На кромке леса и поля

Рыжий Сполох легко и быстро нёс меня по полю, сквозь чересполосицу теней и света, плавно покачивая вверх и вниз. Мы летели так, что свет в моих глазах то вспыхивал, то на мгновение гас, заслонённый очередным, прямым и высоким, жёлто-розовым, сосновым стволом. Случись со мной эта скачка вчера — я уже орал бы во всё горло от скорости и удали, от смолистого соснового воздуха, от того, что я, наконец, свободен — пусть и на время — от многочисленных обязанностей старшего сына в семье. Но сейчас я даже набрал по привычке полную грудь воздуха — да так и не крикнул. Потому что давно привычный мне семейный уклад вдруг стал неправильным. Несправедливым. Я попытался проглотить горький ком обиды, вставший в горле ещё дома, пока я седлал Сполоха, поспешно скидывая вещи в перемётные сумы. Складной походный шатёр, одеяла, котелки, лук и стрелы — всё, что необходимо для охоты с ночёвкой. Вернее, сначала ночёвки, а потом уже охоты. Хотя бы потому, что до Смешения Света оставались считанные часы. Но — плевать! Ночевать дома я в любом случае не буду. Нет, что же это такое получается? — распалял я сам себя, несясь галопом по кромке хорошо знакомого сосняка, где в изобилии водились тетерева и удавалась любая охота. Тем более, под осень, когда они уже должны нагулять жирку. — Сколько я себя помню, я, как старший принц, постоянно всем должен и поминутно обязан. Как сады Йаванны — ваньяр. Долг перед семьёй. Почтение к родителям. Обязанности перед братьями. А сам-то я где? У Макалаурэ есть его музыка и многочисленные поклонницы. Естественно. Тьелко, тот вечный охотник, у него сам Оромэ в наставниках. Да и женским вниманием он тоже не обижен — Красавчик. Им почему-то можно заниматься делами, которые им по душе! Никому ничего не надо доказывать, просто бери и делай. И радуйся сотворённому… Курво ещё маленький, ему полагается купаться в родительском внимании, а ещё он и отцовский любимчик, Атаринкэ. А у меня? Что у меня есть такого, что только моё? Внутри росла тревога. Странное ощущение, будто ещё чуть-чуть и я опоздаю. И нет мне от неё спасения. Да я и не спасения искал, снова и снова пришпоривая Сполоха на кромке леса и поля. Я искал его. Финдекано. Финьо. Младшего кузена и лучшего друга, который лишь недавно отпраздновал день своего совершеннолетия. Тем не менее, он оставался всё таким же порывистым и непредсказуемым, как подросток. Впрочем, я бы ничуть не разочаровался, если б он никогда и не обрёл степенности взрослого эльда. Он мне дорог — каким бы ни был. Найти, догнать, сказать верные слова, которые обязательно найдутся. И растает горький ком в горле, и наступит конец нашей досадной размолвке. Я так ждал встречи с другом, самым лучшим — и самым понимающим. Ждал, когда он снова расскажет мне — обо мне, ждал времени, которое принадлежит только нам. Но ожидание радости обернулось взаимной обидой, горькой и незаслуженной. Ну что, что было не так? Я всего лишь попросил его немного повременить с обещанным ему выездом на охоту, пока я закончу свои домашние дела. Что такое пара часов, когда ты юн и почти бессмертен? За доброй беседой время летит быстро, да и работается вдвоём куда веселей. Прежде он сам рвался помогать мне в каждодневных хлопотах. Какая муха его на этот раз укусила? — Я понял, Майтимо… — тихо проговорил Финдекано, внимательно рассматривая носки своих сапог, но тут же дерзко вскинул потемневшие до синевы глаза, глядя на меня в упор. Голос его зазвучал увереннее и громче, будто он наконец решил высказать всё, о чём так долго молчал. — Я всегда буду для тебя на втором месте. Ты постоянно занят заботами о братьях, они для тебя — всё. А когда ты ими не занят, тебя для меня тоже нет. У тебя друзья, у тебя дела. Ты нужен всем, тебя просто на части рвут. А я… я просто устал от этого бесконечного ожидания! Я был настолько поражён его внезапной отповедью, что не нашёл ничего лучше, чем малодушно брякнуть ему в ответ: — Странно мне слышать такие вещи от старшего сына в семье, Финьо! Я думал, ты меня понимаешь… Ты ведь сам знаешь, сколько сил и времени требуют младшие. Не то я сказал, ох, совсем не то. Младшие… Ничего умнее-то придумать не мог? Двое из них уже лбы здоровенные, по пять локтей сухостоя! Ну ладно, чуть меньше — я сам до пяти немного не дотягиваю, но в любом случае под стол пешком они уже не ходят и постоянной опеке не нуждаются. Как там говорил отец: «Маленькие дети спать не дают, а с большими сам не уснёшь»? Очень правильно говорил! С ними теперь хлопоты совсем иного рода. Мне бы рассказать Финьо про упрёки Макалаурэ, что-де я постоянно думаю о чём-то своем, даже когда соглашаюсь послушать его новую