Иисус №365 (самый неудачный из всех)

      Иисус наркоманов.       Иисус девчонок в возрасте от пятнадцати до двадцати двух.       Иисус, звучащий на рейвах.       Постер Иисуса уже давно выкинут Русланом, потому что ему не двадцать два и он не девочка.       Вообще-то, ему всего двадцать три, но хранить постеры какого-то рок-музыканта звучало как очень хреновая, переполненная максимализмом, идея. Будто он и вправду девчонка.       Руслан-Руслан, так откуда плакат?       Прислал почтой России сам Иисус рейвов, конечно.       Как мировой спам.       Пиар самого себя.       Всем нужен старт, в конце-то концов. Обвинять кого-то в рекламе в двадцать первом веке как бубнить на советскую власть. Смысла мало, а производишь впечатления долбаеба, который пролежал в коме полвека и теперь не совсем всекал, как работает эта вселенная и работает ли она вообще. Насчёт последнего Руслан благоразумно сомневался, но в коме он не был.       Постер он в любом случае выкинул.       Какая-то средней популярности рок-группа собирает Олимпийский, и тут хотя бы стоит радоваться, что ему нравится группа не из трёх миленьких мальчиков. И это не корейский бойсбенд.       — А, тебе нравится эта группа? Чего ты так скрывал, что она тебе нравится?       Его однокурсник пялится в плейлист с целым отделенным альбом под «вот эту ту самую группу».       Руслан заталкивает обратно себе в глотку въедливое: «я скрываю, что дрочу на их гитариста, а не на группу».       Но он лишь пожимает плечами. Какая кому разница?       Иисус всех рейвов — гитарист и скример крутой рок-группы, которую, оказывается, слушают не только девочки. Вообще-то, на группу ему как-то всё равно, он пришёл сюда ради гитариста, а неплохие песни оказались всего-то неплохим бонусом. Слушабельно, и хорошо.       Гитарист набивает себе венок из колючей проволоки на лбу. Соколовский смотрит.       И ставит лайк под фотографией.       Лайклайклайк.       Иисус всех рейвов скримит на концертах так, что можно оглохнуть. За это его и любят. За это его и ценят.       Соколовский, конечно, дрочит не на его скрим и не на крутую гитару.       Просто Соколовский по мальчикам, а лицо у этого, как оказалось, Дмитрия, такое, что не повесить его постер было бы грехом.       Хотя его всё равно приходится снять. Потому что постеры уж точно для маленьких девочек, а Руслан взрослый, и всё такое, ну, типа, член между ног...       У Руслана безразличный ко всему взгляд и серебряный широкий браслет на правой руке. Он умеет отвечать жестко, кратко и в тему. За такой дар ему хочется отрезать язык, или, как минимум, посадить на год другой. Но за такое не садят, и многие терпят. Какие-то девчонки даже умудряются влюбляться, но Руслану так всё равно, Боже, как ему всё равно на всех этих девчонок, влюбляющихся в его манеру речи и невероятное лицо.       Наверное, так же все равно, как и Ларину. Этому чудному Дмитрию Ларину не всё равно только на свою гитару, которую он буквально взглядом ебет. Не то чтобы Руслан мог различить разные по красноречивости взгляды, но точно таким же взглядом он смотрит на Диму.       и тут, в общем-то, гением быть не нужно.       Соколовский красивый-красивый, с безразличным взглядом и подвешенным языком. За него стоило бы подраться, вырвать другой бабе клок волос и самой получить пару царапин длиннющими ногтями. Проблема в том, что бой заведомо фатален, потому что Руслану всё равно.       ему абсолютно всё равно.       И, на деле, за это равнодушие тоже можно было бы воевать, если бы, конечно, был хоть какой ебанный смысл воевать хоть за что-то в Руслане.       А Руслану как-то и всё равно, кто за него воюет, а кто нет.       В наушниках скримит чужой заученный голос. Он видит пред собой, въевшиеся под веки, его образ. Эти черные рубашки, зауженные темные джинсы, холодный взгляд, тату прямо на лбу. Можно подумать, что это всего-то подросток со своим этим максимализмом. Но взгляни в глаза. В эти взрослые, прожжённые жизнью глаза, и всё становится ясно.       