***
Вздох полной грудью. Ваня сразу разлепляет глаза. Много аромата цветов. Это лилии и орхидеи. Обляков ворочается на шелке, жмурится от света торшера. В одно мгновение фигура — мужская, мощная — проскальзывает мимо окна. Парень трет глаза, садится, фокусирует взгляд и вроде бы хочет что-то сказать, но лишь шумно выдыхает и чуть прикрывает глаза, ведь на лоб ложится горячая ладонь. — Вань! Ты сдурел или что? Как умудрился простуду-то подхватить, почему такси после матча не вызвал?! — мужчина, судя по голосу, сильно возмущен, зол, но слышатся нотки скрываемой заботы. — Виктор Михайлович… — кажется, хочет извиниться, но рот закрывают ладонью, посылая грозный взгляд. — Не перебивай меня, Вань! — Угу, — выходит глухо, ведь он говорит в широкую теплую ладонь. Обляков виновато смотрит в глаза тренера, а те словно швыряют в него молнии, готовы убить. Но он понимает, что причина была в необдуманном действии. — У тебя температура, давай померяем, — градусник как-то оказывается в руках Вани, и тот лениво, устало засовывает его подмышку, прижимая руку плотнее, а затем снова ложится, но уже на бок. Рядом садится Виктор, роется в темно-синей коробке с золотым оттенком. Рисунка не разобрать. Ваня внимательно следит за ним, хочет даже помочь, потому что тренер устало и задумчиво трет подбородок и шею. — А я… У Вас дома? — голос немного хрипит, горло сковывает. А глаза напротив изучают его, смотрят спокойно. — Да, у меня. Я не знал, куда тебя везти. Ты вообще помнишь, где я тебя подобрал? — тяжело выдыхает и смотрит с укором, но доброта уже плещется в его глазах. — Честно? Я ничего не помню, после того, как счет увидел, — Ваня говорит правду, говорит без стеснения, но обида душит, словно петлей накинувшись ему на шею. Гончаренко только понимающе смотрит. Он понимает, как мальчику обидно: сам был таким раньше. — Если ты будешь из-за каждого поражения грустить, то двигаться дальше не сможешь. В голове будет только: «А зачем? Все равно проиграем». Из таких Вань победители не вырастают, запомни это. А сейчас, дай сюда градусник, — он говорит с доброй улыбкой, спокойным и ласковым голосом, затем забирает градусник и смотрит серьезно на цифры, оказавшиеся выше ожидаемых. — Сколько там? — 39,3. Вот тебя прибить мало, Обляков! — тренер не на шутку злится, встает и уходит из комнаты, сопровождаемый взглядом карих глаз. Ваня с тоской думает, что тот не вернется в ближайшее время. Он уже лениво встает и начинает собираться, но Виктор, уже вернувшийся, хмурится и хочет запустить в голову мальчишке стакан. — Куда собрался? Быстро в постель! — голос грубеет с каждым словом. Виктор подходит, бесшумно шагая по паркету. Ваня заторможено смотрит на него, протягивающего таблетки и воду. — Давай, быстро пей лекарства и спать. Уже почти полночь, я тоже устал, — жаловаться не хочет, но усталость от пережитых во время игры эмоций сильно давит. Словно Гончаренко сам весь матч отбегал, за всех. Ваня только кивает, садится, выпивает две мерзкие таблетки и ложится на кровати. Виктор помогает раздеться, ведь Обляков уже и шарф нацепил, и шапку. — Вот ты правда горе луковое, Вань, — Виктор складывает вещи снова, обходит кровать и садится на ее свободную половину, смотря на спину уже уснувшего мальчика. Тренер ведет широкой ладонью по своей щеке и тоже ложится. Рядом, но спиной к Облякову, чтобы быть рядом, но при этом не создавать неловких ситуаций утром. Немного дав себе время на то, чтобы привести мысли в порядок, он решает, что действительно уже пора спать. Едва Виктор закрывает глаза, его мир уносится во тьму.***