балладу. Про ехидные подколки Тьелко, что-де старшему брату наверняка приглянулась какая-то дева, а он, злодей такой, даже имени её назвать не желает, только улыбается загадочно. Про недавнюю ссору с ними обоими, когда они дружно обвинили Финьо в том, что он нагло крадёт у них моё внимание. И какой славной дракой эта ссора закончилась! Но ничего из этого Финьо так и не услышал. Он уже отвязал Сумрака, одним движением взлетел в седло, бросив мне с высоты своего коня короткое «Прощай!», и скрылся в белых клубах уличной пыли. Звонкий перестук копыт рассыпался дробью по белому мрамору — и затих вдали. Поспешно собравшись, я рванул за ним следом. И только сейчас понял, что не его догоняю — себя. Сполох перешёл на рысь, а затем и на шаг, благоразумно решив, что если его всадник задумался и сидит в седле мраморным истуканом, не натягивает поводьев и не подгоняет его шенкелями, то ему и напрягаться особо не стоит. Редкостно умный кэлвар, иногда мне кажется, что он понимает меня гораздо лучше, чем я сам. Я потрепал рыжего по взмокшей лопатке, отчего он охотно остановился, и спрыгнул с седла, закинув поводья ему на шею. Привалился спиной к сосне и глубоко вздохнул, невольно прикрывая глаза. Может, когда-нибудь она станет мачтой на тэлерийском корабле, но пока её жизненные токи еле слышно гудят внутри шершавого, смолистого ствола, а высоко в кроне шумит запутавшийся ветер. И тишина… Невозмутимый покой благословенных лесов Оромэ, живущих своей особенной, несуетной жизнью, так непохожей на нашу. Как же я устал! От спешки, от ожидания, от бесконечных сомнений в правильности собственных поступков. Но здесь, на кромке леса и поля, мои мысли обрели долгожданную чёткость. Теперь всё будет иначе. Впредь я даже пытаться не буду сделать так, чтобы было хорошо всем. Как ни старайся, всё равно кто-то останется тобой недоволен. Порой даже сильно недоволен. Часто этот «кто-то» оказывается родным и близким… Это больно. Замкнутый круг. И есть ли из него выход? Но если всем угодить невозможно, может быть, имеет смысл подумать о себе самом? Заявить о своих планах на жизнь? Поступить так, как сам считаешь правильным. Слушать своё сердце. Самому решать свою жизнь! Разве Эру для того даровал нам свободную волю, чтобы мы ею жертвовали, в угоду чьим-то желаниям и интересам? Терпкий, смолистый воздух сладко щекотал ноздри, шум ветра высоко в ветвях стал самую чуточку отчётливее. Или это мой слух настолько обострился в тишине, что я начал с легкостью различать звуки музыки в шуме ветра? Тон-тон-полутон. И только когда они сложились в мелодию, до меня, наконец, дошло, что я слышу тёплый, чуть шероховатый звук деревянной флейты. Я медленно двинулся вглубь лесной чащи, стараясь шагать как можно тише. Умный Сполох последовал за мной, так же осторожно ступая тяжёлыми копытами по белому мху. Я не ослабил подпруги и не вытащил стальных удил из его рта, а значит, в любой момент готов продолжить скачку — верный конь отлично выучил это нехитрое правило. И следовал за мной, как привязанный. Откуда-то слева раздалось хлопанье тяжёлых крыльев, я привычным жестом дёрнул стрелу из-за спины, да так и опоздал выхватить лук, засмотревшись. В нескольких шагах от меня стремительно набирал высоту крупный тетерев. С каждым взмахом крыльев он то пропадал в тени деревьев, то в луче света ярко вспыхивали его рубиновые брови и чёрные, с зеленоватым отливом, перья. Проводив птицу взглядом, я снова прислушался. Кажется, направление я угадал верно. Мелодия прозрачной лентой вилась среди сосновых стволов, ласково обнимала за плечи и сладкой печалью вливалась в сердце. Мы медленно двигались через зелень и чуткую тишину леса ей навстречу, ещё немного, ещё — и я невольно замер на месте, разглядев самого музыканта. И не смог удержать облегчённого вздоха. Я нашёл его. И теперь уже не дам ему уйти. Да, место охоты мы с ним обсуждали заранее, но какое счастье, что даже ссора не заставила его изменить свои планы. Впрочем, Тьелко недавно над ним зубоскалил, что-де «отважный» и «упёртый» это почти одно и то же. Кажется, на сей раз мой безбашенный братец оказался совершенно прав! Финдекано сидел, опираясь спиной о сосну, его глаза были прикрыты полуопущенными веками, густые щёточки ресниц чуть вздрагивали, а ловкие пальцы уверенно зажимали и отпускали дырочки в отполированном корпусе флейты. Плечи плавно приподнимались и опускались в такт дыханию, а золотистые лучи света, падающие на его лицо, скользили тёплыми бликами по его белой коже. Я смотрел на него, любуясь каждой чертой его вдохновенного лица, и внимал каждому звуку его музыки. Флейта пела, тосковала и рассказывала лесу столь