Вожак

— Так это ты здесь вожак? Слепой ничего не ответил незнакомому голосу, но по хребту прокатилась горячая дрожь узнавания, а следом — озноб недоумения. Наверное, так себя чувствовали люди, лечившие амнезию. Короткий выдох и удаляющиеся шаги — исчезло ощущение жара от большого тела — почти соразмерного с габаритами Чёрного — вместе с лёгким привкусом железа на кончике языка. Жаль, что он не остался подольше — мог бы дождаться ответа, и Слепой мог бы разобрать, что конкретно его так удивило. — Один из этих новичков, — отозвался голос Сфинкса сзади. — Вызывающий индивид. И всё-таки обожаю твой навык отшивания без слов, Слепой, ей-богу, видел бы ты его лицо! — подхватил Табаки. Топот, тяжёлое дыхание, едко-кислый запах пота и жар от нового тела — Лэри. — Где пропадал, всё самое интересное пропустил… — Это вы всё пропустили! Я такое узнал! Ещё один детдом закроют, некоторых перенаправят снова сюда, и по этому случаю Акула распорядился открыть Пятую — похоже большую часть собираются разместить там. Слепой перестал слушать. Встреча с новичком и неожиданная реакция отложилась в памяти, но потеряла в весе, даже голова стала как будто легче. Тема множества новичков, текущих в Дом слабым, но непрерывным ручьём, обещала стать самой обсуждаемой за полгода, если, конечно, не брать в расчёт тему его вожачества. Хотелось в водоём. Нырнуть рыбой в воду, всколыхнуть ил и позволить тишине и отсутствию запаха охватить, обнять, стряхнуть всё лишнее и усыпить… — Не надоело плавать в своей голове? — спросил Сфинкс. — Иногда полезно, знаешь ли, реагировать на слова окружающих. — Не надоело, так что отреагируй, будь добр, за меня, — откликнулся Слепой. — Так он уже столько лет со дня вашего знакомства этим занимается, оттого и облысел, пожалей человека, Слепой! — воскликнул Табаки. — Я похож на того, кто кого-то жалеет? — Вот именно! Глубокое озеро и облако ила в нём исчезли, но этого Слепому ещё ненадолго хватит. С ощущением блаженной пустоты он шёл и не слушал. Шли месяцы, но ничто, а особенно спокойствие, не могло длиться вечно. — А этот Помпей быстро продвигается в иерархии Шестой. Просто мысли вслух. Стервятник никогда не мыслил вслух, а уж тем более сидя за одним столом со Слепым, когда вокруг них — никого. Слепого могли сколько угодно звать за глаза деревом из-за низкого социального интеллекта, но даже он понимал, что стояло за словами Стервятника. Но Слепому оставалось пожать плечами. То, что Помпей за каких-то три месяца резво продвинулся вверх, затыкая за пояс старожилов и подбираясь к вершине, которую пока ещё занимал Краб, вкупе с тем, что новички, пусть и не смогли привить старожилам Шестой наружные замашки, но таки поменяли их ориентиры — всё это не значило ровным счётом ничего. Стервятник молчал, пока Слепой развязывал туго стянутые множественные узлы на тонких дешёвых кульках — его новый способ погружения в себя, в тишину и пустоту. Почти как вода и облако ила, только бесит окружающих всё-таки поменьше — за этим занятием можно поддерживать разговор. — Что-то новое. И правда так расслабляет? — Для меня подходит, — откликнулся Слепой. — Сложные и тонкие задачи на моторику, да и стаю это веселит. Шуршание, лёгкость и податливость, попытки разобраться, очень осторожные и постепенные: потянуть, чуть ослабить, ещё раз потянуть, уже с другого конца… — Но есть минус. — И какой же? — хмыкнул Стервятник. — Люди, которые вместо того, чтобы развязать или хотя бы попытаться, рвут. Начинаю их ненавидеть. Стервятник рассмеялся. Смех был резкий, отрывистый и неприятный. Через десять минут он молча встал и пошёл к Могильнику. Так Стервятник и сидел под дверьми Могильника со всей Третьей, пока оттуда не вышел Ральф, чтобы сообщить о смерти Тени. Слепой в дальнейшем вспоминал этот день, как последний, когда слышал смех Стервятника. И как день ошибки в своих суждениях. Ведь Стервятник пытался подтолкнуть его к решению проблемы тогда, когда эту проблему ещё можно было решить, вмешайся он. Досадно. Напряжение и страх. Напряжение накопило в себе очень много всего, так что Слепой развлекался, отделяя элементы мозаики друг от друга: желание нескольких человек быть первым, боязнь привязанных к этим нескольким других людей, недоверие друг к другу третьих — остальные детали мозаики, что крошечные осколки. И страх. Страх смерти. Впечатления других были свежи, как никогда, пусть и прошло лишь полтора года после выпуска старших, а уж Слепому не нужно было напрягаться, чтобы воскресить в памяти тот цепенящий ужас от осознания того, что в шею его Бога вонзили нож те, кто, хоть и любили его, но несравнимо меньше, чем себя. Все боялись повторения прошлого выпуска, накрепко усвоив одно правило. Вожак должен быть один. И за эти полтора года определиться так не сумели. Волк, Чёрный, Дронт из Певчих. Почему им нравится руководить другими? Слепой некоторое время руководил Сфинксом, пока тот не освоился в Доме, пусть и только потому, что этого хотел Лось — какая же это была морока! Страх и напряжение Сфинкса расцветали самым ярким цветом среди этого поля, подталкивая его к новому решению — Спепой чувствовал, как оно зрело в нём, плоды вот-вот готовы были упасть. Ведь Сфинкс любил Волка, как Слепого, даже сильнее, чище и искреннее — так что не мог с равнодушием относиться к его непомерным амбициям. — Мне кажется… — громко начал Сфинкс, и разговоры всех остальных в Чумной затихли. — Пора что-то менять. Сквозь плитку бил влажный запах рваной зелени. Сдавленный плач в соседней кабинке туалета. Моча, дерьмо, пот, сырость, резкие, удушающие мужские одеколоны, к которым пристрастились Псы в последнее время — не сказать, чтобы Слепому не были знакомы эти запахи, но теперь он осознал, как назвать сонм этих запахов одним словом. Отчаяние. Песьеголовые кусали, резвились, лаяли, издеваясь над своим же. А через пару закатов этот будет сам кусать, резвиться и лаять громче всех, чтобы остальные подольше не выбирали его своей новой целью. Слишком много новичков, старожилы, хоть в чём-то разбиравшиеся, давно перестали что-то значить. Слепой был плесенью между потрескавшейся плиткой, там внутри, где каждое пространство пожирала жадная зелень, шершавые корни и болото. Мхом, неприметной паутиной. Этим чёртовым миром. Лай и скулёж звучали совсем