Нет никаких правил

Вот какая штука: Ира появилась в жизни Антона позже Арсения, а закрепилась в ней постоянством — раньше. Она всегда рядом: улыбчивая, спокойная и поразительно стрессоустойчивая. Антон влюбляется в неё стихийно, с размаху, влюбляется в её мягкие ладони, в звонкий голос, в заразительный смех и открытую улыбку. Он словно прыгает с пятиметровой вышки в глубокий бассейн: адреналин кипит в груди, дыхание сбивается, но не прыгнуть вниз кажется самым неверным решением за всю жизнь, — да и зачем себя останавливать? Так что Антон крепко сжимает Иру в объятиях, говорит что-то ей в макушку, пишет глубокой ночью глупые смс, отвлекая её ото сна, а с утра присылает короткое «Доброе утро». Шастун бы прекратил, встретив хоть каплю сопротивления, но Ира отзывается, а вскоре попросту остаётся. Приходит однажды, — и больше не уходит. У них нет этого глупого «Давай встречаться?», нет неловких объяснений. В какой-то момент поцелуи в щёку по инерции превращаются в поцелуи в губы, объятия становятся теснее, а разговоры — интимнее. Антон любит слушать Иру и любит наблюдать, как она слушает его: погружаясь в разговор, она смотрит Шастуну прямо в глаза и изредка кивает, не перебивая. Влюблённость в Иру похожа на мощный поток воды, и вместо того чтобы барахтаться, Антон расслабляется и закрывает глаза, позволяя волнам нести себя по течению. Ира целует Антона в макушку и перебирает его волосы, когда Шастун кладёт голову ей на грудь и неосознанно гладит её живот и мягкие тёплые бёдра. Шастун позволяет влюблённости в Иру окутать себя с ног до головы, он впускает, вдыхая поглубже, всю волну ощущений, когда смотрит на Кузнецову. Когда обнимает её — нахмуренную, с растрёпанными волосами, в растянутой футболке и в смешных тапочках с единорогами. Когда восхищается ей — в платье, с причёской и с подкрашенными губами. В Иру хочется быть вечно влюблённым. Влюблённость в Арсения ощущается совсем иначе. Влюблённость в Арсения привязывает Антона к нему прочными нитями, которые ранят и обездвиживают — обезоруживают. Он понятия не имеет, что с ней делать, и чувства к Ире отвлекают, ненадолго ослабляют канаты, но не избавляют от них насовсем. Антон по-прежнему связан, верёвки по-прежнему ранят, Арсений по-прежнему не шагает — ни назад, ни навстречу. Антона мучает невозможность двинуться с места, но за столько лет он свыкся. Ирино появление напоминает Антону, как бывает, и Шастун снова чувствует себя связанным. Он влюблён в Иру, как мальчишка, и очарован её повадками и привычками (вешать полотенце на перекладину так, чтобы один край был на пару сантиметров выше другого; дожидаться, пока закончит работать посудомойка, чтобы разобраться с ней с вечера, а не ранним утром; целовать Антона в шею, лёжа у него на плече; желать спокойной ночи, даже если Шастун уже два часа как спит), но съёмки снова начинаются, и где-то между первым и вторым днём Антон отчётливо понимает: он не может любить одного. Он хочет нагибаться к Ире за поцелуем, а ещё хочет тянуться к Арсу, чтобы прикусить мочку его уха. Антон не может глушить одной влюблённостью вторую, у него не получается выбрать, и вопрос приходит как-то сам собой: а нужно ли? Шастун думает об этом весь следующий день, задумчиво кусая губы в перерывах, и его замыкает на мрачных мыслях: его не примут, не поймут, не станут даже слушать — выставят на порог и скажут валить, и похуй, что это их общая с Ирой квартира. Мысли хватаются одна за другую и тянутся, как связанные платки из кармана галимого фокусника на детском празднике. Антон почти сходит с ума, пока Арсений не садится рядом и прямо на глазах у всего зала шлёпает его по ноге, улыбаясь, и в глазах у него бесенята, и его огня вдруг хватает на двоих. Антон приподнимает брови, но все лишние мысли уходят сами собой. Он подумает об этом позже, а пока Арсений о чём-то смеётся с ним, и Ира улыбается с первого ряда. Всё в порядке. Дома Кузнецова готовит поесть на скорую руку (разогревает в микроволновке полуфабрикат, а после мешает его со специями, — и получается вкусно и по-домашнему), и они усаживаются на диван. Ира укладывает свои ноги Антону на колени и утыкается в какие-то распечатки (очередной курс чего-то там, чтобы окончательно забыть ужасы высшего образования), сняв линзы и надев очки. Антон смотрит на неё, совсем не слушая включенный сериал. В голове мелькает мысль: он хочет рассказать. Он хочет поделиться с Ирой своими мыслями, чувствами, рассказать ей, каково плыть по течению со связанными руками и ногами и с кляпом во рту. Он хочет объяснить всё: подробно, с самого начала, просто разложить всё по полочкам. Он хочет довериться Ире. Ближе неё у него никого нет. Ира вздыхает, сгибая листки пополам, и смотрит на Антона. — Что такое? Её тон не строгий, не принуждающий к ответу, она даёт Шастуну возможность сказать «ничего, просто устал» и свалить её объятиями на диван. Она даёт ему возможность провести вечер, как он обычно проходит после съёмок: тепло, устало, глупо. На ней майка и какие-то разношенные шорты, волосы собраны то ли в хвост, то ли в пучок, и весь её вид располагает к контакту — телесному и душевному. С Ирой хочется быть рядом бесконечно. С Арсением тоже, думает Шастун. Думает и говорит. Рассказывает всё как есть. Кладёт руку не на сердце, но на Ирину лодыжку, рассеянно стучит пальцами по коже и отводит взгляд, пытаясь подобрать верные слова, — как будто они вообще могут быть верными в такой ситуации. Ира слушает, выслушивает его до конца, до последнего нервного выдоха и закушенной губы. До того, как Антон несмело поднимает на неё взгляд и больше не может отвести. Он норовит сказать что-то вроде «я пойму, если ты сейчас меня выгонишь», но Ира не выглядит разозлённой. — И давно? — спрашивает она. — Хотя подожди, с самого начала, да? Антон кивает. — А он?.. Шастун нервно пожимает плечами. Ира кладёт распечатки на пол и, сгибая ноги в коленках, подползает к Антону. Она аккуратна: знает, что его сейчас легко спугнуть любым движением, легко сбить с этой доверительной волны и увести разговорами в другую сторону. Она не хочет этого. Ира заботится об Антоне, и это должно быть ясно как день. Так что она обнимает его, положив подбородок на острое плечо, и задумчиво говорит: — Не узнаешь, пока не попробуешь. Антон понятия не имеет, как реагировать, он почти слышит, как рвутся шаблоны и хрустко ломаются рамки, в которые он сам себя загнал. Шастун смотрит на неё, приподняв брови. — Да, я серьёзно, — пожимает плечами Ира. — Я люблю тебя. Это значит, что мне хочется, чтобы ты был счастливым, разве нет? Антон сглатывает вязкую слюну, до конца не веря в происходящее. — Ты мне скажи. — Я и говорю, — Ира прикрывает глаза. — Арсений, так Арсений. — И что это должно значить? — Значит, что ты взрослый мальчик и сам можешь делать выбор. Или не делать его вовсе. Антон целует девушку в лоб и перетягивает её к себе на колени, смотрит ей в глаза и серьёзно говорит: — Ты же понимаешь, что его значимость нисколько не умаляет твою, да? Ира фыркает. — Ещё бы. Антон не решается спросить что-то, и Кузнецова закатывает глаза. — Антон. Просто разберись с этим, хорошо? Разберись с вами обоими. Хочу, чтобы тебе было проще жить. Неважно, каким образом ты собираешься этого добиться, ладно? Если ты действительно влюблён в Арсения, у него есть право знать. А у тебя есть право любить кого угодно и как угодно. С остальным по ходу как-нибудь разберёмся. Антон хмурится. — И как ты собралась с этим разбираться? Ира пожимает плечами. — Погуглю. Антон смотрит на неё пару секунд, а потом смеётся, откидывая голову на спинку дивана. Ира смеётся тоже, прижимается к нему крепче и мажет губами по скуле. Антон любит её. * Шастун понятия не имеет, как говорить об этом с Арсением. Ему