сокровенное, о чем он сам никогда не говорил вслух. И каждый звук откликался в моём сердце пронзительно-сладкой болью. Счастье уже не казалось мне столь недостижимым, протяни только руку — и коснёшься. Вот этих, туго заплетённых тонких кос с золотыми лентами… Сумрак бродил неподалёку, пощипывая траву у себя под ногами. Оба выглядели настолько мирно и безмятежно, что я был готов стоять и слушать до пришествия Эру, но Сполох так некстати фыркнул. Громко, от всей души — не иначе, мошка в ноздрю попала. Финдекано испуганно ахнул, вскакивая сразу на обе ноги — отлетевшая флейта глухо стукнула о подвернувшийся камень. Кузен оглянулся на меня через плечо и громко свистнул. Сумрак рванулся в его сторону, он одним прыжком взлетел в седло и сорвался с места в карьер, ловко лавируя между деревьями. Я потратил несколько драгоценных мгновений, чтобы подобрать флейту, сунуть её за пояс и вскочить на Сполоха. Но коня я послал не следом за ним, а по кратчайшему пути к полю. Нагнать его в лесу я уже не успею, да и он наверняка поспешит выбраться из сосняка, чтобы случайно не врезаться в какое-нибудь встречное дерево. А на просторе мы ещё посмотрим, кто кого догонит! Мой расчёт оказался верен: на поле мы вылетели почти одновременно, но в нескольких десятках локтей друг от друга. — Давай, родной, поднажми! — я пришпорил Сполоха, склоняясь к его шее, и ветер засвистел в его гриве. Три чётких удара копытами по земле, короткий полёт, затем ещё раз и ещё — этого хватило, чтобы мой тяжёлый и мощный конь настиг его лёгкого и проворного Сумрака. Ну, почти настиг. Настолько, что я смог вытянутыми кончиками пальцев коснуться плеча убегающего Финдекано. От этого прикосновения он вздрогнул, судорожно рванул поводья так, что Сумрак встал на дыбы и с негодующим ржанием затанцевал на месте, храпя и роняя с губ клочья пены. Разгоряченный Сполох промчался мимо него, и мне пришлось описать широкий полукруг по полю, чтобы вернуться, постепенно сбрасывая скорость. Краем глаза я успел увидеть, как Финьо соскользнул с седла, чудом не угодив коню под копыта и сжимая поводья в кулаке. Спешившись, я подошёл к нему, ведя Сполоха под уздцы. Тот тяжело дышал, его бока медленно вздымались и опадали, как кузнечные меха. Финьо стоял и ждал меня, более не пытаясь сбежать и даже не шелохнувшись, только слышно было тяжёлое дыхание резко осаженного Сумрака. Я укоризненно покачал головой: запалить он решил вороного, что ли? Чёрные косы Финдекано растрепались, а щёки и кончики ушей ярко пылали — от стремительной скачки или тому была какая-то другая причина? Как и у мокрых дорожек, отнесённых к его вискам встречным ветром. — Финьо! Что ты…? — начал я, но он не дал мне договорить. — Да! Я ревновал тебя, Нэльо! — отчаянно выкрикнул он мне прямо в лицо. — Ревновал, и… смейся теперь надо мной, если хочешь! Потому что ревновать тебя я никогда не перестану! Или совсем прогони… — он резко осёкся, но глаз так и не опустил, ожидая моего приговора. А я просто стоял перед ним и чувствовал, как в моей груди медленно разливается благодатное тепло. Как стремительно тает горький ком в горле, снова позволяя дышать. Как углы рта сами собой приподнимаются в счастливой, совершенно дурацкой улыбке. Как всё тело становится невесомым, словно кованый доспех упал с моих плеч, и каждый вдох пробивает по спине знобящими мурашками. Стоял и молчал. Надо что-то ему ответить. Чего доброго, он и в самом деле решит, что я над ним смеюсь, и снова сбежит, но все слова внезапно застряли в горле. Вот оно что… Так просто! Он ревновал, а я настолько был занят собственными переживаниями, что в упор не замечал очевидного. «Или предпочитал не замечать? — ехидно шепнул мне внутренний голос. — Или настолько боялся его потерять, что глушил в себе малейшую надежду на взаимность своего безумного, совсем не братского чувства?» Я давно уже его выбрал, даже не спросив на то его согласия. Но не нашёл в себе смелости открыться первым. Ну вот, дождался, когда он сделал это за меня… Отважный! А я стою и улыбаюсь, как внезапно онемевший идиот. Однако он понял меня правильно. Отчаянный взгляд Финьо постепенно смягчился, глаза посветлели, в них промелькнула странная надежда, а затем — понимание. И уголки его губ робко дрогнули в такой же счастливой улыбке, как и моя, только вот теперь она совсем не казалась мне дурацкой. Она была прекрасна. — Глупый! — выдохнул я первое, что смог выговорить, совершенно бесполезное слово и протянул к нему руку. Кончиками пальцев погладил тёплую шею и мягко обхватил её ладонью. — Я ж тебя… Я только о тебе и думал, а ты… Я смотрел на тебя там, в лесу… Финьо сделал шаг мне навстречу. Маленький и робкий