близко. Бульканье. Рычание. Но рык и лай одного отзывались как-то по-особенному знакомо, оставляя металлический привкус на языке. Кое в чём он от них отличался. Если задать вопрос «Вы счастливы?» им, они набросятся сворой молча — они никогда не знали счастья. Он же в ответ на такой вопрос набросится, перед этим прорычав: «Да! Счастлив, как никогда прежде!» Их право. Лай становился всё тише и тише, а вместе с Песьеголовыми ушёл и Лес. Слепой не хотел шевелиться, он почти уснул, свернувшись на крышке унитаза и прижавшись к бачку. Чем меньше места были предназначены для сна, тем больше они его усыпляли. Плесень пела ему колыбельную, а паук играл на паутине, как на инструменте. Удар двери о стену и скрипящий хлопок — её закрыли. Душное дыхание и отсутствие шагов, только лёгкий шорох, как дуновение ветра; только у одного человека в Доме была столь молчаливая коляска. — Я убью его, убью! Заставлю мучиться, страдать, буду переезжать его сраные ноги, пока не разрежу, на хрен, колёсами, разломлю его лысый череп… — Плавный переход от ярости к слезливому шёпоту. Сонный налёт выветрился, мышцы Слепого напряглись, а поражённый внезапным гостем паук перестал играть, и только плесень пела, как ни в чём не бывало — голос этой сдержанной и много повидавшей дамы даже не дрогнул. Слепому стало интересно, как будет выкручиваться Сфинкс, если Лорд и впрямь решится его убить. Никто в стае не удивился, когда Сфинкс начал подвешивать новоприбывшего Лорда на спинку верхней кровати или заставлял его ползти, наступая на ноги. Слепой разве что немного удивлялся отсутствию у себя этого удивления — он замечал в себе склонность к ностальгии, но осознание окончательной потери того солнечного мальчика, которому он отправил сообщение: «Скучно», во время их первой долгой разлуки, совсем на него не повлияло. Теперь тот мальчик вырос в лысого садиста-верзилу, но любил его Слепой не меньше. Со скрежетом выкрутив старый кран, Лорд добился лишь слабо бьющейся о металлическое дно струйки воды. Слепой тоже её чувствовал, только в самом себе. Но если вода из-под крана стекала в слив, то эта наполняла в нём какую-то ёмкость. Слепой знал, что, когда вода перельётся через край, в нём что-то изменится, он придёт к чему-то новому. Хлюпанье — Лорд умылся, — шорох и хлопок — свалил. «Давайте возобновим колыбельную, господин паук, госпожа плесень», — подумал Слепой и насвистел начальную мелодию. Вышло не совсем чисто, но колыбельную подхватили. Плесень обнимала, дышала ему в нос, ласково, почти невесомо прикасаясь к волосам. Паутина заиграла под ломкими лапами паука, всё увеличиваясь и увеличиваясь в размерах. Вот она размером с ладонь, вот — с тарелку, всё больше и больше, до тех пор, пока весь сортир с пола до потолка не покрылся паутиной, играющей колыбельную. Слепой окунулся в неё и заснул. — Полная хрень, не сработает! — Да что мешает попробовать? — Это только ухудшит ситуацию — автономность каждой отдельной спальни со своим вожаком, с отказом об идее общего — всё равно что плодить ещё больше вожаков, то есть ещё большую нестабильность! — А удержат ли нынешние вожаки свою стаю, если она у кое-кого уменьшится аж вдвое? — Да, вся их сила вполне может оказаться лишь численной. — Что ты сказал?! Сложно было поддерживать связность беседы, когда говорило сразу много народу. Они безумно хотели выхода из ситуации, чего-то, что решит все их проблемы, так что кто-то даже искренне ухватился за идею Сфинкса об автономии спален. Слепой повернулся к стене и пробежал по ней пальцами, выискивая трещины, — он проголодался, и штукатурка была бы как нельзя кстати. Хоть для их Чумной спальни подобный выход из ситуации был идеален — они единственная стая, как раз размером с комнату, но Хламовнику с Певчими, занимавшими по две спальни, ничего не стоило заблокировать это решение. Но Дронт и Чёрный на удивление молча стояли в стороне вместе с Волком. — Мне казалось, что уж вы-то дорожите своими местами, — в полголоса прокомментировал Волк. Слепой, найдя нужное место и отломав кусок штукатурки, прислушался. — А кто нет? — тихо откликнулся Дронт. — Уж больно Сфинкс инициативный стал — сам-то не занервничал? — Об этом можешь не беспокоиться, — весёлый голос Волка совсем не сочетался с его напряжением. — Да ладно, нашему лучшему другу Сфинкса тоже кажется, что его идея не выгорит, — протянул Чёрный. — Разве друзья не должны быть друг с другом честными? — А откуда это знать тебе? Гул десятков голосов, три голоса в стороне, пытающихся задеть побольнее, да пытающийся перекричать всех Сфинкс. Сплошная головная боль. И почему кого-то вообще интересует такая муторная вещь, как власть? Медленно, но верно Помпей превращался в обещанную Стервятником проблему. Таки став вожаком Шестой, он обсуждал всё то, к решению чего не имел отношения, оспаривая всё. Слепому не нужно было присутствовать при его речах и не нужно было слушать доносы Лэри, чтобы знать, о чём тот говорил. «Как раз, когда мы выросли из пелёнок и смотрим на девчонок не только, как на то и дело хихикающих дур, видя в них нечто большее, нас их лишили. Первый настоящий опыт межполового общения у нас формируется сейчас, и лишать себя его — чистой воды самоубийство». «Почему у всех стай такая независимость друг от друга одновременно с общим вожаком, который ничего толком и не решает даже в своей собственной спальне? Зачем это всё?!» «Да и что это за вожак — чистой воды посмешище, а не вожак!» Он умел говорить красиво, но понятно, категорично, но аргументированно — неизбалованную хоть каким-то интеллектом Шестую это подкупило. Жаль даже, что Чёрный не попал в Шестую — это помогло бы избежать многих проблем, которые медленно накапливались сейчас. Слепому пора было их решать. Он замер, слившись с грязно-серой плиткой, плесенью, металлическими умывальниками и кабинками. Сколько он здесь простоял — и никто из заходивших его не замечал, хотя он был в паре метров от двери. Обычно все пользовались спальными сортирами, в общий, примыкавший к классам, заходили редко, и чаще всего Псы — скученность у них большая, чем у всех остальных стай. А ещё здесь была задвижка, Слепой давно разглядел её пальцами — гладкая, металлическая, новая. Скрип. Знакомый металлический привкус на языке. Вот и он. Помпей направился к сортиру, и Слепой, намеренно