Телефон будит Гончаренко ранним утром, и, лениво открыв глаза, он сразу вспоминает, что не один тут. Виктор хватает телефон и скидывает вызов, быстро пишет смс «перезвоню» и тяжело выдыхает. — Вроде не разбудил. А под спиной что-то мешается, словно стенка сзади. Осторожно садясь, Гончаренко видит, что мальчишка, как в коконе, в одеяле и прижался к его спине. Видимо, беспокойно спит, крутится во сне. Стоило Виктору отстраниться, тот снова ищет тепло, заметно дрожит, мучимый ознобом. Гончаренко не позволяет себе перейти черту, встает, берет плед и еще одно одеяло. Скручивает плед в рулон и кладет рядом. Ваня сразу обнимает его и успокаивается, веря, что рядом кто-то есть. Второй слой одеяла греет еще больше, и дрожь заметно отступает, а хозяин дома только немного улыбается. Ваня очень забавный и интересный.***
Ваня открывает глаза, и цветочный аромат сразу ощущается в легких. Он улыбается. Значит, точно не сон. Он у тренера дома. Обляков протягивает руку вперед, но постель холодная с той стороны. Один, значит. А ведь помнит, как ночью рядом спал Виктор, как Ваня искал тепло у его спины, зарывался ему в бок, чтобы согреться, как было тепло. Ваня садится на кровати, немного трет лицо, зевает. Тело чуть ломит, температура и так ощущается. Он осматривает комнату при солнечном свете. Теперь все видно лучше, чем ночью. Комната — в древесных оттенках, мебель — тоже. Он ведет глазами по потолку, рассматривает люстру, а после смотрит в окно. Там солнце так играет лучами, словно зовет его. Ваня встает с кровати; его немного шатает, но он все же подходит к окну, отодвигает штору, смотрит на улицу и улыбается. Восьмой этаж… Вид не на дома, а на природу и недалекую железную дорогу. — Красиво-то как… — шепчет и сжимает сильнее пальцами подоконник, а Виктор Михайлович уже смотрит на него, но молчит. Заходит, только когда видит, что парня чуть отклоняет вправо, словно он падает. — Доброе утро, — отзывается мужчина, и ловит на себе немного напуганный взгляд, словно Ваня что-то разбил или сломал. Но Виктор не реагирует, только протягивает руку, и мальчик вцепляется в нее, как в спасательный круг. — Доброе, — отвечает, но негромко, очень хрипло. Ваня трет горло, сводит брови, ведь глотать больно, и садится на кровать; Виктор не сразу, но отпускает его. Ладонь на лоб, и вскоре опять таблетки с водой. Ваня уже нехотя пьет их и поглядывает на тренера. Тот закрывает коробку и ставит ее на полку. — Я домой должен… — хочет сказать, а не может, гневный взгляд прерывает речь. — Пока температура не спадет, будешь под моим наблюдением. Ты же один живешь, верно? — тот кивает, да так грустно, что чуть закусывает губу, смотрит в пол. — Ну понятно. Тогда точно пока что у меня будешь. Мне нужно, чтобы ты уже через два дня был на ногах.***
Этот день Ваня провел в постели, за книгами, которые отыскал у себя дома Виктор. Это были детективы, которые Обляков очень любил и мог читать сутками. Виктор больше времени проводил на кухне, чтобы приготовить что-то питательное Ване. Его организм напрочь не хотел ничего тяжелого. Поэтому мужчина додумался и сделал суп, принес тарелку с ним и поставил на стол рядом с кроватью. — Вань, отвлекись и поешь, — говорит чуть строго, чтобы парень больше не смел отказаться сегодня от еды. Тот уже чуть кривит лицо, не хочет ничего, но садится и покорно склоняется над тарелкой, начиная есть. Виктор шумно выдыхает, когда видит наполовину пустую тарелку; он искренне рад, а вот Ваня — не очень. Его чуть мутит, но когда спина касается подушек снова, он уходит в мир истории книги. Ему уже все равно на организм. Вечер наступает как-то очень быстро, и книга почти добита. Ваня замечает Виктора уже вымытым; его