не может повезти так дважды, Арсений с Ирой не могут оба любить его взаимно, не могут оба принять всё то, чего он хочет. Такого просто не бывает. Ира посередине дня пишет ему смс, — «только попробуй струсить»,— и Антон вздыхает, нервно суёт телефон поглубже в карман. Ира не приехала на съёмки, чтобы Антону не пришлось смущаться, и он не просил её об этом. Шастун всё ищет подвох, пытается понять: может, его проверяют? Может, Ира просто искусно скрывает, что ей больно и обидно, а в эту самую секунду собирает вещи, чтобы молча уехать из квартиры, и… Антон одёргивает себя: у него нет ни одной причины не верить Ире. Он не знает, как сказать Арсению обо всём этом. Шастун не уверен, что говорить с ним вообще хорошая идея. Антон присматривается к Арсу весь день, только чтобы лишний раз убедиться: он в курсе. Знает про неуместные чувства Шастуна если не с самого начала, то уже довольно продолжительное время. Знает и молчит, скалит зубы в улыбке, щурит голубые глаза, смотрит, смотрит, смотрит, — но не говорит. Антон думает: удивительно, девчонка по имени Ира оказалась смелее их обоих. Шастун так и не находит слова, когда просит Арса отойти на пару минут. Он видит его перед собой немного нервного, заёбанного, загриммированного, такого, сука, красивого, что и говорить ничего не хочется. Но Антон упрямый, он пробует. — Я… Арс, я… Он проваливается с треском в ту самую секунду, когда не выдерживает и, обхватив ладонями чужое лицо, притягивает Арсения к себе. Целует и чувствует все долбаные верёвки сразу: они затягиваются сильнее, перекрывая кислород. Становится хуже, потому что Арсений отвечает, касаясь пальцами запястий Антона. Становится хуже, потому что, отрываясь, Антон всё равно не знает, как объясниться. Арсений смотрит на него вопросительно. — А Ира… — Не против. На вопрос «Ты чё, придурок что ли?» Антон бы сейчас не задумываясь ответил утвердительно. Придурок, потому что Арс отступает, отпускает его руки, хмурит брови. — Что это значит? Что значит «не против»? — Это значит… — Антон смотрит на свои ладони, покручивая кольца, и чувствует себя самым глупым человеком во вселенной. — Это значит, что я влюблён в тебя, Арс, и в неё тоже. И она об этом знает. — Вы расстались? — Нет. Арсений не понимает. Арсений, дважды семьянин и отец маленькой дочки с огромными голубыми глазами, — не понимает. Это было очевидно, и Антон уже сто раз пожалел, что вообще решился на разговор. На что он надеялся? Шастун готов начать извиняться за свою нелепость, но Арсений просит: — Объясни. Антон беспомощно вздыхает, смешно чешет нос и бормочет куда-то в землю про свою влюблённость, — свои влюблённости, — про то, что любить можно по-разному. Про Иру, про себя, про самого Арсения. Про то, как Антон хочет быть к нему ближе, как хочет романтики и глупых поступков. Про мучительное осознание того, что он не может выбрать кого-то одного. Не может, потому что вас же двое, и вы абсолютно разные, и любить никого из вас меньше я не смогу. Арсений выглядит потрясённым, сбитым с толку и, кажется, обиженным. Он сжимает переносицу большим и указательным, вздыхает и уходит, бросив, что ему надо побыть одному. Антон понимает, но в одиночестве оставаться не хочет, поэтому уламывает Диму по привычному сценарию надраться в одном из московских баров, а потом приходит домой. Ира спит, когда он валится в кровать, но всё равно уютно устраивается под его тёплым боком и бормочет своё «спокойной ночи», ничего лишний раз не спрашивая. Антон гладит её по голове, пока не вырубается. * Ира действительно гуглит. На русском, на английском, шерстит сайты и поправляет очки в чёрной оправе, изредка хмыкая. Антон по-прежнему краснеет ушами, щеками и шеей, когда ему приходится говорить с ней о своей привязанности к Арсению. Все его внутренние барьеры болезненно скрипят внутри, подсказывая, что подход, который предлагает Ира, — противоестественный, неправильный и лишённый морали. Безнравственный. Заезженная пластинка про духовные скрепы, над которой раньше было так легко потешаться, уже не кажется пустым звуком. Что бы сказали его друзья? Что бы сказали его родители? Ира застаёт Антона на кухне, и он таращится в стену, вообще ничего вокруг не видя. Она знает, что это значит. Кузнецова наклоняется и целует его в лоб, кладёт свои мягкие, так любимые Антоном ладони, на его плечи. — Мы придумаем что-нибудь, ладно? Шастун медленно кивает, Ира выпрямляется, а Антон утыкается носом в её белую футболку, выдыхает куда-то пониже солнечного сплетения. Кузнецова перебирает его волосы, задумчиво кусая губу. — Скоро тур… — аккуратно говорит она. Антон кивает. — Там и решите. — Да чего решать-то, Ир? Он не поймёт. Он не сможет. Он не… — Ты знаешь, — Ира отодвигается и садится на соседнюю табуретку. — Мне кажется, ты недооцениваешь Арсения. Он смог бы понять. Антон устало трёт лицо ладонями. — Не думаю. — Не надо думать. Делай. Шастун вздыхает. — Ты считаешь, он меня ненавидит? — Тебя? Нет. Меня — может быть, но мы это исправим. — Ира… — Антон притягивает её. — Я тебя тоже. Люблю. Ты тогда сказала, а я… Ира улыбается, утягивая Антона в поцелуй. Они оба остаются дома сегодня. * Тур бьёт по нервам. Они с Арсением проводят слишком много времени вместе и слишком мало — наедине. Антон старается не смотреть на Арсения лишний раз, а вот Попов, наоборот, смотрит. Конечно, он смотрит. Никто бы его за это не осудил: на Антона невозможно не смотреть, невозможно им не интересоваться. Сначала — как диковинной зверушкой в зоопарке: рост выше, чем у самого Арса, нелепо торчащие уши, слишком большой рот и громкий смех. Потом — как парадоксом человеческой красоты: вся несуразность Антона теперь кажется Арсению гармоничной, и она бьёт сперва по зрению, а позже прямо в грудную клетку. Спустя время красота Антона становится очевиднее — всем вокруг, кроме него самого, — но он от этого только выигрывает. Его поведение заставляет Попова тянуться, хотеть быть ближе, и в самом начале Арс и не замечает, как стал потакать своим желаниям: настороженность нового знакомства ледяной коркой луж хрустит под ногами. Нелепые уши вдруг перестают казаться нелепыми, а улыбка слишком широкой. Взгляд больше не кажется детским, а активная мимика — лишней. Арсений, насмотревшись на Антона, испытывает дискомфорт, когда ему приходится иметь дело с кем-то, чья верхняя половина лица не двигается совсем. Арсений чувствует волну перемен в предпочтениях, и это немного пугает, но больше интригует. Его перестают раздражать чересчур улыбчивые люди, перезвон украшений не заставляет нервно дёргаться. Потные ладони больше не такая и мерзкая особенность человеческого тела. Арсений понятия не имеет, как Антон это делает: заставляет поверить, что он очарователен каждой клеточкой своего тела. Поэтому, конечно, Арсений смотрит. Он смотрит и видит, как постепенно меняется Антон, и телевидение — все эти камеры, грим, очевидный юмор и работа с залом, — ему к лицу. В гримёрке, позже — в номерах паршивых отелей и в узких купе, Арсений подглядывает за его изменениями, случайно заучивая тело Антона наизусть. Так происходит с музыкой: после десятого прослушивания одной и той же песни вдруг случайно цепляешься за значимые, въевшиеся в стенки мозга слова, и композицию наконец удаётся прочувствовать. Арсению кажется, что он Антона тоже прочувствовал. А потом в песне появляется любимый момент, — припев, бридж или барабанная сбивка, — и он врезается в память, и, слушая, ждёшь именно его, хотя любишь всю песню целиком. С Антоном так же. У Арсения есть любимый момент. Арсений чувствует какое-то предвкушение, предвосхищение, прежде чем Антон стягивает с себя толстовку или футболку. Арсений знает, что увидит, — как знает припев любимой песни наизусть, — но