создавая шум, сделал несколько шагов к двери и закрыл её. Помпей затаил дыхание, но его сердце заколотилось так бешено, что Слепой за пять метров от себя услышал. — Попробуй меня побить, — просипел Слепой. — Вот твой шанс получить власть. Помпея не нужно было упрашивать. Он мог сколь угодно притворяться умудрённым жизнью интеллектуалом — это не мешало ему с искренней радостью участвовать во всеобщей травле своих же, бить, издеваться и мочиться на чужое лицо. Шорох, Слепой ушёл в сторону — Помпей не собирался набрасываться, бить. В его руке был нож, им он и целился в живот Слепого. Это меняло всё. Изначально Слепой решил, что позволит себе развлечься, уворачиваясь от всех ударов, сделав так, чтобы Помпей вымотался первым, и слегка наподдать, чтобы уяснил, на кого скалить зубы, но Помпей напал так, чтобы сразу прикончить. Одним ударом. После того, как Слепой сделал несколько шагов вперёд, его слабым приливом накрыл терпкий запах Леса. И он, занеся ногу над болотами, непролазным Лесом и кружащим голову запахом, бросился вперёд. Движения Помпея в одно мгновение стали в десятки раз медленнее. Удар в руку, в шею, в живот, в бедро. Скачок, скачок, скачок. Помпей не заслуживал и намёка на снисхождение. Не нужно убивать, даже калечить, нет, у этого ума достаточно, чтобы замолкнуть и больше не возвращаться к критике системы, сбивая с толку новичков и тронутых на голову старожилов. Но Слепой склонен переоценивать чужой интеллект, так что воспользовался словами: — Здесь долго жили без тебя и, если понадобится, снова будут. Все решения были приняты, исходя из проблем, о которых ты не имеешь понятия. У вожака одна функция — делать так, чтобы никто не занял его место — и больше ничего. Именно поэтому вожак я. Вопросы? Молчание. Ну и замечательно. Открыв дверь, он вышел из сортира одновременно с тем, как Помпей поднялся на ноги. Обычно Слепой, когда дрался, делал всё, лишь бы противник выдохся, а уж потом бил до тех пор, пока кулаки не станут горячими и мокрыми. Здесь он намеренно старался причинить как можно больше боли, но не бил в одно место дважды, чтобы не оставлять видимых следов, да и больше целился в места, скрытые под одеждой, при этом не дав и шанса на ответные действия, то есть — оставив как можно больше сил и выносливости. В общем, Слепой сделал всё, чтобы эта драка была для Помпея как можно более болезненной и при этом осталась только между ними. В Четвёртой Табаки сочинял песни, Волк терзал всех игрой на гитаре, Лэри визжал вместе с транзистором, Горбач с Чёрным играли в карты, Сфинкс заходил в уборную. — Поможешь? — спросил он. Слепой зашёл за ним: — Почему ты старыми граблями не пользуешься? — А как я тогда к новым привыкну? Они уже это обсуждали. Старые грабли были удобными, и Сфинкс к ним привык, но упорно приучал себя к другим, потому что они «новее», а ещё: «Я расту как чёртов бамбук, кажусь себе с ними как кукла, которой чужие мелкие ручонки прилепили». Последняя причина была, как для Слепого, для Сфинкса весомей — как бы тот ни старался скрыть это за мнимой независимостью, его очень волновало мнение окружающих, оттого он и строил из себя мудреца и пытался подражать речам Табаки. Будь обман других, благодаря обману самого себя, профессией, он бы стал в ней крупнейшим специалистом. Закончив помогать Сфинску с туалетом в тех моментах, когда было понятно, что он сам не справляется, и застегнув его ширинку, Слепой повернул голову, и сразу же в сортире их стало трое. Зеркало. Слепой мог споткнуться о сапоги Лэри, задеть головой свисающие простыни или жевать свои измазанные в соусе волосы вместе с пищей, но всегда точно знал, когда его голова повёрнута в сторону зеркала. Его чутьё на чужое присутствие в этот момент давало сбой — если он был один, то всё внутри подтверждало это, но напряжение от присутствия незримого свидетеля всех его действий не исчезало. То, чего нет, но оно давит присутствием. Противоречие, на деле таковым не являющееся. Осознание не обрушилось на него, оно медленно накапливалось, та струя накапливала в нём осознание медленно, но вот оно перелилось через край. Почему Помпей показался ему таким смутно знакомым, при точном осознании того, что раньше они не встречались. Помпей был зеркалом Сфинкса. Их голос звучал сверху, одинаково сверху, от Сфинкса пахло либо никак, либо потом, более горько, чем пахли остальные, а от Помпея на кончике языка появлялся металлический привкус. Оба вели себя по-разному, но одинаково ставили себя перед посторонними. Непреложные авторитеты в глазах своих, но в каждом таилось напряжение одинаково сломанных и сплавленных обратно стержней. А воспоминания о собственной слабости перед миром в прошлом прятались в частых кошмарах. Порой они выглядывали из своего убежища, так что и Сфинкс, и Помпей пытались спрятать эти воспоминания за ширмой собственной жестокости к тем, кто слабее. Слепой слышал как и то, чему был свидетелем — отчаянный рычащий плач Лорда и насмешливый голос Сфинкса, — так и то, чего никогда не мог услышать — шипение летучей мыши, когда Помпей прорывал её кожу насквозь. — В чём дело? — спросил Сфинкс. — Никогда не задумывался, на кого ты похож? — На себя, на кого же ещё? Слепой усмехнулся — Сфинкс мог бы стать мастером в игре в прятки с самим собой. Сфинкс не стал допытываться и вышел, чуть более оживлённый, чем был до этого — ему почему-то было интересно разгадывать слова Слепого, как головоломку, вот и сейчас начнёт перебирать всех, кого Слепой мог иметь в виду и что пытался этим сказать. Хотя он сказал только то, что и имел в виду — задумывался ли Сфинкс об этом вообще, думал ли, что все они, даже самые, на первый взгляд, разные, отчасти клоны друг друга, или же, как и остальные, верил в свою «уникальность»? Потому что в день их встречи в Могильнике, в первый день, когда он увидел пальцами лысину Сфинкса, Слепой бы ответил: «Он не верит». Сейчас же… Про сходство Сфинкса с Помпеем Слепой и не собирался рассказывать. Им обоим было бы полезно столкнуться с последствиями своих действий. Спустя два дня Лорд попытался покончить с собой. Уже два месяца прошло, как все договорились между собой, Хламовные и Певчие разделили стаи, и появились новые вожаки. Ни драк, ни проблем. Жизнь размеренно текла по кругу — это было то, что надо. Но рай