шаг, но затем он порывисто уткнулся всем лицом, носом, губами мне в сгиб между плечом и шеей, и пальцами обеих рук судорожно стиснул мои плечи. — Нэльо, я… — Знаю, родной, знаю… Я тоже… Я обнимал его, всё крепче и крепче вжимая в себя, не желая отпускать, словно боясь потерять снова. И чувствовал, как внутри с тихим гулом разгорается пламя. Ровное и жаркое. Кажется, теперь я понимаю, за что моего отца прозвали Пламенным. Я вплёл пальцы правой руки в гладкие чёрные пряди, плотно охватывая его затылок. На какое-то мгновение он упёрся руками мне в плечи, но не оттолкнул, а наоборот, прижался ещё сильнее. И я чуть повернул его голову лёгким движением кисти, ровно настолько, чтобы впервые прильнуть губами к его губам. Мягко, но решительно. Земля качнулась под ногами, когда он мне ответил. Губами, всем телом, трепещущим кончиком языка. Наше дыхание смешалось, мы неловко столкнулись носами, но потом это стало уже неважно, потому что наши тела сами нашли правильное положение. Почему, ну почему мы никогда не делали этого раньше? Зачем я искал какие-то слова, если для разговора, которого отчаянно желали мы оба, совсем не нужно слов? Я целовал его всё смелее и глубже, лаская языком и губами, присваивая себе до конца, ощущая жаркую влажность его рта и трепет тела, горячего даже через одежду. Я словно пил чистейшую воду в знойный день, и никак не мог напиться, и чувствовал его жажду так же, как свою. И волна блаженства накрыла с головой нас обоих, а когда она самую малость схлынула, я с удивлением обнаружил нас лежащими на примятых колосьях пшеничного поля. Моя голова пьяно кружилась, но дальше падать было уже некуда. Земля, мягко покачиваясь, куда-то плыла под нашими телами. Кони, позвякивая удилами, бродили где-то рядом, и я точно знал, что далеко от нас они не уйдут. Так и будут охранять, и предупредят нас ржанием, если кто-то посмеет к нам приблизиться. Приподнявшись на локте, я сцеловывал солоноватые дорожки от высохших слёз на его щеках, невесомо касался губами густых ресниц, тонких полукружий бровей, нежной кожи висков, безмолвно обещая, что из-за меня ему больше никогда не придётся плакать. И он отвечал мне, понимая и принимая меня всего, таким как есть. Мы говорили друг с другом — и не могли наговориться, не произнося при этом ни одного слова. Прикосновениями, поцелуями, бережными объятиями. Улыбками и взглядами. Слушая дыхание друг друга и биение любимого сердца рядом. Оказывается, как много было между нами невысказанного! — Ты будешь моим, Нэльо? — Финдекано первым нарушил окутавшую нас тишину, и в его широко распахнутых, синих как полевые васильки, глазах, мелькнула недавняя тревога. — Буду, menelluin! Только больше не убегай от меня, всё равно догоню, — ласково и самую чуточку насмешливо улыбнулся я ему в ответ, склоняясь над ним. Финьо зарылся в мои волосы обеими руками, порывисто притянул к себе, и я даже сам не заметил, как оказался под ним, притиснутый к земле его сильным и гибким телом, совершенно лишённый возможности говорить и двигаться. Поцелуй Финдекано оказался страстным и собственническим, и я тихо застонал ему в губы, даже не пытаясь вырваться. Я был окутан и переполнен им, но отчаянно желал ещё большей близости. Принять его в себя всего, целиком, слиться в одно целое. Я не представлял себе, как это будет, но со всей определённостью знал, что так — возможно. По телу прокатилась обжигающая волна, внизу живота отчаянно заломило так, что я едва не сорвался в крик и сладкие судороги. — Легче, родной, легче! — попросил я его, едва отдышавшись. — Я же так… — и смутился, подыскивая подходящее слово. Но он лишь лукаво улыбнулся, нисколько не стесняясь. — Я тоже! И я уверен, что испытать такое вдвоём с тобой, будет совсем неплохо. — Нетерпеливый мой, куда ж ты так несёшься? Вся ночь впереди — наша, — я уложил его голову себе на плечо. — Только не торопись, Финьо. Я хочу почувствовать тебя всего! Он звонко рассмеялся, переворачиваясь на спину и прижимаясь щекой к моей щеке. — Согласен подождать, но недолго! Я переплёл его пальцы со своими, одобряя и поддерживая. Мягкая земля чуть подогревала снизу, а высоко над нами проплывали невесомые груды облаков, подсвеченных перламутром вечернего Смешения Света. — Ты знаешь, что делать, Финьо? — хотел я того или нет, в моём голосе прозвучала тревога. — Знаю… слышал кое-что, для моих ушей не предназначенное, — нехотя признался он, теряя всю прежнюю игривость. — Но я никогда этого не делал прежде. Ты поможешь мне? — Разве друзья не должны помогать друг другу? — лукаво сощурил я один глаз, чуть прикусывая нижнюю губу. — О, да! — рассмеялся он, и тут же стал серьёзен. — Я всегда