всё равно каждый раз ждёт. Рукава толстовки обычно цепляются за браслеты, и Антон, силясь вылезти из своей же ловушки, тихо ругается себе под нос и нервно трясёт руками. Он даёт Арсению чудесную возможность рассмотреть получше — спину, живот, бока, плечи и руки. Иногда Попову думается, что Антон знает, — иначе почему не снимает украшения заранее? В такие моменты, когда Шастун замирает посреди комнаты с оголёнными поясницей, лопатками и торсом, Арсений чувствует, как у него отнимается способность говорить, будто он ни разу не видел такого Антона. Но с Шастуном работает другое известное правило: чем дольше смотришь, тем больше видишь. Арсений думает: внешность Антона не сработала бы без того, что прячется под ней. Рано или поздно любая броня падает, — собственная Арса уже еле держится, — а Шастун достаточно смелый, чтобы не носить её постоянно и снимать её самостоятельно, не заставляя окружающих гадать, что таится за ней. Мне хуёво, может сказать Антон. Мне охуенно или я не хочу с тобой говорить. Или поговори со мной. Арсений хочет, но не чувствует ни одного укола стыда, когда понимает, что к Антону тянет не только физически, что хочется не просто чувствовать его кожу под пальцами, но и знать его — откровенного. Слушать, находиться рядом, разговаривать, пытаться вникнуть во что-то, что ему нравится. Попросить объяснить подробнее его точку зрения. Арсений хочет Антона всеми пятью чувствами сразу, — и ещё одним сверху, которое не осмеливается озвучить даже у себя в голове. Он признаёт, что хочет касаться, хочет смотреть, хочет знать вкус и чувствовать запах, хочет слушать и слышать не только голос, но и сердцебиение, и вздохи, и спокойное сонное дыхание. Он не может признать, что хочет чувствовать Антона ещё и под рёбрами, вернее — чувствует уже, изредка царапая футболки на груди короткими ногтями. И Арсению, честно, плевать на мораль, на закон и на библию, — но не плевать на себя. Он не знает, чем чревато такое признание. Особенно теперь, когда Шастун ясно дал понять, что он любит Иру. Арсений хочет сказать: любит не меня. Хочет сказать: она важнее. Хочет сказать: ты постоянно о ней говоришь. Не говорит ничего из этого, потому что — неправда. Потому что Антон никогда не говорил Арсению, что не любит его, и ни разу не давал понять, что Ира ему важнее. В туре Шастун смотрит на Арсения виновато только первое время, а потом общение плавно перетекает в прежнее русло, — и Антон смелее находится рядом, привычно уже засыпает на плече Попова и смешно морщит нос, когда свет чужого мобильника разрывает темноту очередного номера посреди ночи. Арсений сбит с толку и не понимает, чего от него хочет Антон, зато прекрасно знает, чего хочет сам. Он уже давно не мальчишка, чтобы бегать от серьёзных поступков и разговоров, но всё равно не уверен, готов ли выслушать Шастуна до конца, — потому что уже знает, что творится в этой светлой голове. Зато не знает, хочет ли подтверждать свои догадки вновь. Сегодня Антон, пытаясь стянуть с себя толстовку, останавливается прямо напротив зеркала. Сценарий обыкновенный: узкие рукава цепляются за побрякушки, и Шастун, бубня проклятия под нос, пытается выползти. Арс замирает за спиной Антона и смотрит на него через зеркало, клянясь отвлечься через несколько мгновений, но у него не выходит. Ноги врастают в пол, а взгляд тонет в зеркальной глади, намертво прикипая к чужой коже. Арсений беззастенчиво оглядывает взъерошенную чёлку, смотрит ниже, на то, как Антон пытается стряхнуть рукава с запястий. В то самое мгновение, когда Попов думает, что разглядывание превышает все лимиты и выходит за рамки условного, будто бы оговоренного между ними заранее приличия, Антон затихает и останавливается, переставая рассеянно двигать руками. Арсений делает вдох, почти физически ощущая, как проёбывает шанс спустить сложившуюся ситуацию на тормозах, а потом находит в зеркале взгляд Антона — открытый, откровенный, не удивлённый даже. Он смотрит так, будто не уверен, что случится дальше. Как человек, на словах яро отказывающийся сделать что-то безрассудное, внутренне желая этого всем сердцем. Антон размыкает губы, чтобы что-то сказать, но Арс едва заметно мотает головой, пресекая поток несвязных оправданий. Он делает шаг вперёд, не отпуская Шастуна взглядом, а когда подходит совсем близко, чувствует, как запинается собственное дыхание. Арсений приподнимает брови, — Антон медленно кивает. Вот и поговорили. Попов наклоняет голову, накрывая губами кожу чужого плеча. Сердце бьётся глухо, болезненно, нервно, и Арсений даёт себе передышку, чувствуя, как крупно вздрагивает Антон. Никто из них не осмеливается разорвать зрительный контакт. Арсений ведёт губами по горячей коже, — ближе к шее. Прижаться, отпустить, прижаться снова, скорее чувствуя, чем слыша рваные вдохи. Губы Антона так и остаются приоткрытыми, и смотрит он настороженно, будто боится спугнуть одним резким движением. Арсений наконец позволяет себе закрыть глаза и покрывает мелкими поцелуями всё левое плечо Антона, осмеливается прикусить выпирающую косточку и вместе с тем провести подушечками пальцев по чужой пояснице. Антон не сдерживает громкого выдоха. Арсений перешагивает какой-то из своих самых важных, ключевых барьеров, оставляет его позади и наглухо закрывает дверь, обещая себе вернуться к своим сомнениям и терзаниям позже. Арсений, к сожалению, не машина. Всё его естество не понимает, почему нельзя просто быть вместе с человеком, с которым чувства взаимны настолько, насколько это вообще возможно. Попов ведёт ладонью вверх по позвоночнику и останавливается между острыми лопатками, упираясь лбом в чужое зацелованное плечо. Он делает несколько вдохов. — Если ты меня оттолкнёшь… Антон не выдерживает. Он просит: — Арс, посмотри на меня. Арсений снова размыкает веки и находит в зеркале его взгляд. Антон нервно стряхивает, наконец, толстовку со своих рук, и та падает на пол, под ноги. Ему всё равно. Он смотрит на Арсения, словно пытаясь понять, готов ли тот услышать. — Я никогда не хотел тебя отталкивать. И уже вряд ли захочу. Арсений понимает, принимает и едва заметно кивает головой. Он смотрит ниже. Смелость куда-то испаряется, но Попов не поднимает взгляд ещё и потому, что наконец имеет возможность разглядывать Антона столько, сколько душе угодно. Антон, кажется, не собирается пугаться и исчезать. Арсений касается пальцами мягкого живота, ощущая, видя, как напрягаются под его ладонью чужие мышцы. Он ведёт вниз по тёмной дорожке волос, а потом снова возвращается чуть выше. Попов чувствует себя так, словно в музее ему единственному разрешили трогать бесценный экспонат. Вот только — не единственному. Мысль отдаёт болью, словно зубной, Арсений сглатывает и пытается прогнать её — назойливую, прилипчивую, пачкающую всё происходящее. Он не хочет думать ни о чём, не хочет слышать никаких внешних шумов. Он хочет Антона: здесь, сейчас, в эту самую секунду. Арсений не из тех людей, кто сходу готов согласиться прыгнуть с парашютом, но его планам на Шастуна уже столько, — смешно сказать, господи, — лет, что ни о каких безрассудных мгновенных решениях не может быть и речи. Антон — его самое продуманное решение. Антон — его самая продуманная влюблённость. С этой мыслью Арсению становится немного легче дышать, он увереннее мнёт пальцами чужую кожу, подключая вторую руку, прижимается теснее, покрывая укусами и поцелуями всё, до чего может дотянуться в таком положении. Попову хочется попробовать его всего: дорваться до губ, до небритых скул, до мягкой линии подбородка и ровного носа. Хочется, — но это потом, потому что сейчас Антон дрожит под его прикосновениями, рвано дышит и крупно вздрагивает, — снова, — пока Арсений оставляет укус на загривке. Антон прикрывает