не вечен; это чувствовали все, и все же наблюдали друг за другом, размышляя о том, кто первый подожжёт спичку, подрывая всех вместе с собой. От такого пристального внимания даже самые наглые притихли. — Рванёт, — пробормотал Волк Слепому. — Есть мысли, кто это сделает? — Тот, от кого отвели взгляд, — ответил Слепой. — Нет таких. На следующий день после их разговора Акула принял решение перемешать стаи. — Я ожидал, что у тебя возникнут проблемы с работой головы, — произнёс Слепой. — Но не ожидал, что так быстро. — Уж проблем с головой у меня нет, — ответил Помпей. Они снова встретились в том сортире — это могло бы стать хорошей традицией. Вот только теперь от Помпея не пахло напряжением, отчаянием, злобой. Он пах потом, остро-кислым дезодорантом и, отчего-то, тальком — но эмоциями не пах. Вообще. Он был похож на тетрадный лист бумаги, который подожгли — стремительно пожирался чем-то, что не оставляет за собой практически ничего. — Ты продолжаешь ещё активнее стравливать Псов между собой, используя возникающую из-за этих драк агрессию, как еду для недовольства нынешним порядком вещей. Почему? — Тебе-то известна причина. — Я не об этом. Она важнее, чем твоя жизнь? Молчание и последовавшее за этим: «Да». Слепой сел на пол. Помпей стал вожаком именно потому, что начал предлагать что-то другое взамен существующего, так что если он отступит от своей линии поведения, то вполне естественно, что его сместят так, как сместили Краба — переместив на самые низы иерархии, сделав одним из тех, среди кого раз в неделю выбирают следующую жертву. Её будут загонять под ледяной душ, мочиться на матрас, пинать и толкать всей толпой. И всё это — незаметно для других стай; Слепой сомневался, что кроме него о такой традиции знал кто-то ещё из не-Псов. Подобные издевательства для Помпея были куда страшнее последствий, которые обязательно настанут — ведь, чтобы удержаться на вершине, ему придётся с каждым разом действовать всё жёстче, претворять свои слова в действия и в конце концов — бросить вызов Слепому. А учитывая страх Помпея перед последствиями поражения, простой дракой дело не ограничится. Либо победа, либо смерть. — Ненавижу тебя, ублюдок. — Это мои слова, — ответил Помпей. — Твои? Ты пытаешься сделать из меня убийцу, а всё ради своей глупой гордости. — Гордости?! Тебе бы понравилось жить в аду? — А кому бы понравилось? Я уже жил в аду, когда моего Бога убили. Справился. Все справляются. — Кого?.. В любом случае, неужели ты не задумался в тот момент о смерти? Хоть на мгновение? — Никогда. Молчание. А Помпей не мог. Вот и ещё одно сходство со Сфинксом, Слепой положил его в копилку сходств, — смерть для него предпочтительнее Ада наяву. И чем больше Слепой находил подобных черт, тем больше осознавал, что не мог относиться к Помпею, как раньше — слишком уж в нём было много Сфинкса. И он, как и Сфинкс, всё знал об издевательствах, испытав их на собственной шкуре в той бездне, где оба когда-то жили — Слепой не сомневался. И оба боялись вечных издевательств больше смерти — ну что за дураки. — Чего же ты ждешь? Давай, убей сейчас. — Нет. Когда встретимся завтра? Думаю, здесь удобно, но если есть ключи от заброшенных классов… — Нахрена нам лясы точить?! Тебе это, блядь, весело? — вспыхнул Помпей. — Мне говорили, что ты на голову двинутый, но, чтобы настолько… — Пока ты не оборзеешь в глазах остальных до той степени, чтобы бросить мне вызов, будем вместе проводить время. Мозги у тебя до конца не отсохли, вот и пошевелишь ими. Будешь наблюдать за мной, разговаривать, анализировать моё поведение, привычки, манеру держаться. — Да нахрена?! — Чтобы у тебя появились хоть какие-то шансы меня прикончить. — Как ты?.. Почему? Слепой никого не щадил, никому не поддавался и не собирался начинать это делать. Прекрасно знал, что у Помпея не было против него и шанса, как и то, что страдал он от собственной гордыни и самолюбования, а вследствие этого — от склонности недооценивать противника до того, как что-то о нём узнает. Слепой поднялся на ноги и, не ответив, вышел. Он предпочитал не задумываться о мотивах своих действий. Его могло подтолкнуть то, что он постоянно сравнивал Помпея со Сфинксом или даже чувство вины и отвращение при мысли об убийстве, но это неважно. Слепой не делал, если не хотел. Слепой коснулся шеи Сфинкса — холодной и влажной, — проведя кончиками пальцев от впадины до выпиравшей костяшки. — Хватит вести себя так, будто я умираю. — Ты уже умер. — Вот спасибо, Бледный! Сфинкс ничего не сказал, когда, перемешав спальни, Акула подсунул им Чёрного. Тот давно перестал быть кошмаром Сфинкса, но в память о том, что он был первым из кошмаров, Сфинкс не переставал напрягаться рядом с ним. Это было ощутимо на физическом уровне: каменные мышцы, потливость — Слепой с нажимом провёл костяшкой пальца вдоль позвоночника — футболка немного мешала, но Сфинкс чуть опустил плечи — шок от осознания встречи уступал место принятию нового положения вещей. «Он справится». Первое время они молча сидели рядом. От Помпея исходил нездоровый жар и оживление при том, что он сидел неподвижно. Слепой хоть и осознавал себя, как самую невесёлую компанию в Доме, но впервые ощущал, как вызывает в ком-то настолько неприкрытую нервозность. Что-то новенькое. Но сегодня был особенный день. Паук умер. Слепой молча почитал его память, пока госпожа плесень, не смущённая присутствием постороннего на их скромных похоронах, произносила воодушевляющую речь в память о давнем друге, который сопровождал музыкально каждую её песню всё то время, пока они были рядом. Она пела под мелодии множества музыкантов, да и Слепой слышал многих из них, но никто не был столь одарён и трудолюбив, как тот, чью память они сейчас почитали. Помпей дёрнулся, когда Слепой одним движением поднялся с места, подошёл к матовому окну и поднял висевшего там господина паука за паутину. Тот, даже будучи мёртвым, не выпустил из рук инструмента. Истинный мастер своего дела. Слепой оторвал нить паутины, на которой повис паук, и медленно пошёл в другую сторону сортира, сопровождаемый плачем плесени и напряжением Помпея. Он опустился на пол, приподнял осколок треснувшей плитки, положил паука и прикрыл осколком. Церемония завершена. — Да ты и вправду больной. И… — Помпей замолк, и Слепого окатило