бедра обмотаны полотенцем и лишь дают мозгу пищу для фантазии. Гончаренко спокойно открывает шкаф, достает вещи — футболку да трусы — и снова исчезает из виду. Парень тоже хочет в душ, уже откладывает книгу в сторону и садится на край кровати, ожидая, когда вернется Виктор. Тот, словно прочитав мысли Облякова, негромко говорит, заходя в комнату: — В душ бегом. Я тебе вещи там оставил, пока в моих походишь, выбора-то нет, — он привычно трет пальцами подбородок и вроде бы все уже сказал, но Ваня залипает на футболку и не смеет опустить взгляд ниже, ведь нижнее белье очень плотно прилегает к телу и все очерчивает. Но Гончаренко, видимо, это не смущает: оба ведь одного пола, ничего нового для парня там нет, поэтому он так спокойно ходит. Обляков сглатывает и не понимает, что с ним происходит. Обычно, сердце замирало так при виде тел девушек, а тут — мужчина, старше на много лет, еще и тренер. Он отгоняет эти мысли и внушает себе, что просто простуда действует, затем встаёт и неспешно уходит в ванную, а уж теплая вода расслабляет и уносит мысли с собой. Правда, медленно.***
Ваня выходит из ванной в одежде Виктора; та пропитана его запахом. Приятно очень, словно он его обнимает в данный момент. Парнишка смущается, чуть закусывает губу. В комнате свет лишь от торшера. Виктор весь обложен какими-то бумагами. Сидит с таким видом серьезным. Замечает он Ваню поздно, только когда тот беззвучно садится на кровать и смотрит по-доброму своими карими омутами глаз. Виктор сразу отрывается от бумаг и складывает их в одну стопку. — Не отвлек? — тихий шепот, чтобы не напрягать горло. — Нет, я уже закончил, да и устал немного. Все? Ложимся? — Виктор уточняет и встает с места, подходя к источнику света. — Да, ложимся, — мальчик кивает, свет гаснет. Теперь только видно фигуру сильную, крепкие руки одеяло поднимают, тело скрывается под ним. Виктор ложится на спину и смотрит в темноту, зная, что взгляд Вани нацелен на него. — Ложись, тебе сейчас полезен сон, — говорит спокойно, с заботой. И Ваня слушается, ложась под два одеяла, теплых, зимних. Обляков кутается в них и на бок ложится, лицом к Виктору. Глаза, уже чуть привыкшие ко тьме, видят очертания лица лучше, чем было. Гончаренко также смотрит на Ваню. Обляков долго не выдерживает, закрывает глаза и зачем-то глупость шепчет: — Раньше, когда я болел, мама меня за руку держала, чтобы я без страха спал, — он смущен этому, надеется на что-то так по-детски и затихает. А Виктор думает, выжидает какое-то время, но в конце концов скользит ладонью по простыне, вскоре нащупывая пальцы руки Вани. Тот чуть одергивает руку и снова цепляется, переплетая пальцы для большего удобства. Виктор набок ложится, ближе двигается, но молчит. Он слышит тихое дыхание через рот и в голове подмечает, что нужно купить еще капли для мальчика. А тот хочет пищать от радости, от эмоций, что тянут за собой в мир какой-то фантазии его больной, где он вместе с тренером в необычном положении вещей. Не в дружеских отношениях, в чем-то большем. Тихий кашель со стороны, как толчок из мира несбыточных фантазий. Он улыбается лишь, голову больше свою кутает и сжимает руку тренера. Ваня и во снах не мечтал об этом; Виктор для него — авторитет. Он за ним аж из «Уфы». Не хочет под другим началом быть, только Гончаренко, только он сможет из него игру качественную выдавить, лишний раз указать на ошибки, прикрикнуть или одернуть, но при этом и улыбку, и заботу, и теплые слова поддержки даст. Он — лучший тренер для него, лучший наставник.***