глаза, когда Попов обнимает его со спины, протискивая свои руки под чужими, водит пальцами по груди, по рёбрам и по ключицам. Сердце у Шастуна колотится в бешеном ритме, и Арсению даже не надо прислушиваться, чтобы это знать. Он так и ведёт Антона к кровати, — прижимая к своей груди худую спину, шагает назад и чуть вправо. Валится на постель сам и утягивает за собой Антона: тот ложится спиной между его разведённых ног и чуть сползает вниз. Голова Антона лежит у Арсения на плече, и это так близко, что тормоза отказывают. Попов отказывается сам от всех своих моральных устоев и наклоняется за поцелуем, касаясь пальцами мягкой светлой щетины. Арсений не видит никаких фейерверков под веками, зато в ушах у него действительно белый шум, а внутри всё натянуто и дрожит, как струны скрипки под смычком умелого музыканта. Антон несмело ведёт пальцами по щеке Арсения, видимо, не до конца осознавая, что происходит. Арсений понимает, но сам всё осознаёт прекрасно. Осознаёт, что Антон вжимается в него сильнее, когда Арсений ведёт пальцами ниже. Осознаёт, что убил бы за то, чтобы вечно слушать это сбитое дыхание. Осознаёт, что Антон уходит от поцелуя, выгибая шею и позволяя себе первый еле слышный стон, когда Арс через штаны трогает его очевидное возбуждение. Арсений не знал, что выражение «солнечное сплетение» — самый верный из всех этих телесных эвфемизмов, потому что у него в груди так жарко, что внутри, кажется, не одно солнце, а всем известные сто сорок сразу. Арсений скользит рукой под резинку спортивных штанов и боксёров, и Антон затихает, замирает, напрягается. Арсений снова утягивает его в поцелуй и медленно ведёт рукой по длине. Антон снова отстраняется, только чтобы выругаться, потому что всего становится слишком много. Арсений сводит его с ума медленными движениями, держит его на грани и пока не даёт соскользнуть. Арсений обводит большим пальцем головку, и Антон срывается на задушенный стон. Он в руках Арсения мечется, елозит по чужому плечу затылком, щекоча кожу волосами, и Попов с каждым новым стоном прощает себе, — прощает, наверное, им обоим, — грех за грехом. Какая к чертям разница, если Антон хрипит его имя, не в силах даже озвучить просьбу. Какая разница, если теперь Арсений знает, что в такие моменты у Антона лихорадочно краснеют щёки и заплетается язык. Какая разница, если Арсений ощущает Антона всеми пятью чувствами сразу. И одним сверху. Какая разница, если он наконец-то себе в этом признаётся. Антон перехватывает чужую ладонь, гладящую его по животу, и переплетает их пальцы, второй рукой цепляясь за покрывало, пока переживает оргазм. Антон напрягается всем телом, его выгибает, и он, наверное, слишком громко стонет, — «Арс», — пока видит под веками пресловутые звёзды. Под чужим весом возбуждение Арсения становится почти болезненным, и он знает, что ему сейчас хватит пары движений даже сквозь ткань джинсов, потому что Попов потрясён, восхищён и, кажется, влюблён ещё сильнее прежнего. Антон даёт себе минуту передышки, а потом вдруг разворачивается, упирается руками в матрас и нависает над Арсением. Арсений чувствует себя загнанным в угол, но ему так хочется остаться в этом самом углу и никогда больше не видеть света, что это, наверное, нездорово. Арсения начинает трясти только от одного тяжёлого взгляда, а когда Антон наклоняется и сходу врезается в его губы своими, когда сразу же углубляет поцелуй, когда почти что занимается любовью с его ртом, Попов стонет в голос, так, как никогда бы не позволил себе стонать с кем-то ещё. Антон об этом как будто знает, а потому снова отодвигается немного, смотрит на Арсения внимательно, старается запомнить каждую незначительную деталь, словно не знает их наизусть — уже. Антон целует чужую шею, оттягивает ворот очередной футболки с глупой надписью и прикусывает ключицу. Спускается ниже и колет щетиной подбородка низ живота, параллельно расстёгивая ширинку чужих джинсов. Арсению нехорошо, когда Шастун накрывает ладонью его член через нижнее бельё. Он ведёт вверх-вниз медленно, дразнится и целует выпирающую косточку, а потом вдруг наклоняется и прижимается губами точно там, где головка, и бельё под его языком намокает. Он очень аккуратно цепляет зубами ткань, немного оттягивает и отпускает. Арсений шипит. Его от этого зрелища выламывает, он прикрывает глаза, не в силах больше смотреть, а Антон стягивает с него бельё. Антон кусает внутреннюю сторону его бедра, крупно лижет, и доводит Арсения до разрядки парой движений рукой. Теперь они оба в одинаковом положении. Антон не собирается выпускать Арсения из кровати, лениво целуется с ним, а потом тихо рассказывает что-то на самое ухо. Попову всё это время кажется, что его попросту не существует, что на самом деле есть только Антон: везде, где возможно. Везде с ним, везде в нём. Повсюду. Арсений позволяет себе почувствовать нечто, похожее на счастье, когда Антон, засыпая, прижимает его к своей груди и говорит: — Никуда ты больше не сбежишь. Не пущу. Попов, опустошённый и уставший, засыпает гораздо быстрее обычного. * Антон с детства знает дурацкую пословицу: «Всё перемелется — мука будет». Это те остатки домашнего фольклора, которые прячутся в самых неожиданных уголках разума. Они всплывают как-то сами собой: то Шастуну вспомнится похожий на вид из окна автобуса пейзаж родной дачи, то атмосфера придорожного кафе напомнит что-то неуловимое из детства, то сразу после выхода на сцену шандарахнет флешбэком из самого начала его творческого пути. Такая ностальгия, — дежавю, если хотите, — привычное дело, когда перемещаешься с места на место быстрее, чем успеваешь в полной мере осознать, где оказался. Поэтому пословица времён, когда мама гладила его по голове из-за очередных неурядиц в школе, не кажется чем-то чужеродным в суматохе тура. Антон сидит на своём кресле в одном из городов и смотрит на отыгрывающего свою роль Арсения, повторяя себе случайно заученные слова. Можно было бы сказать проще, менее пафосно, что-то вроде заезженных «в конце концов всё будет хорошо», но оставшейся в веках пословице верится куда охотнее. Хотя Антон даже не знает, правильно ли её запомнил и верно ли трактовал смысл. В туре неожиданно спокойно, Арсений неожиданно капитулирует и не пытается противостоять, ничего не спрашивает про Иру и не морщится болезненно каждый раз, когда у Антона телефон вибрирует входящим сообщением. Шастун знает, что им стоит обо всём подробно поговорить, но не уверен, что они оба готовы к этому разговору. Ира пишет, что Арсений вправе требовать столько времени, сколько ему необходимо, чтобы попробовать разобраться в ситуации самостоятельно, но Арсений не просит времени. Он просит прикосновений, — кинестетик, — ему важен физический контакт. Просит разговоров об отвлечённом: о влиянии туризма на традиционные танцы в Зулу и о том, кто из них первее назовёт тридцать столиц мира. Антон не возражает, он покупается на любую затеянную Арсением игру в благодарность за то, что тот так безрассудно согласился на его собственную. Согласился, наверное, пока что слишком громкое слово, но они делают к этому шаг за шагом. Вместе. Антон не позволяет себе думать о том, что Ира где-то в Москве чувствует себя брошенной. Он искренне надеется, что это не так. * Антон, полупьяный и счастливый, как-то раз перечислял Ире, как так вышло, что он в неё влюбился. Ира тогда смеялась, как ненормальная, потому что невозможно не смеяться, когда Шастун, заплетаясь в словах и в ногах, строит серьёзное выражение лица, силясь объясниться. С Антоном всегда смешно, и дело даже не в том, что юмор — его профессия. Шастун просто умеет добиваться смеха любой ценой, а Ира с удовольствием подхватывает, принимая правила игры раньше, чем ей их успевают объяснить. Первое