прохладной волной чужого удивления. — Как?! Ты же… Этот паук же такой мелкий, откуда ты знал, что он там? Дотронулся до него, а потом оторвал нить, на которой он висел, не повредив остальную паутину, и… Помпей замолк, а прилив удивления сменился отливом смущения; он снова заперся на все замки. Шорохи, шаги, скрип колёс, гул разговоров. Парни хохмили, девушки кучковались и хихикали. Кофейник — не очень большая комната, переоборудованная под место встреч с несколькими столами, стульями и импровизированной барно-кофейной стойкой, которой заправлял Кролик, а как она растягивалась, трансформировалась под влиянием того, сколько в ней людей. Становилась величиной с картонную коробку, когда в ней лишь двое, и огромным залом, когда людей много, причём ходить можно было, не боясь кого-то задеть или за что-то зацепиться. Слепой любил Кофейник за подобные метаморфозы. — Вот никто не поспорит, что идея Сфинкса — прекрасна. — До сих пор, что ли? Хотя да, из всего, что было, это — лучший вариант. — Но систем без недостатков не бывает. — Голос Тени не пытался перекричать другие, был звучным, сильным, но не громким. Его услышали все. — Ты о чём? — Стервятник удивился словам брата. — В нём есть ключевое слабое место, я подумал об этом сразу после того, как Акула перемешал все спальни. Этому должна быть причина. И я вдруг понял: Дом огромен, а нас мало. Акула планирует привезти ещё новичков, а раскидал нас по разным спальням с учётом наших оценок и чего-то ещё… — Думаешь, после того, что здесь случилось тогда, сюда кого-то отправят? — громко спросил Чёрный — а слушали Тень в Кофейнике уже все. — Сейчас — едва ли, но Акула что-то там планирует или даже к чему-то готовится — а значит новички — те, кто может стать проблемой — появятся. — С чего бы новичкам быть проблемой — все ими были, — недоумевал чей-то голос. — Все были, и все видели к чему пришёл прошлый выпуск — после него новичков не приезжало, да и мы от них отвыкли за такое-то время. Так вот, новички ничего не знают и, даже если им рассказать, не поймут до конца. — К чему ты ведёшь, Тень? — спросил Сфинкс, замерший за спиной Слепого. — Нам объективно нужен гарант стабильности. Тот, кто вмешается, когда кто-то задумает изменить то, к чему мы пришли сейчас. — Общий вожак, — произнёс Волк. Возмущённый всеобщий шум толкнул, на мгновение оглушил Слепого, запахи пота, нервов и отвращения перебили жарено-приторные запахи Кофейника. За пару месяцев они так прониклись своей независимостью, осознав, на какой пороховой бочке борьбы между жаждущими власти жили всё это время, — они ни за что не признали бы нового вожака, не вернулись бы к тому, что было. Тихое, почти ощутимое физически удовлетворение Сфинкса стекало на Слепого тягучим, редко попадающим на общий стол мёдом. — Кто сказал, что у вожака будет поддержка всех стай? — голос Стервятника улыбался, он первым распознал мысли Тени. Кроме того, они поддерживали Сфинкса. Все снова затихли, поражённые удивлением. — Верно, — голос Тени тоже улыбался. — Он не будет иметь никакого влияния на внутренние дела стай, лишь служить гарантом того, что ничего не поменяется, так что, когда кто-то встанет на пути общего спокойствия, он поставит его на место. — Погодь-ка, погодь! — прервал его Леопард. — Даже если мы будем говняными пессимистами и решим, что найдётся достаточно сильный во всех смыслах новичок с даром убеждения других, даже так, с чего ты взял, что он сможет что-то поменять? Той парочке идиотов-старожилов, что решится поддержать его, все присутствующие в лицо плюнут — ну и какую поддержку он может получить? — Разве ты не слышал, что Тень сказал вначале? — взвился Стервятник. — Первое: Акула явно что-то задумал или что-то знает, второе: нас мало. Объедини эти два факта в один вывод: новички не просто прибудут, их будет много. Не пять, даже не десять, а если их объединят в одну стаю, вполне может образоваться очаг сопротивления. — И когда это случится, — продолжил Тень. — Чьей это будет проблемой? Общей. Но кто будет с этим разбираться? Молчание. Если бы не запахи, Слепой вполне мог бы поверить, что в воде — такая царила тишина. Трусливая и отстранённая. Все сплотились вокруг стай-спален, перестановка пусть и спутала всё, но равновесие будет достигнуто, рано или поздно даже Сфинкс смирится с присутствием в шаговой доступности Чёрного. Но стаи-спальни неизбежно будут друг от друга отплывать, медленно, но неотвратимо. Они не смогут сплотиться перед лицом нарушителя спокойствия. — Именно для этого и нужен вожак, — продолжил Тень в этой водяной тишине. — За право так себя называть он будет решать эту проблему, если она настанет. Всё, что ему нужно, — быть сильнейшим. Вы волнуетесь о том, что он станет претендовать на власть, но власть предполагает подчинение остальных, а разве мы будем подчиняться? Раздался рёв, но в этот раз Слепой приготовился к этому. Но были и островки тишины, до безумия красноречивые. И эта тишина в ушах Слепого разрасталась паутиной, затягивая в себя все голоса. Молчали все девушки, а тщательно выстроенное в кратчайшие сроки спокойствие Сфинкса вместе с самоуверенностью Волка рушились. Слепой это чувствовал, принюхиваясь к стоявшему рядом также молчаливому Чёрному, чья уверенность, наоборот, крепла. Сомнений не было — если исключить харизму, связи и прочие параметры, то, судя лишь по физической силе всех желавших власти, кандидатура Чёрного была однозначной. Слепой не видел в этом проблемы. Но для Сфинкса она была. И была огромной. Спустя несколько встреч Слепой притащил с собой кульки. — Завяжи мне их самыми тугими узлами, какими сможешь. Помпей приступил к работе, но его выразительного молчания надолго не хватило. Даже забавно — почему все так полны слов, вопросов, ощущая почти физическую боль от желания их произнести? — И так ты развлекаешься? — Согласен. До твоего веселья моему далековато. Не хочешь ли познакомить меня с твоим новым другом? Чужое колотящееся сердце совсем рядом с биением сердца Помпея. Пахло кровью, горелым мясом — он прижёг раны этой летучей мыши? Горбач громко и слёзно возмущался садизмом Помпея, когда узнал вчера, Сфинкс ходил мрачнее тучи, Табаки заводил разговоры о «не лучшем» поведении. Слепому тогда было всё равно, и только сейчас он кое о чём задумался: что Помпей сделал