо, сплю более менее спокойно, свиная голова не преследует измученный разум, нет кошмарно разукрашенных лиц. Прикусывает нижнюю губу — от неприятного ощущения кома в горле. И пытка продолжается два часа. Ральфу семнадцать, а он чувствует себя пустым седовласым стариком. Отвратительный запах сирени преследует всю дорогу до дома, отчего лёгкие выплюнуть хочется. Он продолжает ходить к ней, зачем-то. Для галочки. Чтобы знать — в этом мире есть кто-то, кому можно доверить проблемы,пусть это и до дрожи неприятная старуха, каждодневно спрашивающая одно и тоже. Тик-так. Часы отвлекают. Он часто считать начинает,чтобы только не думать. — Ральф. Лицо — такое привычное, пухловатое, в очках — снова здесь. Разбитое стекло и кровоподтёки. — Привет, Хрюша. Старый добрый друг выходит из глубин зеркала. Старый добрый друг присаживается рядом, холодными руками смерти обнимает. Ральф знает — любое спасение временно, и твердит эту мантру сутками. Хрюша настоящий, из плоти и крови, только он там — за невидимой стенкой, во власти смерти. По-прежнему доверчивый и до абсурда наивный, а Ральфу семнадцать, он больше не ребёнок. Не должен разговаривать с призраком из головы, надо забыть и жить дальше. Только краткое пособие никто не выдал, и вопрос остался без ответа. Ральф не хочет сгинуть в чёрном кошмаре острова, как Хрюша и Саймон. Он снова кривится, наполняя лёгкие сиренью. Старуха смотрит проницательно, а кресло встречает привычным скрипом. Любое спасение временно, но Ральф цепляется.