время она чувствует себя самой счастливой девчонкой на свете: Антон постоянно рядом и с ним вдруг комфортно. Вдруг не хочется постоянно краситься перед встречами с ним и вытягивать вообще-то вьющиеся волосы. Становится необязательным думать, что надеть. Дома можно ходить в домашнем, а не переодеваться каждый раз в джинсы и блузку, если Антон должен заехать на чай. С Антоном как-то сразу комфортно: хочется громко смеяться и быть честной, — и с Ирой такое впервые. Впервые не нужно волноваться за то, что Антон узнает о ней что-то, что его оттолкнёт: Ире кажется, он единственный готов простить ей заскоки характера и личные заморочки, поэтому она и говорит о них беззастенчиво. Шастун это ценит, отвечает честностью на честность, и Ира сама не замечает, как его присутствие в жизни становится необходимым. С Антоном становится комфортнее, чем в одиночестве, и это самый кричащий показатель. И вот, после посиделок в одном из воронежских баров, где был тусклый свет и мутные стеклянные абажуры, но вкусное пиво, Шастун с Ирой вышагивают по тёмным улицам родного города и обсуждают, как вдруг вышло, что они вроде как вместе. Антон так и говорит, — «вроде как вместе», — а потом спохватывается и даже останавливается, испуганно смотря на Иру, а Кузнецова смеётся и шутит про богатый словарный запас. Шастун расслабляется и начинает перечислять всякую чепуху, — очевидную и не слишком, — но одно Ира запоминает отчётливо и очень надолго. Стрессоустойчивая, сказал тогда Антон. Ира усмехается, вспоминая это, как только Шастун закрывает дверь их общего жилья с той стороны. Стрессоустойчивая — да, но Кузнецова не ангел и не машина, чтобы всё терпеть и ничего не чувствовать. Иру спасает только то, что она привыкла работать головой, а не полагаться на чувства, и именно поэтому Кузнецова действительно ищет информацию. Всё то время, пока Антон ездит из города в город, несколько раз в день присылая ей ряд счастливых и не очень смсок, Ира занимается поиском подтверждения своим догадкам. Ей всегда казалось, что модель отношений слишком хорошо и идеально сложена. Словно у всех всё должно развиваться одинаково: робкое (в идеале — случайное) знакомство, конфетно-букетный период, ухаживания, поцелуи, секс, предложение, замужество, дети, деревянная свадьба, оловянная, фарфоровая, — жили долго и счастливо и умерли в один день. Почему-то редко кто говорил про то, что чаще всего происходит иначе. Случается, что отношения начинаются с секса, а не с несмелых улыбок. Случается, что секс после несмелых улыбок совсем не катит, — и это тоже проблема. Случается, что на предложение кто-то из двоих отвечает роковое «нет». Случается, что после «да» вдруг сразу идёт развод. Случается, что развод застают дети. Случается, что родители детей бросают. Много чего случается, и у Иры нет никого знакомого, кто прожил бы все этапы отношений так, как это заложено многовековыми традициями. Кузнецова ещё в подростковом возрасте, смотря на то, как мама счастливо улыбается отцу, хотя точно знает, что тот уходит из дома отнюдь не на позднюю работу, поняла: систему можно наебать. Счастье у каждого человека своё, и никто не в праве решать, что он должен сделать для его достижения. Ира гуглит, находит минимум информации о полиамории на русском, поэтому шерстит и англоязычные сайты, — недаром подтянула английский за последние несколько лет. Она проводит целые вечера, изучая статью за статьёй, смотря длинные и короткие видео, слушая участников целых полиаморных семей, и всё, что она выносит из этого нескончаемого потока информации: нет никаких правил. Нет никакого учебника, который призван рассказать, как жить, если тебе нравится больше, чем один человек. Нет пособия о том, что делать, если твоему молодому человеку нравится другой молодой человек. Нет объяснения тому, почему ты, собственно, не сильно против. Ира откладывает ноутбук с колен, снимает тяжёлые очки и открывает инстаграм Арсения, зевая. Ей просто нужно убедиться. Она жмёт на первую попавшуюся фотографию, рассматривает каждую доступную взгляду мелочь и не чувствует ни крупинки ненависти. Это хорошо, думает Ира. Это замечательно. Она улыбается, находя в профиле одну из совместных фотографий с Шастом, и отчётливо понимает одно: она скучает по Антону, и ей всё равно, приедет тот с Арсением или без него. Главное, чтобы приехал. Ира вздыхает и набирает маме. — Привет, — улыбается она в трубку. Ира не дурочка, она не ворошит старые раны и не выспрашивает ничего про отца, — просто отдыхает, слушая родной голос. * Честность. Надо быть честным. С окружающими, с самим собой, с Ирой, с Арсением. Антон честно не представляет, что будет, когда завтра они окажутся в Москве. Арсений в гримёрке садится рядом с Антоном и кладёт голову ему на плечо. Перед самым концертом в груди у Антона всегда немного суматошно, бешено и страшно, и Арсений об этом знает, — теперь уже наверняка. Антон кусает губы, и мысли его совсем не о концерте. — Из нас двоих так много думать должен не ты, — тихо говорит Арсений. Шастун дёргает уголком губ. — Когда-то надо начинать. — Зачем? — Что зачем? — вклинивается в разговор подошедший Серёга. — Арсений спрашивает, зачем нужно думать, — в этот раз Шастун действительно улыбается. — Ну да, он с этим процессом не очень хорошо знаком, — фыркает Матвиенко. Антон хохочет, Арсений делает обиженный вид, а Стас зачем-то снимает очередной бэкстейдж, словно решится сделать ещё один фильм об их жизни в туре. Последняя отельная ночь кутает их обоих в атмосферу какого-то откровения, и где-то между ленивыми поцелуями Антон больше не может молчать, он отодвигается и смотрит Арсению в глаза. — Расскажи, — просит он. Арсений едва ли не понимает, о чём речь, но всё равно уточняет: — О чём? — О том, что ты думаешь обо всём этом. Обо мне. Обо мне и о тебе. Обо мне и об Ире. — Обо мне, о тебе и об Ире, — подытоживает Арсений. Антон кивает, и Попов вздыхает, укладываясь на спину, кладёт руки под голову. Он смотрит в потолок, потому что не может найти в себе силы смотреть Шастуну в глаза, и Антон на всякий случай копирует его позу. Может быть, говорить с потолком будет легче. По крайней мере, так однозначно проще игнорировать заполошно бьющееся за рёбрами сердце. Арсений долго молчит, не зная с чего начать. — Понимаешь, мне уже не семнадцать, не двадцать и даже не двадцать семь, — вздыхает он. — Я не говорю, что я на смертном одре и мне пора готовить завещание, но, Шаст, я не уверен, что хочу экспериментов. У меня сердце одно, а его уже и вдоль и поперёк ночных дорог… Антон бы позволил себе смешок, если бы не было так грустно, но когда-нибудь позже он обязательно припомнит Арсению эту неуместную дурацкую шутку. Шастун готовит себя к отказу. Арсений может смягчать это как угодно, говорить завуалированно, искусно плести утешения, но всё равно скорее всего откажет. Антон, наверное, однажды поймёт, — сразу после того, как обида, желание и влюблённость сойдут на нет. Арсений говорит: — Я не хочу экспериментов, но, — он сглатывает, словно собирается сказать что-то очень важное, и Антон напрягается всем телом, — хочу тебя в своей жизни. Я пытался сделать с этим что-то, даже ненавидеть тебя пытался, да всякое было, сам знаешь. Не вышло ничего. Я не хочу от тебя отказываться, а Ира… Арсений запинается, и Антон использует это, чтобы вставить своё слово. — Я не могу без неё, но без тебя не могу тоже. Не хочу, чтобы кто-то из вас уходил, не хочу выбирать. Долго думал об этом, а потом Ира вдруг сказала, что выбирать необязательно. Я тогда поэтому и решил тебя, ну… — Огорошить. — Да, Арс, именно это слово. Они тихо смеются, и Арсений наконец поворачивает голову, рассматривая профиль Шастуна, пока тот не догадывается восстановить зрительный