с живым животным, которое больше не издавало и писка? Что сделал с голосовыми связками такого маленького и хрупкого существа, не убив при этом? Интересный вопрос, характеризовавший Помпея куда больше, чем думали остальные. — Бэтти. Красавица моя. — Так ты компенсируешь отсутствие девушек? — Думай, как хочешь. И кстати, а как это отсутствие компенсируешь ты? — Голос стал насмешливым и приторным. — Тебе какие нравятся? Для Слепого все — одинаковые, он никогда и не думал о сексе. Намеренные прикосновения он позволял себе только со Сфинксом, но и в этом не было никакого сексуального подтекста, хотя интимного — навалом. Сколько раз Слепой держал его член, помогая со справлением нужды и мастурбацией — не сосчитать. — Ты вообще дрочил? — Помпей, закончив с кульками и передав их Слепому, не переставал задавать вопросы. — Нет. Тебе это интересно? — Во-первых, ты сам начал этот разговор о компенсации, а во-вторых, опять же, сам сказал работать головой, пытаться тебя разговорить и проанализировать твои привычки и предпочтения, чтобы в будущем иметь больше шансов на победу. — О предпочтениях речи не шло. Слепой чувствовал, как всё напряжение Помпея рядом с ним окончательно сошло на нет. Занятно. Поток вопросов от Помпея веселил всё больше: — А может, ты педик? — В той же степени, что и гетеро. — Так кто тогда? — Помпея охватило тёплое кислое облако нездорового оживления. — Сфинкс, что ли? — У тебя есть Бог? Молчание. — Ты так от ответа увиливаешь? — Спрашиваю, чтобы получше объяснить. Представь, что у тебя есть Бог. Он подарил тебе мир, и ты дорожишь Богом до такой степени, что готов ради него на всё, хоть с крыши спрыгнуть, хоть сбросить с неё кого угодно. Но ему никогда ничего не было нужно. И вот, спустя годы всей этой отдачи он даёт тебе поручение. Присмотреть, помогать, быть всегда рядом с одним человеком. — И этим человеком был Сфинкс. — Как это часто бывает, когда вынужден проводить всё время с одним человеком, невольно к нему привязываешься. Тем более, если счёт идёт в годах. Я — не исключение. Теперь сам ответь на свой вопрос. Будет ли в отношении к этому человеку секс? — Нет. — А если это девушка? — Всё равно нет. — Люблю понятливых. Пальцы Слепого бегали по кулькам, узлы были тугие и необычные — Слепой таких ещё не встречал. Но это и к лучшему — ему нравились сложные задачи, чем сложнее, тем лучше. Он справился пока только с двумя из пяти. Может, и дальше приносить Помпею кульки — эти узлы были интереснее, чем те, что завязывал он сам. — Эта встреча весьма продуктивна для тебя, не думаешь? — спросил Слепой. — Почему ещё?.. Подожди, так ты намеренно так много болтал?! Помпей это только сейчас понял? — Я рассказал о своём прошлом, об отношении к Сфинксу, сексу, девушкам, раскрыл все карты, даже свой метод расслабления открыто продемонстрировал, — монотонно перечислял Слепой. — Убить меня в честном бою у тебя не получится. А значит, придётся это делать исподтишка. До тебя дошло, какую возможность я тебе предоставляю? — Ты думал об этом во время нашего разговора. И так беспечен, потому что ты, сука, знаешь, что мне тебя не одолеть. — В избегании убийства исподтишка у меня нет опыта, а в драках — есть и не маленький. Так что здесь шансов больше. — И поэтому ты просил о наших встречах — чтобы я на них тебя прикончить пытался… — чеканя каждое слово, произносил Помпей. — Ты реально больной. — Завтра ты придёшь. — С чего ты решил?.. — короткое молчание, и голос потерял высоту. — Ладно, ну и что мне придумать… Что насчёт идеи тайком подкинуть тебе тарантула в кулёк, который ты снова предложишь мне для узлов? Помпей очень быстро вернул видимое равновесие в свой голос, но металлический привкус на языке стал сильнее. — Интересная идея, — хмыкнул Слепой. Они оба были больными. — Мы решили, что так будет правильно, — отрезала Крыса, выкладывая перед Слепым блоки сигарет. Последние принесённые ею. Слепой завёл разговор не с целью опровергнуть опасения девушек о том, что парни, как в прошлом выпуске, втянут их в межстайные разборки и часть из девушек будут страдать наравне с проигравшей стороной парней, даже если они ничего не делали. Их решение не просто отделиться, скорее, даже полностью игнорировать существование парней было прекрасным и категорично «женским». Слепой от него ничего не терял. У девушек голоса, может, были приятнее, и потом они пахли меньше, но недостатков в них было несравнимо больше. Хотя другие и говорили что-то про их особую «грудь», но Слепой это игнорировал — да и чем она могла отличаться от мужской? — Не хочешь спросить, что мы будем делать с ситуацией? — спросил Слепой, изогнув губы — вышло ли хоть отчасти дружелюбно? — С завтрашнего дня это будет только вашей проблемой, — ответила Крыса. Вслед за голосом раздался приятный звук молнии — Слепой любил рюкзак Крысы и заказывал товары из Наружности преимущественно у неё только ради встреч с этим звуком. Любят же девушки напустить таинственности, даже такие, как Крыса. Ведь ждёт же, что он настоит на её мнении — потому и не уходит. Странные они вообще. Слепому, как и всем парням в детстве, пытались внушить почтительный страх перед девчонками, на деле внушая лишь раздражение — девчонок запрещалось бить, пусть даже в ответ на удары. Оставалось падать и снова подниматься — ничего не поделаешь, Бог раз и навсегда запретил даже попытки им отплатить. Бог был мёртв, но его заповеди остались в Слепом навсегда. — Если есть, что сказать, то лучше сказать, — произнёс Слепой. Короткое молчание, и Крыса ответила: — Всё было очевидно с того момента, как вы договорились в Кофейнике. Но всё может и измениться в последний момент. Игровую стратегию, где все игроки известны, может разрушить только вступление нового игрока. В перспективе этого боятся, но сейчас это и правда может стать выходом. Слепой ждал этих слов. — Чёрт возьми, что хорошего в этом классе? Ставни, электричества нет, я ничего не вижу, — бурчал Помпей. — О нет, это просто кошмар! — с копируемым возмущением выдохнул Слепой. — Прости. Слепой закрыл дверь, и они сели на учительский стол. Помпей попутно чуть не сбил несколько горшков на пол — чаще всего тут господствовали Птицы. — Ты извиняешься за то, что я не вижу? — голос Слепого улыбался. — Сам знаешь за что. — Знаю. Ты не удивлён, что у