Новое утро иное. Ваня открывает глаза и видит тело, чувствует тепло Виктора. Его щеки сразу покрываются румянцем и шевельнуться страшно. Момент такой упускать почем зря не хочется, но рука уже предательски колется, затекла, и мальчик все же выбирается из рук тренера, смотрит на него, а тот щурит глаза и откладывается, на часы смотрит. — Семь утра, птица ты ранняя… — тянется весь, кости немного хрустят, на место встают, и довольная улыбка сразу появляется на лице Гончаренко. — Вы меня в руках держали, а моя рука затекла, не терпеть же, — хмуро, но с злостью поддельной шепчет, а Виктор только глазами хлопает. Понимает же, что черту переходит. Видимо, придется на диван себя выселять. — Прости, это я во сне. Я лучше на диван тогда перескочу, — быстро и негромко, сказал он. Взгляд уже направлен в потолок, так что Виктор не замечает разочарование Вани; тот и правда не ожидал такого ответа. — Не надо… Не уходите, я же… Не был против, просто руке больно, — Обляков краснеет. Боль, жар волной накрывают. Он в глаза тренеру не смотрит, только на свои руки; одна рука все еще колется. Гончаренко слышит нотки обиды в хриплом голосе, старается не реагировать, но один взгляд на подопечного, — и желание «на диван перескочить» само уходит, так и оставшись невыполненным. Он садится, и ладонь опять привычно ложится на лоб парня, а тот уже жмется к ней, как котик. — Жар ушел вроде, я тебе ТераФлю дам, и, думаю, убьем простуду. А вот с голосом уже не помогу. Хрипишь как дед, — смех мужчины, как пение птиц по весне, как самые приятные мелодии классического инструмента. Он приятно разливается по ушам и телу; хочется в него как в шарф укутаться, как в речку нырнуть. Обляков слушает и понимает, что крыша совсем поехала: такие сравнения смеха Виктора делает, а тот никогда даже не узнает об этом. Ваня улыбается, но соглашается с мнением тренера. Ему и самому в голову приходило, мол, он постарел и все, пенсия скоро, а паспорт неустанно показывает двадцать лет. Виктор успокаивается и с кровати встает лениво, а Ваня опять думает, что тот уйти хочет на диван, и за запястье его хватает так крепко, что Виктор смотрит с непониманием, а тот и не знает, что сказать. — Ты чего? — рушит тишину Виктор и садится рядом. — Тебе нехорошо? — странные вопросы вызывают улыбку у мальчика. — Вы же не уйдете на диван? — за грустью он прячет волнение и смущение, а Виктор только вздыхает. — Я собирался идти не на диван, а умыться и сделать нам завтрак, ты же меня уже поднял и разговорил. И нет, на диван я не уйду, он жесткий, не люблю спать на нем, — Гончаренко нагло врёт, но умение держать лицо и прятать эмоции его спасает. По глазам Вани он видит, что тот верит и до обморока, кажется, счастлив, ведь даже отпускает его и снова ложится на кровать. — Я позову, как освобожу ванную, — дополняет Виктор и, потрепав по волосам Облякова, скрывается в коридоре. Вскоре становится слышна вода, и запах цветов наполняет квартиру. — О господи… Как же вы благоухаете… Редкий цветок, — выпалив, не подумав, первое, что в голову пришло, он ловит еще чуднее мысль о том, что Гончаренко очень даже милый, и не только внешне, а в целом. Ваня опять садится, нервно так пальцами стучит и смотрит вбок. — Он что, нравится что-ль мне? — говорит запредельно тихо, словно тот за шумом услышит. Но нет, Виктор сейчас и пушечного выстрела бы не услышал. А Ване уже от мыслей нездоровых страшно. У него нет температуры, на которую свалить все можно, зато сердце, глупое, отношений хочет, видимо, и душа, уставшая от вечных неудач, тянется за ним. Мозги же вроде должны все контролировать, но и те бессловесно воют волком, толкают Ваню к пропасти, чтобы тот упал в нее и утонул окончательно. Но есть здравый смысл. Он крепко