контакт. — Я не собираюсь от тебя уходить. Мне просто нужно разобраться со всем, ладно? Антон не прекращает улыбаться. — Погуглить? — Да, именно, — кивает Арсений. — Погуглить. Мне нужно время. — Столько, сколько потребуется, — кивает Шастун. — Но не слишком много, да? Арсений улыбается лукаво, и Антон перекатывается на бок, приподнимается на локте и смотрит сверху вниз. — Пожалуйста. Арсений тянется к нему, самостоятельно провоцируя поцелуй. Ни у кого из присутствующих (и отсутствующих — тоже) не находится возражений. * Ира встречает его дома и не даёт ему сказать ни слова, не смотрит подозрительно за спину и не ищет подтекстов во взгляде, — она просто утыкается носом в его грудь, обвивая покрепче руками. Антон смеётся, гладит её по спине и ногой закрывает входную дверь. — Я скучала, — тянет Ира, не отлипая от его холодной куртки. — Я тоже. Ира не говорит «не ври», потому что знает, что Антон и не врёт, — не привык. Она отходит, дожидается, пока Шастун снимет верхнюю одежду, и снова обнимает его, на этот раз за плечи, приподнимаясь на носочки, целуя его в нос и в щёки. Ира не задаёт никаких серьёзных вопросов, до слёз смеётся над всеми историями, которые Антон накопил за тур, и готовит самую вкусную пасту с курицей в сливочном соусе, заставляя Антона нарезать белое мясо. Они смотрят несколько серий «Друзей», Ира сетует на дебильную озвучку, а потом почти вырубается, лёжа на острых коленях. Антон, целуя её в макушку перед сном, узнаёт, что и вот так может ощущаться дом, и этот — не менее важен, чем родительский или тот, где сейчас Арсений. Они все важны по-своему. * — Можно я приеду? Арсений стоит в прихожей своей квартиры, шнурки на его ботинках уже завязаны, а шапка щекотно прижимает чёлку ко лбу, — он собрал спортивную сумку примерно пятнадцать минут назад и не даёт себе ни минуты на раздумья. Неделя в Питере кажется Арсению годом. Это нелегко: каждый день загоняться о своей взрослой жизни и пытаться самостоятельно разобраться в чувствах сразу троих людей. Ему не с кем посоветоваться на этот счёт, поэтому несколько раз ближе к вечеру он пишет Антону, просто чтобы поговорить на любую отвлечённую тему. Его мозг кипит. Этот вечер как раз один из таких: Арсений пишет Антону две смс, тот как-то привычно отшучивается, и у Попова неожиданно срывает башню. Он вцепляется пальцами в смартфон так крепко, что белеют костяшки. Антон на том конце провода звучит немного сонно, когда говорит: — Погоди секунду. Микрофон по ту сторону отключается, и Арсений несколько мгновений слушает только тишину и собственное сердцебиение. Если Антон не позволит ему приехать, он махнёт на ближайшем поезде в любые ебеня, лишь бы не сидеть больше дома и не изводить себя вопросами, на которые невозможно ответить в одиночку. — Приезжай, — выдыхает в трубку Антон. — Правда, Арс, давай. Когда ты будешь? Арсений прикидывает время прибытия сапсана. — Рано утром. Я остановлюсь где-нибудь в отеле. — Ладно. Напиши, как будешь в Москве. — Хорошо. До встречи. Арс подхватывает с пола сумку, а через полминуты уже стучит подошвами ботинок по ступенькам. Он надеется, что ещё нескоро сюда вернётся. * Это неловко. Арсений приезжает к Антону домой ближе к вечеру следующего дня, когда на московских улицах окончательно темнеет. Декабрь разукрашивает столицу в тысячи маленьких огней, все магазины пестрят яркими новогодними витринами, и оставаться мрачным в таком буйстве красок — преступление. Так что Арсений приезжает в хорошем расположении духа, хоть и понятия не имеет, как себя вести с Антоном у него дома. Дома, где, кроме самого Антона, живёт ещё и Ира. Шаст открывает ему дверь, и Арсений топчется на пороге, разуваясь. Ира выглядывает из кухни и машет ему рукой, и Попов застывает на мгновение, прежде чем несмело улыбнуться и помахать в ответ. Ситуация — полнейший абсурд, а Арсений никогда не любил этот жанр. Антон тянется к нему за объятием и прижимает к себе крепко, тычется носом в висок, поглубже вдыхая знакомый запах, и Попов не понимает, должен ли чувствовать себя некомфортно в сложившейся ситуации. Потому что он не чувствует. Зато слышит вкусный запах еды. — Ира готовит? — зачем-то спрашивает он, когда Шастун отходит на пару шагов. — Сегодня — нет, мы заказали кучу пиццы и прочей вредной чепухи по мелочи, идём. По пути на кухню Арсений замечает в гостиной небольшую новогоднюю ёлку и не может не улыбнуться. Он как-то совсем забыл про украшение дома в последнее время, да и для кого стараться, если в его двух комнатах чаще всего пусто. Это неловко. Их трое под потолком одной небольшой кухни с тусклым приятным освещением. На столе початая бутылка вина и открытая коробка с пиццей, и они разговаривают все вместе совсем ни о чём, прерываясь на смех и еду. Арсений старается не смотреть Ире в глаза, а потом, когда вино наконец правильно даёт в голову, откидывается на спинку стула и тихо выдыхает, игнорируя чувство тревоги. Ему словно предстоит встать на табуретку и рассказать Деду Морозу свой смешной корявый стишок собственного сочинения. Арсений всегда гордился своим умением разговаривать с людьми. Он способен увести любой разговор в то русло, где ему самому комфортно, он знает, что и как сказать, чтобы выгодно себя подать. Это полезно при первых знакомствах и в сфере формальных отношений. В творческих коллективах ценится немного другое умение говорить. Люди имеют свойство узнавать всё о друг друге за несколько месяцев, а потом теряют друг к другу интерес. Необходимо знать, как поддерживать многочасовые беседы ни о чём и обо всём одновременно, и этим искусством Попов тоже владеет. В сложившейся ситуации Арсений впервые понятия не имеет, с чего начать. Зато Ира, кажется, прекрасно понимает, поэтому копирует позу Попова и прочищает горло. Антон краснеет, зная, что за этим последует серьёзный разговор. — Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались, — напевает себе под нос Ира, прежде чем вздохнуть. — Давайте теперь серьёзно. Кому-нибудь нужно объяснить матчасть? Арсений с Антоном кивают синхронно, даже не задумываясь над вопросом. Ира усмехается и рассказывает всё, что сама успела выучить за время, проведённое наедине с компьютером. Она говорит про интервью, про статьи и про чьи-то курсовые на тему, сыплет несколькими терминами и хмурится, пытаясь подобрать слова. Она рассказывает про целую передачу длиной в час, где рассказывается о жизни семьи, в которой ребёнка воспитывают сразу две мамы и один отец. Она говорит, что нигде не написано, как правильно кого-то любить. Затем Ира рассказывает немного о том, что сама чувствует по поводу происходящего, и Арсений под конец её монолога почти что очарован: уже не чувствует неловкости, когда смотрит на неё, как и не ощущает вину. Ира говорит, что всё это — не долбаное соревнование, а Антон — не трофей, чтобы за него бороться. Вечер тонет в разговорах по душам, и Арсению ещё несколько раз предстоит покраснеть, отвести взгляд и задуматься о насущном, зато под конец, когда он уже будет садиться в такси, крепко стискивая Антона в объятиях, ему перестанет быть так по-скотски одиноко хотя бы в одной из столиц. Может быть, ради этого стоило рискнуть. * Арсений задерживается в Москве на приличное количество времени, так что решает всё-таки остановиться у Серёги, вместо того, чтобы тратить баснословные деньги на отель. Ира устраивается на работу в какую-то фирму и довольно улыбается, говоря, что не всем суждено ловить звёзды с неба. Арсений едва сдерживается, чтобы не улыбнуться в ответ: ты уже поймала одну. Антон физически не может находиться в плохом настроении перед новым годом: он мечется по столице, выбирая подарки, тащит домой ёлочные игрушки, ради которых им с Ирой даже приходится купить ёлку покрупнее, и