меня есть чувство юмора? — Я удивлён тому, что ты удивлён отсутствию у меня удивления по поводу твоего чувства юмора. Ты перестарался с иронией и важным тоном, Слепой, я не так себя веду. Гребаный дефективный хамелеон. Раскусил, значит. — Я тебя понимаю, — ответил Слепой. — Хамелеоны не любят других хамелеонов. — Ну вот мы всё и поняли: я подстроился под своё окружение, ты — под своё, и из-за привычки менять речь и настроение в зависимости от того, с кем говоришь, мы начали копировать друг друга. Меня интересует другое: ты знал о совпадении этих наших особенностей, так чего хотел добиться, предложив эти встречи? Уязвить меня тем, что во мне нет ничего своего или же что-то себе доказать? Таким Помпей его видит? Любителем многоходовок, скрывающим свои намерения? Руководствующимся исключительно разумом, косящим под мудреца мудаком?.. Одним коротким движением Слепой навалился на Помпея. Большие жёсткие мышцы напряглись под пальцами, в нос ударил горький запах лака для волос и легкий, но навязчивый запах талька. Помпей сжал его плечо и упёрся согнутым коленом живот. И они замерли. В левую руку острыми, как новые лезвия из бритвенного станка, зубами впилась летучая мышь, а лицо обдавало жаром металлическое дыхание Помпея. — И кто из нас дефективный хамелеон? О том, что ты искусственный, понять пусть и несложно, но о нашей общей особенности я догадался не сразу. И есть множество связанных с тобой обстоятельств, которые могут вызвать как благосклонность, так и отвращение, но ничто из этого не заставило бы ходить сюда, если бы я этого не хотел. — А вот теперь я удивлён. Они дышали друг другу в лицо, громко и глухо. И все чувства обострились в разы. Все запахи и вкусы: лака для волос, талька, металла, пыли, сырости, мелкого раненого зверья, всё оно объединилось, когда добавился ещё один запах: возбуждения. Пусть возбуждён был только Помпей, но Слепой знал, что, если бы летучая мышь не впивалась в его руку, он бы тоже мог такое почувствовать. Слепой разжал руку, державшую Помпея, и ударил по голове летучей мыши. Один раз. Другой… Чувствительность в кровоточащей руке почему-то уменьшилась, или же за болью от клыков он не сразу почувствовал боль в руке от ударов другой рукой. Мышиная голова отлетела. — А у тебя как, Помпей? — просипел Слепой, вытирая кровь о внутреннюю часть свитера. — Почему у тебя встал? От того, что впервые обнажил мысли словами? Может, тебя возбудило, когда я на тебя набросился? Или же у тебя встал, когда почувствовал власть надо мной, когда твоя Виктория или Мэри, или как там твою новую, вцепилась в меня? Короткое молчание. — Есть множество связанных с тобой обстоятельств, которые могут вызвать как благосклонность, так и отвращение, но ничто из этого не подтолкнуло бы, если бы я сам этого не хотел, — ответил Помпей. — А вот теперь я удивлён. На вороте Помпея коченела обезглавленная летучая мышь, а у живых в этом классе больше не возникало вопросов. — В таком случае, у меня нет выбора, — заметил Волк. — Никто ничего тебе не запрещает, о, наш бессменный вожак, но мою душу грызёт один вопрос: в случае твоей кончины кому достанется твоя гитара? — спросил Табаки. — Как и все мои остальные вещи — Сфинксу. Устроит погребальный костёр и бросит их все туда. Я могу на тебя рассчитывать? — Да заткнитесь вы! — вспылил Сфинкс и выскочил из спальни. Предстоящая драка за пусть и формальное, но место вожака волновала Сфинкса куда больше, чем Волка — будущего непосредственного участника. Каждое слово Табаки и Волка поднимало в его мыслях на поверхность ядовитые отходы беспричинного страха. Слепой поднялся и вышел за Сфинксом. Все знали, что максимум последствий от этой драки — пара дней в Могильнике, а следом — в Изоляторе. И все в спальне видели, что Сфинксу от этого не просто не по себе — он на грани истерики. Запах дыма и нервов проникал в коридор из-под одной из дверей. Слепой не ошибся. — Я планировал подождать с этим разговором, но, кажется, слишком затянул ожидание, — произнёс Слепой, закрывая за собой дверь. — Ты уже неадекватен. — Ты что-то напутал, прошли годы с того момента, когда я был адекватным, — ответил Сфинкс. — В самом деле, не припомню, когда это ты вёл себя адекватно, когда дело касалось Чёрного. После непродолжительного молчания Слепой продолжил: — Почему ты до сих пор видишь в нём то, чего давным-давно нет? — А, по-твоему, можно простить человека, который гонял тебя по Дому, как крысу, превращал каждый твой день в филиал ада? — О чём ты вообще — никто никого не прощает, но оставить прошлое в прошлом — почему нет? У Слепого же получилось так с Волком. С другой стороны, Сфинкс не оставил ему выбора, вмазавшись в Волка всей душой. — Невозможно. — Ты уже поступал так со Стервятником, Тенью, Леопардом, Лэри, даже Соломоном — со всеми, кроме Чёрного. Неприязнь Сфинкса была иррациональной и завязанной на каких-то несвязанных событиях. Он мог, например, переносить свой кошмар с Изнанки на Чёрного, но это неважно, даже вслух проанализировав Сфинксу его чувства, Слепой ни к чему бы его не привёл. Эта неприязнь подпитывалась страхом, потайным, невидимым, как горючим. — Тебе повезло. Все знают, насколько ты привязан к Волку, и считают, что ты всего лишь за него слишком переживаешь. Может, кроме меня никто и не узнал о том, как ты боишься. — Я не боюсь! Я просто не хочу, чтобы он стал вожаком. Если не победит Волк, я сам против него пойду, даже если это лишь оттянет его вожачество на несколько минут. Ты думаешь, я не знаю, что его статус вожака теперь не будет значить никакой власти — никто никому не подчинится, но… «Но страх, как ветер — ему не нужно разрешение, чтобы избить тебя холодным воздухом, закружить в вихре и разбить голову о камни». Слепой тоже хорошо его знал. — Боишься не только ты. Слепого окатило чужим вниманием: — Ты?.. — Не я. Другие. И не только Чёрного, Волка тоже. — Почему?! — Они оба любят власть, оба к ней тянутся и оба, зная, что это их поведение тревожит остальных из-за страха повторения прошлого выпуска, не сдавали назад. Никто не хочет их на крыше, даже если эта крыша из облаков. — Мне не нравится то, к чему ты клонишь. — Значит, ты не понял, к чему я клоню. Я знаю, что ты не станешь претендовать на власть — твой замечательный Волк очень обидчив и мстителен, а ты