любил тебя, Нэльо. Как верного друга, как старшего брата… Но теперь я могу тебе признаться, что к этой любви уже давно прибавилось совсем не братское влечение роа. Оно будоражит кровь и посылает странные сны. Знаешь, я боюсь… — Нет большой беды, если что-то не получится сразу, — я ободряюще приобнял его за плечи. — Мы ведь многому учились вместе, Финьо? Ничего не бойся, освоим и это. — Нет, не то… Мне страшно потерять тебя, утратить хотя бы каплю той близости, что уже есть между нами. Это трусость? Малодушие? — Нет. Ты ничем не опорочил своё прозвище, Отважный. Ведь и я молчал, боясь тебе открыться, потерять твою дружбу… — Ну вот и кто из нас глупый? — Финьо резко сел, глядя на меня с негодованием. — Ты молчал — и ранил мне сердце своей холодностью, порой я чувствовал себя таким ненужным. Лишним среди твоих братьев. Разве друзья не должны доверять друг другу? — Прости меня, если сможешь! — развёл я руками. — Но вот, видишь этот браслет? Я сплёл его сам, уже очень давно… Помнишь, как ты зацепился в нашем саду волосами за ветку, а я тебя распутывал? — Да… одну прядь ты срезал ножом, конечно помню! — А потом вплёл её вот сюда, — я сдвинул рукав повыше, позволяя ему рассмотреть замысловатый узор из цветных нитей и стеклянных бусин. — Я хотел, чтобы ты всегда был рядом. Финьо осторожно дотронулся до браслета и на его щёки плеснулся жаркий румянец стыда. — И ты прости меня, Нэльо! Я не знал… Я вёл себя как капризный мальчишка, не как взрослый эльда. Я тоже сел, развернувшись к нему лицом. Крепко обнял его, прижимая к сердцу. — Здесь твоё место, только здесь. И всегда будет! — шептал я в его остроконечное ухо и чувствовал, как Финьо расслабляется в моих объятиях, стараясь прижаться ко мне как можно теснее. Как удар в удар бьются наши сердца. Как внутри разливается блаженный покой и растёт странная уверенность, что все наши радости только начинаются. Видимо, правы были сладкогласые менестрели, воспевая Смешение Света как лучшее время для того, чтобы стать ближе друг другу! — Пойдём домой, Финьо? — предложил я, когда вечерняя свежесть уже дала о себе знать, и сидеть на земле стало уже как-то сыровато и прохладно. — Домой? — шутливо удивился он. — Неужели ты решил так рано вернуться в город? И ты любое место можешь сделать домом, Нэльо. Тебе для этого даже вставать не нужно. — О, как я благодарен, что ты ценишь мои труды! — я шутливо куснул его за мочку уха. — Но я всё-таки имел в виду ту полянку, с белым мхом под соснами. Кажется, там и кострище было, если я ничего не путаю? — Это моя старая стоянка, — кивнул он. — Я там даже место для костра камнями обложил и рогульки для очага в кустах спрятал. У нас есть еда? — У нас даже постель есть! — успокоил его я. — Идём туда, ты разожжёшь костёр, а я займусь шатром и ночлегом. — О Нэльо! Только ты можешь пуститься в погоню, и захватить с собой припасов на неделю! — его смех снова звучал так беззаботно и звонко, что я и сам радостно улыбнулся. — Иди, коней лови, беглец! Припасы в седельных сумках, и если Сполох убрёл далеко, мы рискуем остаться без похлёбки на ужин. Вечер на биваке прошёл за приятными и необременительными, уже давно привычными для нас обоих, хлопотами. Финьо расседлал коней и пустил пастись, чуть позже от костра потянуло смолистым дымком сосновых веток, и зашипела, нагреваясь, вода в котелках. Я тем временем отыскал хорошее место под деревьями: ровное и покрытое упругим белым мхом. Затем состыковал два кованых, железных прута из нескольких выгнутых частей так, что получились два прочных полукружья, воткнул их поглубже в землю крест-накрест, связал бечёвкой в месте пересечения и натянул сверху купол, пошитый из тонкой парусины. И остался очень доволен получившимся укрытием. Зря я, что ли, с ножницами в руках ползал по полу в мастерской, колол руки иголками и гнул разборные дуги в кузнице? Шатёр получился небольшой и полукруглый, как половинка варёного яйца, разрезанного поперёк. Как раз вдвоем переночевать, места для нас там будет достаточно. Так, теперь постелить ещё кусок парусины внутрь шатра, и состегнуть его палочками в петли по четырём углам верха. Раскатать внутри два войлочных коврика и расстелить сверху ещё одно моё изобретение. Я придумал сшить два тёплых одеяла вместе, по трём сторонам так, чтобы получилось нечто вроде мешка. А потом ещё подумал, и засунул внутрь получившегося «мешка» две подобным же образом сшитые простыни. Уж если ночевать в лесу, то с удобствами! — Ты удивляешь меня, Нэльо! Впрочем, как и всегда, — Финьо как-то незаметно подошёл к шатру, и просунул голову внутрь. — Когда ты успеваешь всё это придумывать и делать? — Ну, так всякий нолдо — искусник! — польщённо улыбнулся я, а про себя подумал, что ждать встречи для меня всегда значило — готовиться к ней. — Я не хотел тебе мешать, но вода уже закипела, и я заварил квенилас с травами. А ты, кажется, что-то говорил про похлёбку? Кашеварить в походах я любил, и всегда подходил к этому делу основательно. Налил немного оливкового масла из небольшой оплетенной бутылки в крышку от котелка, собираясь обжарить накрошенные овощи, и прицелился кинуть бутылку в открытую перемётную суму. Разлиться не должно, там и масла-то осталось на донышке. Но Финьо ловко перехватил её на лету и удалился в сторону шатра. Что он там затеял — масляную плошку, что ли, решил заправить? Пожав плечами, я поставил импровизированную сковороду на горячие угли, поворошил её содержимое длинной деревянной ложкой и высыпал во второй кипящий котелок кусочки сушёного мяса из полотняного мешочка. Вот так, пусть немного покипит. Потом только чуть-чуть муки добавить, специй, посолить, а к тому времени уже и лук с морковью успеют подрумяниться. — Нэльо, твоё варево пахнет так, что я готов проглотить собственный язык! — Финьо вынырнул из темноты, неся в руках деревянные походные чашки и черпак. — Ещё чуть-чуть поварится, и можно ужинать, — вслед за овощами я отправил в котелок кусочек мелко порезанного сыра. — Пусть сыр разойдется, ну и немного зелени сверху добавим… — Мучитель! — шутливо простонал он, падая на колени у меня за спиной, и накидывая мне на плечи свой плащ. Обнял сзади и замер. Я откинул голову ему на плечо, глядя на близкие, очень яркие звёзды. Тонкие, тёплые пальцы заскользили по волосам, чуть запутываясь, в моей рыжей гриве. Хорошо-то как! И принимать заботу оказалось не менее приятно, чем заботиться о нём самому. — Давай ужинать! — решительно встал я. — А то ж век от тебя не оторвусь. Где тут у нас был черпак? — Звучит соблазнительно! — Финьо потянул носом и облизнулся. — Ты про еду или про объятия? — я беззлобно посмеивался над ним, разливая дымящуюся похлёбку по деревянным походным чашам. — И то и другое, и можно даже без хлеба! — без тени смущения заявил он. — Но предлагаю сначала разобраться с твоей стряпнёй, иначе она остынет и вкус её непоправимо ухудшится. А я такого святотатства просто не могу допустить! — Кстати, хлеба я немного захватил. Вот, горбушка слегка подчерствевшая, но нам же с тобой хватит? — я порылся в седельной суме, извлёк на свет Эру вышеупомянутую горбушку и разломил её пополам. Финдекано зачерпнул похлёбку деревянной ложкой, подул на горячее, осторожно попробовал и расплылся в довольной улыбке: — Нэльо, я бы так каждый день ужинал! Я тоже попробовал горячее варево, и удовлетворённо кивнул:  — Получилось недурственно. Мы дружно застучали ложками, подхватывая падающие капли кусочками хлеба. — Ну, каждый день не обещаю, но в случае очередного удавшегося побега — непременно! — твёрдо пообещал я ему. — Ловлю на слове! — Финьо наставительно поднял ложку вверх, и подтащил ко мне поближе котелок с горячим квениласом, исходящий запахом душицы и смородиновых листьев. Разлил по чистым чашкам, одну из них протянул мне и сам присел ближе. — Нет, в самом деле. Сегодня я коварно бросил беззащитных братьев на произвол судьбы, в лице суровых родителей… — я начал развивать эту мысль вроде бы в шутку, но нельзя сказать, чтобы я совсем не беспокоился об оставшейся дома семье. — «Беззащитных» — это ты сильно сказал! — одобрил он. — И что же тогда случилось? — Небо на землю не упало, — пожал я плечами. — Реки не загорелись, камни не потекли, галка в сосне не утонула. — Ну вот. Может быть, стоит сбегать от них чуточку почаще? — невинно поинтересовался Финьо, удобно приваливаясь спиной к моей спине. Иногда мой младший кузен бывает мудр, прямо-таки не по годам. Я прикрыл глаза, окончательно успокаиваясь. Тепло Финьо мягко согревало меня сзади, справа дышал жаром малиновых углей догорающий костёр, ароматный травяной напиток ленивыми глотками просачивался в горло и грел изнутри. А над нами медленно поворачивалось звёздное небо. И тишина… — Костёр догорел, Нэльо, — негромко проговорил Финьо, трогая меня за плечо. — Иди уже, укладывайся, что ли. — А ты? — обеспокоенно вскинулся я. — Прогуляюсь вон до тех кустов, ежа пугну! — он хохотнул, легко вскакивая на ноги, и исчез за ближайшей сосной. Я забрался в шатёр первым, быстро разделся до исподнего, слегка озяб и хотел уже поскорее нырнуть в мешок из одеял, когда полог откинулся, пропуская вовнутрь Финдекано. На нём уже не было ничего, кроме исподних штанов да наброшенного на плечи тёплого плаща. Он опустился на колени, ловко оседлав мои бёдра и плотно прижал меня к походному ложу, как