держит трех голодных волков на поводках и строгих ошейниках, не дает погубить карьеру и парня. — Алло, ты тут? — перед глазами щелкают пальцы, и Ваня смотрит взглядом растерянным на Виктора. Тот чуть вскидывает брови, ответа ждет. «Его лоб в морщинках весь», — подмечает он, а тренер снова щелкает пальцами и по кончику носа его бьет. Парнишка вздрагивает. Так мило. — Что? — потерянно отзывается он и смотрит в серо-голубые глаза. — Ничего, говорю, ванная свободна, иди давай, а я завтрак делать. Ваня только сейчас, когда Виктор отстраняется, замечает, что тот только в полотенце одном, как и ранее. Мальчик смущен и ощущает себя странно. Организм молодой реагирует на него, и когда Виктор спиной поворачивается, тот быстро с кровати и в ванную бежит. Надо расслабиться, надо мысли прогнать, а то с катушек съехать недалеко, если уже не съехал.***
Выходит он минут через двадцать, и нос сразу улавливает яичный запах. Желудок есть смертельно хочет, уже ноет даже. На кухне, в фартуке, в темно-синей длинной кофте и спортивных черных штанах, Виктор выглядит слишком уютно; хочется обнять, зарыться носом в шею или лопатки, прижаться плотно, но нельзя. Взгляд, изучающий, серый, пронзает как шпага. Ване немного плохо от него, но, вида не подав, он садится за стол. Напротив возникает чашка с обещанным ТераФлю, и Ваня, морщась, выпивает в пару глотков эту гадость, которая спасет его скоро. Следом за лекарством появились тарелки с едой. Омлет с зеленью, грибами и колбасой. Яичный запах не зря был в воздухе. Как-то Виктор узнал его любимое утреннее блюдо; хотя, возможно, просто вкусы совпали. Он не приступает к еде, пока Гончаренко окончательно не садится и вилку в руку не берет. — Приятного аппетита, Виктор Михайлович, — как на базе во время обеда говорит Обляков, и тренер как от зубной боли кривится. — Вилку в глаз тебе запустить хочу! Давай все же дома, ну так официально мы общаться не будем, окей? — и правда неприятно, даже дома от работы отдыха нет, но Ваня извиняется сразу же и желает приятного аппетита вновь, уже без добавления инициалов.***
Мерзкое утреннее лекарство правда помогает, и это должно радовать, но с пониманием того, что придется уже завтра ехать домой к себе и жить одному без этих утренних мыслей, завтраков, смеха, ему хочется выйти на улицу и бегать, пока простуда не вернется. Но раз остановить процесс нельзя, то моментами пользоваться надо. Ваня решает хоть немного осмотреться, запомнить квартиру в мельчайших подробностях, ведь это так важно, но почему-то мозги не хотят, ничего не откладывается в памяти. Те словно за сдержанность утреннюю обиделись и бойкот ему устроили. Парень осторожно корешки книг трогает. Вот это голова запоминает во всех красках, даже где какая пылинка лежит; это ужасно расстраивает. — Можешь взять домой почитать. Вернёшь, как дочитаешь, я их все уже по сто раз прочитал, даже ПЕРЕчитал, — ухмыляется немного и тряпочку берет, пыль стирает с полки аккуратно. — Спасибо, я увидел тут пару интересных, не читал их еще, — он указывает на книги, и Виктор достает их. Одного взгляда на обложку хватает, чтобы он улыбнулся, вспоминая историю внутри, что так умело закреплена на страницах. — Думаю, эта тебе очень понравится. А эта, возможно, скучной будет, — показывает книги, чуть приподнимая их, чтобы было понятно, о какой речь идет. — Ну, это я узнаю, как прочитаю, — с улыбкой доброй и голосом почти севшим шепчет Ваня и берет из рук Виктора книги, намерено пальцев его касаясь, а после к грудной клетке их прижимает и дальше на полку смотрит. А на ней столько книг еще, что хочется не две, а больше, но наглеть не стоит. — Завтра