его любишь и расстраивать не хочешь. Поэтому вожаком стану я. Сфинкс замолчал. Ему удобнее было думать молча и подолгу — Слепому это нравилось. Но когда тот пытался думать на ходу или того хуже — поверхностно, то часто приходил к ошибкам, зарываясь вглубь всё дальше от ответа, который по факту лежал на поверхности. Слепой замер вместе со сдержанной стеной, спавшими партами и тихим горьковатым дымом чужих сигарет, слегка поглаживавшим нос изнутри. — Ты — последний человек в Доме, которому нужна власть, — наконец сказал Сфинкс. Ну, в этом трудно ошибиться. — Все это знают, — продолжил он. — Так что ты будешь для них куда предпочтительней, чем Чёрный и даже Волк… Короткое пораженное молчание. — Давай, говори, до чего додумался, — произнёс Слепой. — Неважно. — Говори. — Твои слова. То, как ты говоришь пренебрежительно о Волке с приставкой «твой». Ты ревнуешь меня к нему. — Ты только что это понял? Сфинкс молчал. Кажется, Слепой ещё не разучился его удивлять. Занятно. — Знаешь, когда полтора года назад мы сократили наши встречи после того случая, когда тебя укусила Мэри, я сначала подумал, что ты сожалеешь, — произнёс Помпей. — Но только сейчас подумал, что так лучше — откровенность утомляет, когда ты постоянно лжёшь. — Ты не об этом хотел поговорить, — произнёс Слепой. Слепой не жалел о том дне, как и о том, что случилось между ними спустя считанные недели. Ничего хорошего, конечно, но что поделать. — Если я не начну действовать, меня заподозрят. Ничего хорошего, но Слепой позволил этому случиться как раз из-за ограниченности Помпея во времени. Слепой не пытался его переубедить. Вопрос страхов в разы интимнее вопроса секса. — Если плата жизнью для тебя дешевле, чем плата уважением, то действуй. — А что ему оставалось ответить? — Что ещё скажешь? — Я ненавижу тебя за то, что ты делаешь меня убийцей. Я ненавижу тебя, ведь по этой причине меня может возненавидеть Сфинкс. — Посоветуешь что-то? — Голос Помпея, словно вода, которая пытается пробраться сквозь плотные щели камней. Он боялся быть втоптанным в грязь больше, чем смерти. Но и смерти он боялся невероятно сильно. — Метание ножей. Тренируйся в нём. Попробуешь убить меня до того, как я к тебе приближусь. Это всё, что Слепой мог ему посоветовать. Волк проиграл Чёрному. А Чёрный теперь проигрывал Слепому. Слепой решил не затягивать, потянувшись внутрь, двигаясь вперёд и отскакивая стремительно, превратившись в одно огромное ухо и нос, определяя по ним, когда приближался конец. Муторное дело. Ещё и удивлением воняло со всех сторон. Только чуть горьковатым радостным спокойствием тянуло сзади, там, где стоял Сфинкс. Слепой помнил о нём, нанося короткие удары и отскакивая, не давая Чёрному и шанса. Помнил и сосредотачивался на этом спокойствии, забивал им вонючее удивление других окружавших их драку. Неприятие Волка к нему перерастёт в ненависть. А сам он навлечёт на себя внимание, которое всегда ненавидел. «Теперь ты доволен? — мысленно спрашивал Сфинкса Слепой, стоя над Чёрным, что ещё не мог подняться. — Чёрный не вожак, твой страх не станет явью; ты отпустишь свою паранойю во вчерашний день? Я достаточно сделал?» Ночь утекала сквозь пальцы жарким сухим песком, когда она закончится, то начнётся суета, а Слепой ещё долгие недели не сможет свободно гулять по ночам. Нужно было идти, нагуляться на месяц вперёд, пока можно, пока не терзала ломка. Но Слепой сидел и ловил обрывки чужого сна. Он слышал свой смех и тягучий хлюпающий звук, с которым нож вошёл в шею Помпея — почти такой же оглушительный, каким он показался самому Слепому. Его неожиданно звонкий смех — а когда он в последний раз смеялся? — становился тяжелым, харкающим, пока не перешёл в рычание. Следом — короткое молчание, за которым последовало чавканье. Сон Сфинкса. — Нет… — сдавленный шёпот Сфинкса во сне прозвучал колоколом. — Не правда… Он не хотел. После утренней встречи всех вожаков, организованной Помпеем, Слепой долго говорил со Стервятником. «Ты не слышишь скрип колеса, раз оно катится не к тебе, но, зная о том, кого оно задавит, даже не попытался предупредить оглохшего», — произнёс Стервятник, делая глубокий горький выдох — встреча его порядком утомила. «Ты так не думаешь», — отозвался Слепой. «Не думаю. Но ты знаешь о том, кто думает». Слепой жалел. Помпей стал частью Дома, нырнул в него с головой и решил не выныривать, он был Сфинксом, каждым из Псов, Чёрным, Лордом, которого только увезли, и даже Слепым. Слепой убил их всех в одном Помпее, он не хотел этого, но более всего не хотел убивать Сфинкса. Пусть даже не более истинного, чем отражение в зеркале — умом он понимал, что Помпей — не Сфинкс, даже если у них и много общего, но страх не исчезал. Противоречие, на деле таковым не являющееся. И понимал это лишь Слепой. Ни Сфинкс, ни Стервятник, ни даже Табаки так и не увидели, что Помпей стал частью Дома. Занятно. «Как, думаешь, он отнесётся к этому?» — спросил Стервятник. «Я стараюсь об этом не думать». Правда старался, но вот, увидев его сон, задумался. Больно. Глаза — Слепой никогда их не чувствовал — стали тяжёлыми и горячими. Сфинкс не поднял бы эту тему, не стал относиться к нему иначе; не так давно потеряв и оплакав Волка, он стал трепетнее относиться к Слепому. Убийство — тот поступок, за который Сфинкс, будучи Кузнечиком, отказался бы с ним общаться, — он теперь принимал как должное, не разочаровавшись, не перестав любить. И всё равно на изнанке мыслей Сфинкса жила уверенность в том, что Слепой хотел убить. Что он наслаждался. Что он — не человек. Лицу стало жарко, а слёзы сдержать не удалось. Жгли кожу, а на вкус — точь-в-точь пересоленный суп. Мерзость. Движение и шорох одеял — сон Сфинкса сменился, но Слепой больше не вслушивался. Слепой вышел из спальни в душевую, прихватив рюкзак, который он взял с собой в спортзал на убийство. Плотно закрыв дверь, он осторожно вынул кожаный жилет Помпея. От него всё ещё несло потом, одеколоном, тальком и зверьём. Слепой поднёс руку к вороту, медленно, пока не почувствовал жар чужого тела. Ещё живая. А ведь Слепой был почти уверен, что мышь не перенесёт транспортировку. Кажется, эту звали Сьюзи. Она цеплялась за жизнь на последнем издыхании. — Пожалуйста, прости его, — прохрипел Слепой и свернул ей шею. «Они больше не будут страдать».