нарочно мешая мне забраться в мешок. — Финьо, что ты творишь? — запротестовал было я, пытаясь высвободиться. — Ночь прохладная, замёрзнем же! — О нет! — в его голосе явно слышалась довольная улыбка. — Это она сейчас для тебя прохладная, и то плаща для начала будет достаточно. А потом мы сделаем её жаркой. Очень жаркой! И потом, на тебе как-то многовато одежды. Я бы тебя ещё и раздел. — Ах ты, разбойник! Ну, держись… — я с силой потянул его, принуждая лечь на себя, крепко обнял и перекатился с ним на бок. Он вырывался со смехом, вроде бы борясь, но не всерьёз, и от этой возни я сам не заметил, как согрелся. А затем он резко затих, но при этом оказалось, что мы тесно сплелись между собой руками и ногами крепко прижавшись друг к другу, и мне действительно стало жарко. Долгое-долгое, сладкое объятие всем телом, и такой же неторопливый поцелуй совершенно лишили меня возможности сопротивляться. — Нэльо, у тебя кожа белая, как мрамор, и чуть светится… — восторженно прошептал Финьо, стягивая с меня исподнее. Когда он сам успел раздеться, я даже не заметил. — Ну да, веснушек в темноте не видно! — беззлобно подначил его я. — И мягкая, как белый бархат… — продолжал он, скользя по моим плечам ладонями, осыпая их поцелуями и легонько покусывая при этом кожу. И от его откровенной ласки я окончательно потерял голову. Я прикрыл глаза, с восторгом чувствуя, как ласковые руки Финьо скользят по моему телу, мягко вжимаясь, поглаживая — всё ниже и ниже, касаясь груди, живота, бёдер, нежной кожи на их внутренней стороне… Здесь он задержался подольше — легонько сжал мой член, нежно поглаживая его по всей длине. Я вздрогнул. Раньше в таких местах я только сам себя трогал, и то, если был уверен, что никто не видит. Но это ни шло ни в какое сравнение с ласками желанных и любящих рук. Плавно огладив мои бёдра по их внутренней стороне, Финьо мягко раздвинул их, и осторожно отвёдя в сторону моё правое колено, чуть прижал его к ложу своим левым. Тихо звякнула стеклянная пробка. — Ты позволишь? — щекотнул мне ухо его шёпот. — Да! — выдохнул я со всей определённостью, хотя и не мог знать, что за этим последует. Его пальцы, осторожно коснувшиеся моего тела возле самого входа, были тёплыми и странно скользкими. И тут я запоздало сообразил, зачем ему понадобилась кухонная склянка с остатками масла на дне. Но это уже было неважно. Когда он надавил кончиком пальца на тугой, сомкнутый вход, с заметным усилием проникая внутрь, я охнул и непроизвольно зажался. Ощущение было острым, слишком непривычным, пожалуй, даже болезненным. Но эта боль не была похожа ни на одну, испытанную ранее. Потому что было в ней даже что-то приятное. — Что ж ты творишь, чудо моё рыжее? — мягко упрекнул он меня, опираясь на локоть и заглядывая мне в лицо. — Ещё немного, и палец бы мне сломал! — Прости… Я обещал помогать тебе, но вот видишь… сопротивляюсь. Он мягко поцеловал меня в уголок губ, успокаивая и поддерживая. — Расслабься, Нэльо. Насколько можешь. Выдохни и откройся мне, — он снова смазал пальцы, и на этот раз проникновение прошло гораздо легче, несмотря на то, что к пальцам добавился ещё один. Они неторопливо и плавно заскользили внутри моего тела, и это новое ощущение по прежнему оставалось мучительным, но я уже полностью доверился рукам Финьо, готовый принять от него всё, даже боль. В конце концов, это недорогая плата за желанное единение. Но вот боль-то как раз постепенно отступала, оставляя только неловкое чувство лёгкой растянутости. — Лучше стало, Нэльо? — он снова участливо склонился надо мной, жадно целуя, и я горячо ответил ему, удивляясь, внезапно проснувшейся в нём чувственности. — Намного лучше! — успокоил его я. — Позволь и ты мне… — Всё, что пожелаешь, родной мой! Я ласково огладил ладонью его гладкое, горячее бедро и скользнул правой рукой глубже, между его ног. Его член оказался не только горячим и упругим, но и нежным, бархатистым на ощупь. Я с восторгом сжал его ладонью, лаская и жадно ощупывая. Набухшая головка тут же увлажнилась, и я начал осторожно поглаживать её подушечкой большого пальца со стороны чувствительной уздечки. Закусив нижнюю губу, Финдекано запрокинул голову и не смог сдержать стона. Однако, рукой продолжал двигать в прежнем ритме, и даже более того — нащупал в глубине моего тела какую-то очень чувствительную точку, прикосновение к которой прошило меня насквозь сладкой судорогой. Два наших стона слились в один. — Финьо… кажется, я уже хочу, чтобы во мне были не пальцы… — выдохнул я, краснея от смущения, но он понял меня правильно. Медленно высвободил руку и уперся обеими ладонями в мои плечи, плавно опускаясь сверху. Я раскрылся