тебя днём отвезу домой, — спокойно и тихо, эмоции не прочитать на лице даже. Ваня только кивает в ответ, не зная, что сказать еще. — А можно я сегодня ужин приготовлю? Хоть какая-то польза будет от меня, — надежды в голосе вагон, и Виктор замечает ее, разрешает себе отведать из рук чужих что-то. — Давай, я не против, посмотрим на твои способности кулинарные, — бровями дергает и улыбается, от шкафа отходит и на кухню сворачивает; Ваня только вслед смотрит и в комнату уходит, в сумку спортивную складывает книжки осторожно и идет к Виктору. Тот книгу поварскую вытащил. — Моё тайное увлечение, — поясняет он, ведь Ваня явно смотрит с опаской, что его заставят что-то оттуда готовить. Он странички листает и рассматривает блюда, а к страницам на скрепках фото прикреплены. — Это ваши фото? — удивлен и рассматривает, чуть руку мужчины придерживая. — Именно. Хоть сравнить, как вышло, с картинкой тут, — он двигает книгу к Ване ближе, а тот продолжает листать. — Десерты — это не ваше, да? — видит же, что фотографий нет на них. — Да, как-то тесто со мной не в ладу, даже не знаю, почему.***
За обыденным разговором о разном пролетает время; часы показывают около пяти, и Ваня только начинает готовить, а Виктор рядом стоит, внимательно смотрит, особенно когда Обляков режет продукты. Ваня в духовку вскоре посуду жаростойкую ставит, а в ней — картошка, овощи, грибы и ветчина слоями лежат, это все еще залито молочно-яичной смесью. — Часок с небольшим, — и все будет готово, — восторженно говорит и на часы поглядывает, а время-то неумолимо несется куда-то. Скоро спать, а там и новый день, значит, домой уже будет пора, но так не хочется… И вроде бы причин оставаться нет, но найти хочется, до боли хочется. — Ваня, ты опять завис, — легкий удар по кончику носа, и слабая улыбка на ровных, таких красивых губах появляется. Обляков на них залипает. Возникает тупое желание поцеловать, но мысли-то опять чудные в голове. Ваня сразу пресекает этот поток мыслей и суетится, проверить еду уже хочет, а всего минут десять прошло, и вроде даже часы ход замедляют, дают мальчику насытиться обществом того, кого уже сердце выбрало. Но здравый смысл непоколебим, еще не принял этот факт, и Ване тяжело. Он не понимает, что с ним… Вернее, отказывается понимать. — А почему вы один живете? — к чему вопрос этот, он и сам не понимает, просто вдруг вспомнилось, как Виктор Михайлович интересовался его жизнью, почему бы и самому тоже не узнать. Он смотрит в глаза тренера, а те такой грустью наполняются, что обнять его хочется. Однако Обляков снова осекается и смотрит в пол. — Простите, это не моё дело. А Гончаренко не знает, что говорить. «Сказать правду или соврать? Но ложь-то будет лучше», — решает он и выдыхает устало. — Развелся с женой, не подошли друг другу характерами, — и вроде мозги уже сдавливает чувство неправильности, они требуют говорить правду, но он не может, не знает, как мальчик ее воспримет. — Так ведь… Вы же женились даже, она открыла свое истинное лицо только после свадьбы? — осторожно так, медленно тему открывает Ваня и говорит негромко. Вроде и пошел разговор, но у Виктора еще больше обиды в глазах. — Да, все верно, — ложь уже сковала его язык и разум. А ведь он и сам готов в это поверить… Нет. Не может. Там история иная: темнее и больнее намного, чем какой-то развод. А скоро, всего через неделю, она снова вскроется, как давно зажившая рана, и будет это отвратное чувство дежавю. Виктору не хочется этого всего, но одиннадцатое число в красный кружок обведено, а сверху черным маркером перечеркнуто. Он старается не смотреть на календарь, но глаза уже как на рефлексе заставляют смотреть долго и неотрывно. Будто разум издевается: «Вот тебе за вранье, мучайся». — Виктор… Виктор Михайлович. Теперь вы зависли, — Ваня обеспокоен. Он косится на календарь, стоящий на столе. То число, которое когда-то было важной датой, перечеркнуто. Он не решается спросить, почему, и делает обычный вывод из услышанного: «Развелись, видимо». Как же ошибочно это мнение…***