Он похож на Иисуса.       Убитого жизнью Иисуса.       И в этом сравнении он абсолютно великолепен.       Руслан скоро будет пускать слюни на его лицо. На его скрим. Да даже на его блядскую гитару — и то, скоро будет.       Потом он приходит на концерт с тем самым дружком. Он сразу успокаивается, когда видит, что нет — они не просто Боги всех малолетних девочек. Взрослые мужики смотрят на него сверху вниз, и этот взгляд буравит прямо дыру в его голове. Руслан старается не смотреть в ответ. Отходит к краю, чтобы не попасть в слэм, чтобы новые кроссовки за пятьсот долларов не затоптали, чтобы не уйти с выбитыми зубами.       Друг теряется где-то в толпе. Но как же Руслану всё равно на этого друга. Как он вообще может думать о каких-то там друзьях, когда на огромном планшете горит название их группы, много дыма и под крики выходит их Бог. Нет, Боги-то, возможно, и их, но этот парень с терновым венком на голове — это его Бог.       Соколовский уверен, что ни у кого нет такой фанатичной тяги и любви к Дмитрию, как у него. Никто так не заглядывается на него, никто не затаивает дыхание, когда он кажется предельно близко. Даже та девчонка, которую он, возможно, трахнет на афтепати, не будет так его любить, как Руслан. В этом он видит мировую несправедливость.       В толкучке становится жарко и теснее.       Энергии столько, что у Руслана кружится голова, что дышать становится нечем. Людей много и так шумно — кто-то подпевает, периодически глушит скрим, периодически ноги и впрямь подкашиваются, а в горле пересыхает уже через полчаса.       Его Бог       так близко       но слишком далеко.       То, как он играет, как процессу отдается — Руслан видит в этом целое искусство и захлебывается в этом. Его мимика, его резкие движение, то, как орёт он буквально в этот микрофон, как толпе отдается — Соколовский заглядывается этим.       Иисус рейвов       и наркотиков.       выглядит и впрямь как Иисус, когда отдает себя всего этой толпе, которая готова буквально съесть его.       Со всей своей не дожатой фанатичностью       Со всей своей не такой любовью, как у Руслана       она готова разорвать этого Иисуса на части.       Иисус с терновым венком на голове.       Толпа нуждается в тебе.       «Я нуждаюсь в тебе».       Через какое-то время не подпевать, не влиться в эту атмосферу становится невозможно. Ноги сами отрываются от пола, руки к верху — сердце бьется в ушах, а голоса сотни людей бьют по перепонкам.       Невозможно не орать заученные текста. Невозможно не прыгать в такт. Невозможно не сожрать взглядом всех их.       Это толпа       готова разворовать их на части       от своей безумной любви к ним.       Разве это не было самой прекрасной стороной популярности?       Иисус       чей лик с большого экрана       заставляет любить себя всё больше.       Хотя Руслан, конечно, сомневался, что было куда больше, но теперь эта любовь его, кажется, распирала. Лезла громкими текстами через горло, растворялось в сотне голосов толпы.       К черту всех этих девушек.       К черту друга.       К черту плакаты.       Руслану кажется, что он ещё никогда так не был близок к самому святому, как сейчас.       Энергия обвивает его руки длиннющей змеёй. Она его душит. Она вбрасывает внутрь бешеные порции адреналина.       И всё это было превосходно.       На мит & грит Руслан получает доступ не ради автографа. Не ради фотки. Не ради объятия. Ни ради чего. Всё это кажется ему безусловно глупым и фатальным. Это, в конечном итоге, ему ничего не принесет. Ему просто нужно увидеть его максимально рядом. Максимально близко. Глаза в глаза посмотреть. Осознать, что да — этот Иисус реален.       Со всем своим атеизмом, со всем своим равнодушием,       он стремился увидеть Ларина близко настолько сильно, что в своем фанатизме Соколовский не узнаёт сам себя.       впрочем, к чёрту всё это.       Ему так всё равно.       Ему так на это всё равно, когда его плечо задевает один из амбалов.       