Мать и сын

      Ее изборожденное глубокими морщинами лицо ухмылялось. Она живет уже почти век, и знает почти все. Ее пигментные пятна и измятая старостью кожа могут послужить вам картой, если вы приехали в этот город. А ее шамкающий рот, трясущиеся ручки и белесые глаза заменят вам гида, экскурсионный автобус и памятные фотографии. Потому, что эту старушонку будет не так просто стереть из вашей памяти. Через годик, другой, кто-то опустит ее вниз, поднимет к Богу, но ее восковые, слепые, но всевидящие глаза останутся с тобой. До конца. Приходи на площадь поздним вечером или ранним утром, в полдень, после обеда. Неважно: дождь ли, гроза. Она здесь. Вон смотри, старая Герта сидит на лавочке и разбрасывает семечки вокруг себя. Бедняжка не понимает, что голубей поблизости нет. Они перестали прилетать сюда лет десять назад, как раз тогда, когда город наводнили люди и шумные машины. Она очаровательна, правда? Есть в ней какой-то сказочный шарм, она словно пыльная, но редкая марка для коллекционера, серьга из потускневшего серебра, найденная в старом доме, иголка в стоге сена, черная кошка в темноте. Местные не подходят к ней. Боятся. Думают, она совсем выжила из ума, но на самом деле Герта лучше всех их. Она одета бедно, но не просит милостыню. Все ее близкие давно ушли под землю, но она не проронила на эти улицы ни слезинки. Ты подходишь к ней ближе, надеясь увидеть ее лицо, спрятанное седыми волосами. Ты вздрагиваешь, когда она резко дергает головой и смотрит на тебя исподлобья. Через пару секунд она шумно вздохнет, осознав, что семечки закончились. Ты сел и заметил краем глаза, что она улыбается. Ты улыбаешься так, когда вспоминаешь, что-то очень хорошее. И в душе тебе очень хочется верить, что и у этой несчастной женщины есть хоть что-то радостное. — Вы Герта? Она поворачивается к тебе уже без улыбки. Ты же понимаешь, что сморозил сейчас глупость, ну? Ты же знаешь, кто она. Ты это чувствуешь. — Мне так нравится эта статуя… — говорит она. Внутри у тебя все сжимается. Ее голос так неестественен. Скрипучий, переходящий в захлебывающийся кашель, говор. Признайся, ты тоже боишься ее. Вернее боишься, что она умрет прямо сейчас у тебя на руках, а ты, бедный, не знаешь, что делать с ее телом. Ты боишься чихнуть рядом, думаешь: «Она же разлетится в пыль», но она крепче всех нас. — Кто они? — спрашиваешь ты, больше пытаясь поддержать разговор, чем интересуясь. Она молчит. Наверное Герта не услышала, а может уже и забыла. Не зная, что еще сказать, ты смотришь на статую. Видно, за ней почти нет никакого ухода. Но она и правда красивая. Кто она, эта девушка? И ребенок, который держит ее за руку? Эти бездушные манекены кажутся такими счастливыми, что думаешь вот-вот ребенок засмеется, а женщина подхватит его на руки и обнимет с сияющим от любви лицом. Она уже, наверное, давно умерла, а ребенок жив, и ходит теперь среди этих серых взрослых людей. Ты поворачиваешься к старушке и сталкиваешься с ее пристальным взором. — Я так хочу заплакать, — она прикрывает слепые глаза, — но не получается. Снова кашляет. — Где вы живете? Может, я провожу вас? — спрашиваешь ты, надеясь, в глубине души, что она только отрицательно покачает головой. Просто тебе так лень идти куда-то еще. У тебя так болят ноги после прогулок по городу. Игнорируя твой вопрос, она говорит, и ты чувствуешь ее боль, чувствуешь, как ей тяжело говорить об этом. Думаешь: «Наверное, я последний, кому она что-то расскажет.» — Война — страшная вещь. Я бы отдала все, что угодно, чтобы предотвратить шаги солдат по этой мостовой, — женщина закрывает лицо руками. — Я так любила моего мальчика. Моего маленького Сашку. Ее голос уже начинает хрипеть, но говорит, пока есть силы, будто бы окончив рассказ, она добьется чего-то важного. Ты очнулся, когда было уже совсем темно. Проводишь рукой по щеке и понимаешь, что она мокрая. На улице уже никого нет. Герта ушла. Ты, покачнувшись, встаешь со скамьи и идешь к отелю, в котором остановился. Оглядываешься. Они все так же стоят. Две счастливых статуи. Почему жизнь человека не может быть такой же радостной как эти лица? «Мать и сын» — высечено на постаменте. Завтра ты вернешься, чтобы попрощаться с ними. С этим городом, в который ты никогда не вернешься. Но придя сюда в полдень, ты не найдешь на лавочке Герту. Будешь спрашивать у людей, и расскажут тебе: «Она умерла сегодня ночью, жалко! Такая мудрая была женщина», а сами-то ни разу с ней не говорили. Думали, что она слабоумная, боялись ее. А она просто была несчастна. Она умерла, но все еще здесь. Стоит на площади, снова молодая и снова счастливая, держа за руку сына и улыбаясь этому городу. Ты смотришь на ее лицо, и понимаешь, что это больше не статуя. Ты смотришь в ее все такие же слепые бронзовые глаза истукана, но не находишь там привычной безликости. Понимаешь, что душа города — это вовсе не музеи и театры, злачные места и разводные мосты. Душу города делают люди, что когда-то любили его. Приезжай. Они всегда будут здесь. Мать и сын. Ранним утром, поздним вечером, в полдень, в обед или после него. Ее глаза, ее улыбка и нежные руки заменят вам гида, экскурсионный автобус и памятные фотографии. Она и есть память. Она поворачивает голову, И по ее щеке течет слеза. Не грусти, нет! Не подобрать слова, Чтобы сказать, Как счастлива теперь она…