без конца рассказывает Арсению про дебильные новогодние традиции в разных странах. Они много разговаривают: иногда все втроём, иногда вдвоём, — и напряжение окончательно сходит на нет, когда Ира с Арсением впервые случайно остаются наедине. Ира не скандалит, не угрожает Попову кровавой расправой и не винит мужчину в том, что с его появлением между ними с Антоном всё стало не так. Она не говорит, что всё осталось по-прежнему, но и не жалуется на новый уклад жизни. Арсений спрашивает: — Всё нормально? Ира почему-то смеётся. — Нет, но меня всё устраивает, если ты об этом. «Нормально» это не назовёшь. Арсений смеётся в ответ, согласно кивая, и Ира заказывает домой роллы, а Арсений просит взять ему что-то мясное, потому что рыбу он не ест. Ира говорит: «Уже». Они садятся смотреть сериал, и Попов спрашивает, не хочет ли Ира глянуть что-то на английском языке, потому что он вот давно мечтает заново его выучить. Кузнецова согласно кивает, жалуясь, что Антон редко соглашается смотреть фильмы не на родном, и они какое-то время по-доброму смеются над этим вместе. Глубокой ночью Антон застаёт их обоих перед телевизором, и Ира спит, положив Арсению голову на плечо, а Арсений дремлет, немного сползая вниз по спинке дивана. Шастун фотографирует это безобразие, прежде чем растолкать двух недолингвистов, и настаивает, что Арсений может остаться ночевать у них. Ира стелет ему в гостиной. Антону с каждым днём всё сильнее кажется, что он нарушил все правила: погнался за двумя зайцами и поймал обоих. А потом Ира целует его в подбородок, и Антон вспоминает: нет никаких правил. * Ира привыкает к тому, что помимо Антона в её жизни есть теперь ещё и Арсений. Арсений иногда приходит, а иногда уходит, иногда мрачный, иногда злой, а иногда такой добрый и улыбчивый, что даже в груди становится теплее. Арсений — человек, и у него есть чувства, черты характера и модели поведения. Ира учит его, как интересный учебник по впервые небесполезному предмету, но делает это неосознанно. Долгое отсутствие Попова становится ощутимым, когда тот впервые уезжает в Питер на две недели. Антон не выглядит несчастным, но зато квартира ощущается пустой: на кухне никто не заваривает сиротливо лежащий в углу ящика молочный улун, никто не приносит вместе с обычными полуфабрикатами чёрт знает откуда взявшиеся в феврале-месяце свежие сочные фрукты. Арсений как-то притащил Ире с Антоном несколько настольных игр, и они оказались полезными в обиходе. Без Попова Шаст с Ирой доползают до одной из настолок только единожды, но без чужих комментариев слишком тихо. С Арсением и Антоном решительно невозможно играть в Алиас или Крокодил, потому что они знают все приёмы друг друга и угадывают абсолютно каждую пантомиму сходу, в то время как Ире приходится танцевать на одном месте довольно долго, чтобы её наконец поняли. Арсений говорит, что это, наоборот, классно, потому что так интереснее играть. Ира дуется только для виду. Складывая «Монополию» в тяжёлую жестяную коробку, Ира вздыхает и говорит: — Мне кажется, я скучаю. Они условились быть друг перед другом честными, потому что иначе втроём не ужиться. Они обсуждают ревность, неуверенность и неопределённость и пытаются избавиться от зажимов. Всё это больше похоже на длительный курс психотерапии, но Иру ничего не волнует, пока он помогает. Ей неожиданно легче дышится, когда она понимает, как атмосфера дома влияет на её открытость к миру. Как они все втроём черпают друг у друга вдохновение. Как важно иногда посылать якобы авторитетное общество нахуй. Антон бездумно кивает в ответ на её слова, а потом, когда до него доходит их смысл, отрывает взгляд от телефона, приподнимая брови. Ира пожимает плечами, ставит коробку на одну из полок в гостиной и падает на диван рядом с Антоном, подлезая под его руку и накрывая ноги пледом. — Правда, я как-то привыкла уже, что Арсений часто дома. — Я тоже, — отзывается Антон, а потом коротко смеётся. — Давай ему по фейстайму позвоним? Вот он охуеет. — Это скорее все вокруг него охуеют. Антон набирает Арсения, и в следующие полчаса несколько раз из-за смеха роняет телефон из скользких пальцев, поэтому его перехватывает Ира. Арсений говорит, что планирует совсем скоро вернуться в Москву и улыбается, когда Ира с Антоном в один голос выдыхают своё «наконец-то». * Когда Арсений приезжает домой, на дворе уже март, а Ира на работе. Он не стал предупреждать, поэтому просто нажимает на звонок, даже не зная, есть ли внутри кто-то из обитателей квартиры. Антон выходит из ванной, едва успев почистить зубы: проснулся минут двадцать назад. Ну и что, что на часах два? Ему можно. Шастун забывает посмотреть в глазок, потому что всё ещё сонный, и замирает, когда видит перед собой Арсения. Попов глупо улыбается, сжимая ручки спортивной сумки в правой руке, и говорит: — Привет. Антон выпрыгивает босыми ногами на лестничную клетку и целует Арсения прямо там, потому что через порог — плохая примета. Он немного наклоняется, гладит пальцами щёки с едва ощутимой щетиной и не говорит ни слова, затаскивая Попова внутрь квартиры. Он не заботится ни о закрытии дверей, ни о том, что Арсений грязными ботинками стоит не на коврике, а на полу, ни о том, что им потом самим убирать всю грязь. — Пиздец, я так соскучился, — наконец выдыхает он, и горячая со сна кожа очень резко контрастирует с холодной курткой, поэтому Антон стягивает её с Арсения, не задумываясь. Он целует снова, снимает шапку, зарываясь пальцами в тёмные волосы, слегка царапает кожу головы и развязывает шарф. Всё падает к их ногам, и Арсений выпускает из ладони сумку и вылезает из обуви без помощи рук, потому что замёрзшие пальцы заняты чужой шеей. Антон оттесняет его к стене, и Арсений знает, что это значит. — Я с дороги, с поезда сразу сюда, — бормочет он сквозь поцелуй. Антон пытается отстраниться, но всё заканчивается тем, что он только углубляет поцелуи, и Арсения ведёт. Он скользит прохладными пальцами под чужую футболку. Чувствовать, как напрягаются мышцы чужого живота, — его любимое. — Идём в ванную, — предлагает Арсений, и Антон только кивает, не выпуская его из своих рук. Минутами позднее они оба мокрые и возбуждённые до предела, и Арсений улыбается, когда Антон вжимает его голыми лопатками в кафель. Шастун усыпает поцелуями его плечи и думает: Арсению идёт. Антон невпопад говорит: — Я тебя люблю. Арсению идёт быть счастливым. * Ира возвращается домой уставшей, но всё равно рада видеть Арсения. Она устало разматывает надоевший тугой хвост и сбрасывает верхнюю одежду. — Есть поесть? — спрашивает она. Антон кивает, и Ира блаженно вытягивает ноги под столом, пока в микроволновке греется стряпня Арсения. Попов расспрашивает её про день на работе, и Ира с удовольствием отвечает, а потом слушает про приключения Попова, которые успели с ним произойти в поездке. Арсений заваривает зелёный чай на троих и спрашивает, не хотят ли Антон с Ирой поиграть во что-то, и Ира зевает в локоть, прикрывает глаза и мотает головой из стороны в сторону. — Я пас. Спать хочу, умираю, — говорит она. — Вы сидите, а я пойду, наверное. Антон набирает побольше воздуха в грудь. — Я останусь в гостиной сегодня? Больше похоже на утверждение, чем на вопрос, и Ира улыбается, ерошит волосы Антона, поднимаясь со стула. — Слава богу, на ухо никто храпеть не будет. У меня завтра выходной, разбудите — урою, — ласково говорит она. Ира целует Антона в макушку, улыбается Арсению и уходит. — Ты похож на школьника, — смеётся Арсений. — Ой, отвали, — отмахивается Шастун, несильно пиная Попова ногой под столом. — Ты отвали. — И кто из нас школьник? — Вы оба! — Ира возвращается, чтобы взять из холодильника питьевой йогурт, и снова уходит. Антон с Арсением заговорщически переглядываются