Тут менее шумно и более жарко. Тут, кажется, теснее, и несколько десятков голосов смешивается в один сплошной гам, которые давит и так на заваленные стрессом ушные перепонки. Шум в ушах не сбавляется ни на секунду, но Руслану заведомо на это       абсолютно       всё равно.       Разве можно вообще на что-то внимание обращать, когда всё так далеко, и так близко?       Когда этот Ларин с уставшей улыбкой, с таким же равнодушием, как и у самого Руслана, раздает сотни автографов и пытается, вроде, даже разговаривать. Все уставшие. Все смотрят так, будто им хочется умереть, но Руслану заметно, сколько в них энергии, адреналина, сколько в них жизни.       Уставшие, заебаные, но такие живые.       Они — это дух двадцать первого века.       Жизнь сложная, конечно, но веселая. Поэтому они заёбанные и живые. Поэтому они такие, что у них стоило бы поучиться.       Вообще-то, если верить всратой выдуманной неверной статистике, то почти каждый второй фанат, независимо от пола, не против был бы отсосать своему кумиру.       Вот так просто. Удивительно, как границы пола и собственной ориентации стираются перед лицом идеала. Удивительно, как всё становится неважно, когда ты смотришь в глаза того, кем бредил.       Насколько тебе всё равно на любые различия и сходства.       Существует лишь твоя мечта из плоти и крови.       Как высшая награда за все прожитые и предстоящие мучения.       Как рай, расцветающий на ладонях.       Ларин цепляется за него взглядом. Соколовский смотрит в ответ, ощущая, как его будто током прошибает. Ощущая, как сдавливается странные тиски прямо в грудной клетке.       Ларин усмехается.       Тиски проламывают рёбра.       Приятного мало.       Но Соколовскому нравится.       Ему всё это чертовски нравится.       Соколовский усмехается в ответ, хотя у самого ноги ватные и его руки трясутся. Его руки бледнеют, сплетение красно-синих вен просвечиваются сквозь тонкую кожу.       Руслан невольно оглядывает помещение: кого из всех этих девчонок ты трахнешь? Мне не нравится ни одна, но грех твой вкус хаять, чувак, я же тебя       уважаю       ценю       люблю?..       Руслан трясет головой.       Ебанный бред. Оно должно когда-нибудь кончиться. Всё когда-нибудь кончается.       Потом весь мир резко изворачивается наизнанку всеми своими драмами, лавой и внутренними органами. Всем своим самым мерзким и прекрасным оно изворачивается наизнанку.       Соколовский замирает за этим зрелищем.       Ларин встает со своего места, протягивая кому-то листовку со своей подписью, которая к сотому разу уже мало, откровенно говоря, походила на подпись Ларина. Но Руслану, очевидно, всё равно на роспись Дмитрия на какой-то всратой листовке.       — Эй, пацан, даже фотки не хочешь?       Голос Димы бьет по нервам и барабанным перепонкам гораздо сильнее, чем его скрим. Это жестче, сильнее, интенсивнее. Это так, что Соколовский первые пару минут даже не врубается толком в ситуацию. Этот его идеал. Он стоит рядом с ним. Обращает внимание других фанатов. Но продолжает стоять и смотреть ему в глаза. Его чертов голос. Его чёртов невероятный взгляд.       У Руслана в голове случается атомный взрыв и вся четкость происходящего теряется.       — Можно и фотку, — говорит Руслан.       Говорит равнодушно, говорит в своей обычной манере и так, будто ему абсолютно всё равно. Будто ему так же всё равно на Ларина, как и на всех тех девчонок, которые в него влюблялись.       Ларин щурится.       Будто вскрывает тонкую правду порезом на правом запястье.       Но Руслан ожидаемо... не боится. Потому что сильнее уже некуда. Ноги подгибаются.       Ни у кого не могло быть такой любви к Ларину, как у Руслана.       Никто не мог его так любить, как Руслан.       Безумной и нереальной любовью.       Которой, возможно, и не существовало вовсе.       В этом и было всё его сумасшедшее.       Всё начинают закругляться, и даже все фанатки, вроде, позабыли об особом вниманию к мальчику с красивым лицом. Кроме, конечно, самого Руслана. Трудно вообще о таком забыть, когда чуть погодя тебя этот идеал хватает за запястье.       