Оставшееся до еды время они проводят, сидя в тишине. Каждый о своем думает. Ваня иногда проверяет еду и с тоской поглядывает на сутулую спину тренера; тот неподвижен, как статуя, даже бровью не ведет на шум, который иногда доносится со стороны духовки. Он из раздумий выходит, когда перед ним уже тарелка стоит и Ваня напротив садится. На столе и салат появился, просто из огурцов и помидоров с зеленью, и хлеб. — Вкусно пахнет. Сейчас посмотрим, что ты приготовил, — достаточно сдержанно отзывается он, будто бы и не висел в мыслях все это время, не думал о прошлом, которое боль причинило. Он пробует еду, и удивление мелькает на лице. Ваня даже не начал есть, он смотрит на реакцию и, когда видит улыбку и восторг, то с легким сердцем сам начинает есть, желая Виктору приятного аппетита.***
Вот снова постель. Снова вместе лежат. Вернее, Гончаренко еще сидит, что-то активно в ноутбуке печатает. Обляков не просматривает текст, только мужчину рассматривает и вроде не хочет палиться, но натыкается на серьезные серые глаза, сразу опуская свои, закрывает глаза и прячется в одеяло с головой, чтобы обойтись без лишних вопросов, допросов. У него нет желания объяснять; он сам ничего не понимает еще. А Виктор мягко улыбается. Хочется потрепать мальчишку по волосам, поговорить перед сном, но, честно, и тем нет. Он ноутбук закрывает, ставит его на журнальный столик, после — торшер гасит, ложится рядом. Опять лицом к пареньку. Тот только в темноте с головы одеяло снимает, как черепаха, вытаскивающая голову из своего панциря. В нос сразу лезет цветочный запах, обволакивая, успокаивая, как этот шелк на кровати. Глаза сами собой закрываются. Вроде бы надо желать доброй ночи и сладких снов, но выходит лишь «сладкой ночи», и Виктор сдерживает смех, ведь голос у Вани такой сонно-хриплый, еще и нового чего-то желает. Но Гончаренко сдерживает себя, как умеет это делать уже много лет, и гладит мальчика по плечу, желая приятных снов.***
Утренний будильник, непонятно, зачем поставленный (скорее всего, по привычке), будит их обоих. — Шесть утраааа… Виктор, зачем? Вы очень жестокий! — наигранно, а может и нет возмущается Ваня. Гончаренко и сам этому не рад, но тот трезвонил на окне, зараза, еще дойти надо. — Боже, да выключите этот колокольный звон! — устало тянет Обляков, готовый даже плакать или швырнуть что-то в тренера. Он лишь боится промахнуться. А то окно еще менять надо будет. А Виктор смеется уже, встает лениво и, как только подходит, будильник сам затихает, словно дразнясь: «Не успел! Опоздал!» У Гончаренко даже глаз дергается. Он снова в кровать лезет, в тепло, а там Ваня уже дрожит немного и кутается сильнее. — Давай еще поспим? Я не готов вставать так рано, — сонно, монотонно и хрипло говорит Виктор. Ваня согласно кивает и ложится на бок, в позу эмбриона, целиком уходя под одеяло. Так действительно теплее.***