ему навстречу, разведя колени как можно шире и расслабившись, насколько это было возможно. Мои труды он принял с благодарностью: упругая, влажная головка скользнула по промежности и надавила на вход, медленно погружаясь в моё тело. — Нэльо, ты прекрасен! — обжёг моё ухо жаркий шёпот. — Хочу тебя, хочу до безумия! Одной рукой он перехватил меня за талию, заставляя прогнуться себе навстречу, и так действительно стало удобнее нам обоим. Боль снова пришла, но на этот раз она была уже не сильной, и я чуть толкнулся тазом, сильнее выгибаясь в пояснице, готовый вытерпеть её до конца. Но вот терпеть-то уже и не пришлось. Боль таяла, оставляя после себя только желание соединиться с ним, слиться воедино. Плавно войдя до конца, Финдекано замер — на мне и во мне, опираясь на локти по обе стороны моей головы, немного отдышался и припал к моим губам в благодарном поцелуе. Внутри стало совсем хорошо — теплое чувство переполненности, несильного давления и нетерпеливого ожидания чего-то большего. — Мой Нэльо! Мой! — его глаза торжествующе блестели в полутьме шатра. — Твой, твой! — охотно согласился я, немного повозившись под ним и притираясь окончательно. — Что орать-то на весь лес? Смешливо фыркнув мне в губы, он начал двигаться. Пока ещё неглубоко, медленно и очень мягко, но с каждым движением всё более входя во вкус. Его горячее дыхание сладко обжигало мою шею, плечи, ключицы. Я обхватил его ладонями за поясницу, плотнее прижимая к себе, и сам охотно подался ему навстречу, подхватив движение в заданном им ритме. Его кожа под моими пальцами стала влажной от напряжения, а сильные мышцы под ней перекатывались плавными волнами. У меня под кожей словно разлился жидкий огонь, и я сам безмолвно попросил его — сильнее! Теперь каждое наше движение добавляло остроты нарастающему внутри меня наслаждению. Я ещё успел подумать, что наше сближение похоже на танец или поединок, а потом в моей голове не осталось ни одной мысли. Осталось только его горячее, желанное тело, тесно притиснутое к моему, только родная фэа, летящая навстречу моей. Он окутал меня собой, как невесомым, тёплым коконом, и я сам доверчиво открылся ему, без смущения и страха. Возникшее чувство единения было потрясающим. Перед глазами полыхнуло белое пламя, и я судорожно вцепился в его плечи обеими руками. — Финьо… ! — умоляюще выдохнул я, сам не понимая, о чём прошу. Меня затрясло, словно в лихорадке, низ живота свело судорогой, и я не в силах более сдерживаться, вскрикнул и взорвался потоком горячего, вязкого семени. Финдекано коротко простонал, роняя голову мне на плечо, и вонзил в него зубы — сильно, не сдерживаясь. Его укус прошил меня от плеча до пяток, но это была не боль, а какое-то новое ощущение: острое, торжествующе-яркое. Обжигающая волна, разлившаяся у меня внутри, смыла его и отхлынула, оставив после себя только блаженное облегчение. Финьо осторожно разорвал единение тел и обессиленно раскинулся рядом, уткнувшись губами в ямку над моей левой ключицей. Я погладил его спутанную чёрную гриву, коснулся разлохмаченных кончиков золотых лент, и благодарно поцеловал в висок. — Тебе было хорошо со мной, Нэльо? — его голос прозвучал обеспокоенно и немного робко. И это после того урагана страсти, который он мне только что устроил? — Ласковый мой! Да я бы каждую ночь так проводил… — я поцеловал его ещё раз, и не удержался от беззлобной подколки, — … иногда меняясь с тобой местами, естественно! — Размечтался! Каждую ночь так могут проводить только супруги, — глаза Финьо лукаво блеснули. — Хотя бы потому, что их право быть наедине никто не оспорит. — Наше оспорят, да… и даже осудят. А кое-кто нас даже и побить попытается, — прикинул я в уме, — Тебя это смущает, Финьо? Он негодующе фыркнул и вскинулся, демонстративно захрустев костяшками пальцев  — Да я об этом мечтаю, можно сказать… Только пусть подходят по одному! — Я в тебя верю, и встану с тобой спиной к спине — горячо заверил его я, — Только не бросай вызов сразу всему Валинору, ограничься хотя бы Тирионом для начала. Впрочем, столь крайних мер может и не потребоваться: сила закона в лице Румила — на нашей стороне! — Это каким же образом? — живо заинтересовался Финьо. — «Брак заключается между двумя, имеющими между собой согласие», — серьёзно и торжественно провозгласил я, пародируя наставительный тон Румила. Мы давно так беззаботно не смеялись вместе, как на исходе этой короткой летней ночи. И давно не спали столь же сладко, как теперь — перебравшись внутрь мешка из одеял, устало переплетясь обнажёнными телами. Быть готовым драться за тех, кого любишь — что может быть естественней? Мне одной ночи хватило, чтобы это понять.