Вы представляете?       Эта мечта хватает его за руку. Прямо своей рукой. Пальцами. Касается своей кожи.       Соколовский ловит себя на девчачьем желании завизжать, как маленькая тупая девочка, но в нём хватает сил держать себя в руках. В надежде, что Ларин сам не разглядел в нём тупую фанатку (чего Соколовский сам боялся) Руслан не может не идти за ним.       Этот Господь Бог с терновым венком будто благословляет его своим касанием. Будто это единственное, что нужно было Руслану.       — Мы не виделись раньше, а?       Ларин щурится, но в целом выглядит совершенно равнодушно. Выглядит так, будто ему всё равно. Он отходит к столу, после того как захлопывает за спиной Руслана громко-громко дверь. Он щурится. Он улыбается. Он выглядит равнодушным ко всему, но что-то в Соколовском догадывается, что это было абсолютно не так. Либо ему хотелось так думать.       Что вообще должен думать Руслан, когда его секс-мечта кумир заталкивает его в гримерную, смотрит с лёгким прищуром и спрашивает какой-то максимально дурацкий вопрос?       Что он, чёрт возьми, должен думать?       Это всрато и странно.       Это ненормально.       Он же не милая девчонка с сиськами третьего размера. Да он вообще никакая не девочка. Он просто парень с красивым-красивым лицом, которому так всё равно на всё его окружающее. Его прожигающее равнодушие стоило бы поставить в музей как экспонат.       — Вряд ли уж.       — А мне кажется наоборот. Знакомое у тебя очень лицо. Мы точно не знакомы? — он щурится, вглядываясь. Опирается о гримёрный столик, голову чуть в бок склоняет.       — Ну, если я не выступал у вас на разогреве, то нет.       Ларин усмехается в своей манере. Ларин усмехается так издевательски, что Руслану должно было стать как минимум неловко. Но отчего он... не чувствует ничего.       Даже волнения. Собственное равнодушие его настораживает. Он ведь... так рядом с тем, от чьего вида задыхался недавно на танцполе. Он ведь так желал коснуться к нему, что трястись должен, но сейчас он стоит здесь и понимает, что его мечта... она       человек.       Такой же, как и он, человек. С кожей, татуировками, глазами, голосом. Обычный человек, который принял его за знакомого. Самый обычный человек.       Но фанатизма Руслан от этого, конечно, не сбавляется.       Красивый-красивый Руслан смотрит на Ларина. И это так спокойно, без напряжения, что Руслану от этого даже как-то хорошо.       — А это не ты случаем пил пиво на скорость в феврале на той квартире за Питером, не?       — Стой... Тебя там... Тебя там не было.       — Да ну? Я тебе на экстрасенса похож, что ли?       — Больше на экстрасенса, чем на человека, который приходит на такие вшивые вписки.       — Эй, — он выпрямляется, идя к нему навстречу. — Ты со своим невероятным голосом и лицом тоже мало на алкаша похож.       — Я не алкаш.       — Но всё-таки выиграл в том споре.       Руслана только через несколько секунд пробивают его слова о красоте       и       прекрасном голосе.       Его любимый участник группы говорит, что у него прекрасный голос.       Можно ложиться и прямо сейчас умирать.       Смысла больше не было. Только что он весь исчерпался.       — Кажется, ты перепил в тот вечер. Я-то не пью.       — А что там тогда делал?       — Друг притащил, а мне было скучно. Но ты устроил такое шоу, что я решил, что пришёл не зря.       — Какое ещё шоу?       Ларин подходит близко. Так близко, что можно рассмотреть досконально цвет его радужки. Морщинки. Идеально уложенные волосы. Эта чертова тату. Странная тату, которая почему-то ему идёт.       Его невероятный наглый прищур. Соколовский со своим прекрасным голосом хочет потерять сознание. Ларин его с ума сводит.       — Ну, пиво, потом тебя унесло. Вроде, блевал, к какой-то девчонке лез, тебя отшили. Странно, да? С твоим-то лицом.       Руслан напряженно сглатывает. Его прекрасное лицо сейчас почему-то не давало ему ни уверенности, ни спокойствия. Оно ему ничего не давало.       — Я тебя оттащил от неё. Ты, конечно, насиловать бы её не стал, но выражение лица у тебя такое было, что любой бы испугался.       — Может, я просто блевать хотел.       — Да нет, моя рубашка осталась чистой, а вот... — пауза. Он склоняет голову чуть в бок.       Руслан зависает на какой-то момент. Засматривается на его губы, но вовремя отдергивает себя. Снова глаза в глаза. Его взгляд мешанина столького, что толком ничего и не разобрать. Руслану меньше всего хотелось бы разбирать, честно говоря.       — А вот шея не очень, — продолжает Дмитрий. — Прикинь, это всё как история из подслушано с тегом «стыдно». С тегом «позор». С тегом «я бы повторил».       Ларин растягивается в самой странной улыбке. В самой невероятной улыбке. В самой охуенной улыбке.       Прикиньте, зимой он засосал своего кумира, а сейчас даже не помнит об этом.       Прикиньте, на вписке он набухался до такой степени, что не узнал своего кумира       и он сосался со своим кумиром       с другим парнем       на вписке       Бог уж точно не простит.       — Редко бываю на таких мероприятиях, но не думал, что там нормально вылизывать других парней с ног до головы, — он подается чуть ближе. Его дыхание попадает на кожу. Мятное дыхание горячее. — Ты такой грязный, как...       Дёрганный выдох. Зрачки расширены. Радужка прячется за черной дырой.       Дрожь в пальцах. Сердце к горлу.       — Прямо как моя недавняя песня. И я вижу ты совсем не против всего со мной.       Горячая мята.       На собственной коже.       Горячо.       Слишком горячо.       Этот Иисусс самый неудачный из всех, но какой же он... горячий.       Руслану уже и не хочется вспоминать, что было на той вписке. Не хочется ни обстоятельств, ни причин, когда с губ Ларина вместе с рваным выдохом срывается одна чёртова фраза.       — Ты после того вечера у меня из головы не выходил, такой себе фанат этой группы.       Ресницы подрагивают. Губы пересохли.       Займись этим, Ларин.       Губы у него тоже горячие, и тоже — мятные.       Это горячая мята. Это разжигающая мята.       Этот Ларин, целующий так, что ноги подкашиваются, и Соколовский не совсем врубается во всю эту ситуацию. Но выпитое у бара пиво ударяет по мозгам. Но эта сжигающая мята разводит у самого сердца такой костер, что в одиночку потушить его не получится, да и с помощью Ларина только если сильнее разжечь. Но этот костер ему нравится. Но этот поцелуй ему нравится.       Тёплая мята.       Отпечатывается на губах терпким вкусом. На самом нутре. В голове.       Ларин кусает за губы, вылизывает, подается вперед и выдыхает так дёргано-равно, что Соколовский невольно сам от каждого выдоха вздрагивает.       Его фанатичная любовь внезапно притихает. Любовь к кумиру потухает.       И совершенно внезапно раскрывается в простом влечении, интересе и симпатии. Раскрывается началом чего-то более привычного, но крепкого.       А Ларин по волосам проводит рукой, внезапно к себе прижимает так, что тиски окончательно ребра кромсают, и Руслан начинает задыхаться.       Мята расцветает у самого горла. Горячая мята освежает и сжигает. Это так странно. Это так в стиле Ларина.       Под веками пляшут огни. В груди огонь. Он — везде. Волна холодка по затылку гуляет.       И обстоятельства той вписки, внезапно, совсем ему не интересны.       А та девчонка, которую он трахнет на афтепати не будет его любить так, как Руслан.       Потому той девчонки просто нет и её любовь тоже нереальна.       Есть Руслан       Есть сжигающий холод мяты       и чувство притяжения.       И из головы Ларина Руслан теперь уж навряд ли выйдет.       С этим вечным привкусом сжигающей мяты на губах, которая почти повязала их, забыть уже нереально.       Метка       холодом губы прижигает,       теплом изнутри прожигает.       Любовь изнутри ожоги оставляет.       С нереальной любовью и невозможностью забыть.       Запах мяты отпечатывается на их коже навечно.