и снова смеются. Дома спокойно. * На апрельские съёмки Арсений с Антоном и Ирой приезжают все втроём, и Антон непривычно отсвечивает весь день, даже когда у них небольшие перерывы. Ира улыбается этому и улыбается самой себе, Арсений придумывает в два раза больше каламбуров, а Антон громко смеётся и чувствует себя расслабленным. Девчонки сзади Иры перешёптываются, говоря, что атмосфера этих съёмок куда круче, чем была на последних, и Кузнецова едва удерживается, чтобы не кивнуть в ответ на это. Дело, конечно, не только в Арсении с Антоном, просто всё вдруг сходится. Все ребята заряжены, продюсеры шутят, зал шумит и смеётся, а Ира просто кайфует, имея возможность за всем этим следить прямо с середины первого ряда. Во второй съёмочный день у Иры работа, так что она наскоро готовит яичницу с колбасой и помидорами и старается не рассиживаться за столом в попытках растормошить двух сонных сожителей. Антон с Арсением провожают её до дверей, и Ира напоминает, что им обоим выходить через пятнадцать минут, а затем чмокает в щёку — обоих. Сначала Антона, потом, во второй раз становясь на носочки, — Арсения. Говорит «до вечера», исчезая в дверном проёме. Арсений растерянно касается пальцами своей же щеки и смотрит на Антона. Улыбка сама собой трогает его губы, и Антон понимающе усмехается в ответ, закрывая за Ирой дверь. Через пятнадцать минут они оба врут Стасу, что уже выехали, а сами разогревают успевшую остыть яичницу. * Ира никогда не думала, что когда-то будет действительно счастлива в отношениях так долго. Она делится этим с подругами, и те жужжат, что ей очень повезло с Антоном. Ира кивает, смеясь, и думает, что действительно повезло. Немногим хватило бы смелости просто так взять и признаться, что носишь под рёбрами сразу две влюблённости. Антону с Ирой тоже повезло: не каждая бы стала даже слушать до конца. Ира мало того, что выслушала, но и поддержала, и помогла выкарабкаться из пиздеца. Кузнецова больше не рассматривает любовь как нечто однобокое и исключительное, она видит любовь многогранно, широко и по-разному. Невозможно прожить целую жизнь и по-настоящему влюбиться лишь однажды, да и кто вообще определил это дурацкое «по-настоящему»? Ире кажется, что её знаний достаточно, чтобы завести целый грёбаный блог о том, как, оказывается, свободно можно жить. Как потрясающе на людей влияют регулярные честные разговоры. Как много значит поддержка в трудное время. Ира думает, что могла бы сделать огромный просвещающий проект на эту тему однажды, когда они все втроём будут готовы к этому. Необязательно раскрывать все карты сразу и рассказывать, кто есть кто. Она могла бы вести что-то вроде анонимного дневника. Ира заводит блокнот, изредка записывая туда вырванные из контекста мысли в надежде, что однажды ей доведётся собрать это всё во что-то большое и позитивное. Ира не осуждает институт традиционной семьи и не пытается лезть в чужие монастыри со своим уставом. Она не старается уменьшить значение слова «любовь», а скорее расширяет для себя это чувство. Ей хочется этим делиться. Ей вообще гораздо чаще хочется делиться, и она говорит об этом открыто, получая в ответ такую же реакцию. Арсений всё так же ночует у них несколько раз в неделю, а потом Антон вдруг говорит, что им, наверное, нужна квартира побольше. Ира кивает, пока листает новостную ленту, и не видит ошарашенный взгляд Арсения. Антон ему улыбается и весело подмигивает, и даже спустя столько времени это заставляет сердце Арсения сделать кульбит. Съехаться — довольно серьёзный шаг, так что они временят с этим, откладывая съём новой квартиры до лучших времён, когда Арсений снова срывается в Петербург на неделю. Ира цокает языком на третий день и говорит: — Нет, надо съезжаться. Это звучит, как шутка, но Антон всё равно пересказывает это Арсению, когда тот возвращается. Ира показывает Антону язык за то, что тот выдаёт секреты. Они сидят на родной кухне в один из майских вечеров, и Ира ужасно не хочет идти на очередное мероприятие ребят. Ей на них невесело, и дело не в том, что до неё там никому нет дела, дело в том, что ни до кого нет дела ей самой. Ира пытается уговорить Арсения с Антоном остаться дома и сыграть в скраббл, но те отказываются, сетуя, что Стас их уроет, если они не появятся. Ира дует губы и уламывает ребят хотя бы попить чай перед выходом. На ней маленькое чёрное платье, и она поправляет съехавшую лямку, попивая полюбившийся в последнее время улун. Арсений с Антоном зависают в телефонах, и Ира растягивает губы в ухмылке. У неё есть абсолютно безбашенная идея, и кто она такая, чтобы от неё отказываться? Честное слово, она очень хочет остаться дома. Ира окидывает Арсения взглядом, прищуриваясь, и медленно поднимается с места. Она блокирует чужой телефон прямо в его руках, а потом хитро улыбается и одними губами говорит: — Шоу маст гоу он. Арсений не успевает ничего сказать, потому что Ира осторожно садится ему на колени и целует. Арсений понимает, к чему был этот хитрый взгляд и что пытается сделать Ира, и в нём самом вдруг зажигается неподдельный интерес, поэтому и на поцелуй он отвечает. Да и не то чтобы он не хотел ответить, если честно. Антон так и застывает с разомкнутыми губами из-за открывшегося вида: Ира прикрывает глаза, а Арсений осторожно ведёт по её открытой спине вверх. Шастун не дышит. Арсений скашивает взгляд в его сторону и усмехается в поцелуй с Ирой: Кузнецова, кажется, добивается желаемого вообще всегда, причём любой ценой. Антону нехорошо, — он видит совершенство. Кухня кажется слишком тесной и душной, температура словно подскакивает на несколько градусов, и Антон осипшим голосом выдыхает: — Пиздец. И они разворачиваются в его сторону: оба дьявольски красивые в своей тёмной одежде и с темнеющим взглядом. Антон готов застонать только от этого вида, но вместо этого сжимает губы в полоску и откладывает телефон. Ира улыбается, точно зная, что поездка отпадает. Антон поднимается с места, и Ира не думая встаёт с чужих колен и утягивает его в поцелуй, пока Арсений сбрасывает пиджак и ослабляет галстук. Антон ловит ускользающее осознание ситуации в последний раз где-то в коридоре, когда Ира аккуратно целует его грудь, ведя пальцами вниз по животу, а Арсений влажно дышит ему в плечо, настойчиво поглаживая поясницу. Антон думает: если гореть в аду, то только за это. Антон думает: он готов отдать всё за этих двоих. Антон думает: он вляпался по самые уши, но отступать уже некуда. Ира заставляет его наклониться и втягивает его в новый поцелуй, а Арсений, прижимаясь сзади, расстёгивает пряжку его ремня. Антон больше вообще ни о чём не думает. * Ира шутит: — В новую квартиру нужна большая кровать. Арсений с Антоном сначала молчат, лёжа по бокам от неё, а потом смеются так, что оба почти что сползают с кровати. Ира довольна — ими и собой. Ни на какое мероприятие они не идут. * Вот какая штука: Ира появилась в жизни Антона позже Арсения, а закрепилась в ней постоянством раньше, — ну и что? Спроси у Антона, жалеет ли он об этом, и он ответит: нисколечко. Он вообще привык ни о чём не жалеть, потому что ни к чему полезному это всё равно не приводит. Антон просто живёт своей жизнью: целует Иру в макушку, а Арсения — в лоб, знает, что если закупается, то стоит взять в магазине и улун, и какао, и чёрный чай. Антон наслаждается тем, что у него есть, и недовольно ворчит, потому что не любит смотреть фильмы с субтитрами, а теперь приходится. Главное, Антон счастлив, что ему всегда радостно возвращаться домой. Он знает, что его поддержат, поймут и выслушают, с чем бы он ни пришёл и в каком настроении бы ни был, и чувствует желание отвечать тем же самым. А со всем остальным они как-нибудь разберутся — вместе. В конце концов, если что, погуглят.