Новое пробуждение — уже без треска металла. Просто внутренний петух решил, что десять утра — это хорошее время, и он был прав. Гончаренко глаза открывает не с первого раза. Заметив, что Вани нет на месте, он немного паникует, но шум с кухни и тихий мат успокаивают. «И чего это я тут нервничаю?» — сам себя искренне не понимает Виктор, хмурится от этого, но встает. Ваня, расхаживая по кухне, тихо поёт песню, транслируемую по телевизору. Вроде бы это был Крид. Честно, в новых артистах тренер не был силен, но вот этот «сладкий мальчик» в голове застрял. Гончаренко, помотав головой, отвисает и смотрит на уже немного танцующего Облякова. Тот, даже уже стоя лицом к нему, не замечает, что не один. Вот как увлечен музыкой и готовкой. — Кхм-кхм, — решает дать о себе знать Виктор, и Ваня резко замирает. Щеки окрашиваются румянцем. — Как давно вы тут? — шепчет он и уже спокойно заканчивает последние приготовления завтрака, смотря, как Виктор за стол садится, а потом встает. — С самого начала только что закончившегося трека. Короче, давно. Я умыться пойду, начинай есть, — он скрывается за дверью ванной и сразу включает воду, тихо смеется там от увиденного, но дает Ване время переварить информацию. Ваня же садится и смущается больше. Спалился за пением и танцами. Что может быть хуже, когда ни тем, ни другим не наделен?! Обляков сразу хочет уйти под землю и остаться там на день другой, но вовремя вышедший серьезный тренер меняет его планы. — Приятного аппетита, Виктор, — говорит Ваня тихо и ловит глазами кивок, взаимный ответ идет следом, и все. Тишина. Только музыка фоном и клацанье вилок о поверхность тарелок. Ваня действительно поражен, что тот не смеется над ним, не говорит ничего, вроде «бездарности» и прочего. Нет этой реакции, которую он часто слышал от бывших. — Вань, ешь давай, — Гончаренко замечает, что парень висит по полной, в глазах, кажется, видно error. Но нет, мозг начинает работать вновь, и улыбка, жаль, ненастоящая, появляется на лице. Виктор видит все, но ничего не говорит об этом.***
Своя одежда уже на теле. В чем пришел, в том и уходит. Но запахом лилий и орхидей он пропитан пока что весь, до первого мытья своим гелем. Ваня проверяет свои вещи, осматривается. Вроде ничего не забыл. Книги Виктора лежат аккуратно в сумке; он их даже вещами перемотал, чтобы точно не дай бог не порвать, не поцарапать. — Готов? — слева опять серьезный голос, такой же взгляд, и Ваня, немного с тоской, посерев, кивает и идет за хозяином шлейфа цветочного запаха. Собираются оба молча. Виктор быстрее оказывается и, поправив на себе одежду, смотрит на паренька, который только заканчивает собираться. Возможно, специально медлит. — Я все, — трет переносицу и вешает сумку через плечо, а после выходит за Виктором из его квартиры.***
Машина несется по дороге стремительно, да и пробок на удивление нет, хотя в центре все же пришлось потолкаться. Они опять едут только с тихой музыкой в салоне, и на душе у Вани становится грустно. Он не хочет чтобы все так закончилось, но навигатор показывает, что еще десять минут, — и он у родного гнезда. Время опять летит, не дает насытиться… Машина останавливается у подъезда, и Виктор глушит мотор, переводя взгляд на паренька. Тот смотрит вперед. — Вань. — Я не завис, — думает, что снова про это, но мужчина только тихо смеётся. — Да я не про это. Ты, давай, выздоравливай. Завтра на тренировку не приходи, отлежись еще день, а послезавтра уже жду тебя, договорились? —Да, — коротко и ясно, без лишних слов. Он открывает дверь и выходит. — Вань, напиши вечером, как твоё самочувствие. Я буду ждать, — смотрит с некой надеждой, и это мальчику, как глоток воздуха. Значит, он сможет с ним немного поговорить еще сегодня. — Договорились, Виктор Михайлович! — радостно и с искренней широкой улыбкой говорит он, закрывая дверь авто. Вскоре, его фигура скрывается за металлической дверью. Виктор уезжает. И только где-то на перекрестке, пока горит красный, он тихо с улыбкой говорит: — Договорились.