***
Игорь чувствует это, когда выходят на предматчевую разминку на стадион. Как только он ступает на газон, как в сердце словно ледяной винт проворачивается - взрывной коктейль из тревоги, паники, страха и боли, на мгновение дышать стало невозможно, а взгляд словно сам собой метнулся через поле, выхватывая одного-единственного. Марио смеялся, чуть голову запрокинув, а Федя что-то ему говорил-говорил. И смех этот - острее ножа стал. Акинфеев справляется. Не в первый раз одолевают неприятные предчувствия, и сейчас не время приводить статистику относительного того, насколько они оправдывались. Профессионализм верх берет и на время заталкивает эти ощущения неуместные куда подальше. Ровно до тех пор, пока в раздевалку не заходят. Общее возбуждение в команде прорывается негромким гомоном, обсуждениями, бравадой местами. Никаких последних наставлений, все все и так знают. Игорь форму надевает, привычную такую, родную до боли, гетры поправляет, только за повязку капитанскую берется, как слышит тихое. - Игорь, помоги! - Марио по правую руку переодевается и совершенно по-детски запутался в футболке, торопясь ее надеть. Игорь не смеется, губу закусывает до боли отрезвляющей, помогает Фернандесу привести форму в порядок, смотрит на волосы о растрепанные, на искорки во взгляде и хочется закричать. Мысль дурная, глупая - упросить не выходить на поле, упросить остаться, закрыть его в раздевалке в конце концов, сделать хоть что-нибудь, потому что нечто неясное, темное, страшное тенью наползает, близко совсем, оно воздух крадет и сердечным ритмом питается. - Все в порядке? - Марио слишком проницателен, чувствует его на уровне мыслей, ощущений, и тут же обеспокоено придвигается. - Да, все хорошо, Мась. Настраиваюсь. - улыбку из себя выдавливает, спокойным остается, хотя внутри - ураган, бушующий вихрь, требующий одного только - взять Марио в охапку и утащить подальше. А Фернандес смотрит и не верит, но времени выяснять нет уже совершенно, команда из раздевалки выход дана, нужно идти и выигрывать. - Осторожнее, прошу тебя!- не выдерживает, ухватывает за руку на мгновение, горячечным шепотом ухо обжигает, и идет дальше, как будто ничего не случилось. И неотвратимость преследует по пятам черной птицей. Стартовый свисток - как приговор, сердце колотится, спокойно стоять на одном месте нереально практически - чуть ли не мечется в своих воротах, стараясь уследить за всем - за мячом, за Марио, за другими защитниками. И вот, совсем скоро, толпа у ворот - первый стандарт, секунды промедления перед ударом, все в напряжении, мяч летит. Игорь выскакивает из ворот слишком рано, сам не понимает зачем, просто в голове посыл-понукание - поймать этот мяч раньше, чем за него борьба начнется. И ловил такие мячи сотнями, и сложностей никаких не было, а тут... глянцевый круглый бок дразняще ускальзывает после столкновения с перчатками вратарскими и через мгновение сетка ворот возмущенно трепещет. Ребята в замешательстве расходятся, Марио бросает долгий испытующий взгляд, а сам Игорь ругается цветисто, губы поджимает и так надеется, что остальные не оплошают. А в горле ком и горечь, а неотвратимость ширится под ребрами, сдавливает сердце и легкие, достигает своего предела и как нить натянутая лопается. Беззвучно. И время, казалось, замерло. Марио с места рванул, ускоряется, резко меняет траекторию и эти мгновения Игорь как во сне хочет закричать ему в голос, чтобы остановился, но оцепенел словно и только смотреть может. Подкат идеальный оформил, он мастер в этом, только вот дальше... удар коленом по спине, и сильнейший по голове... И Фернандес больше не поднимается. Игорь не может вдохнуть, ноги словно приросли к месту, в голове - пустота такая звенящая, как будто и мыслей никогда не было. Он не понимает еще, он только видит, как вокруг его солнца сгрудились врачи, игроки. Видит беспокойный взгляд Чалова, который то на него смотрит, то на Марио. И каких же сил ему стоило сдержаться, не рвануть от ворот, расталкивая всех и вся, чтобы упасть на колени рядом с лежащим Марио, чтобы не убить этого блядского итальянца прямо на глазах у десятков тысяч людей, с особой жестокостью, заталкивая мяч ему в глотку. Вкус крови во рту - щеку прокусил изнутри всерьез, потому что видит носилки, смотрит, смотрит - единственное, что он может сделать сейчас. И страшно, так страшно до безумия, от неизвестности, от предположений, что одно другого краше в голове. Это же Марио, это же сумасшедший Марио, который чуть ли не с десяток раз получал серьезные травмы головы... и врачи ему не раз и не два твердили, что беречь себя нужно, что однажды может произойти непоправимое. Игорю плохо почти физически, он фантомно чувствует боль Марио и сходит с ума от бесполезности собственной. А играть надо. Головой тряхнул, кивнул подбежавшему Бекао, мол все в порядке (ЦСКА - это когда даже язык один на всех знать не нужно, это когда друг друга чувствуют сердцем). И все равно, первый тайм завершился как в тумане, Акинфеев даже, кажется, мяч отразил, или несколько - он не помнит этого совершенно. С поля на перерыв - летел, земли под собой не чуя, чуть не снес с ног Гончаренко, нависая над ним с одним вопросом во взгляде. - Игорь, тише. Его в больницу забрали. - тренер все понимает, локоть его сжимает, тратит эти драгоценные минуты не на вправление мозгов этих доходяг нерадивых, а на то, чтобы взрыва избежать, потому что волной всех затронет. - Говорят, может быть перелом скулы, обследование нужно. Все в порядке будет. - тренер втолковывает Акинфееву как маленькому, хотя сам изводится внутренним переживанием, они же все ему - не просто так. Игорь кивает, голову опускает, признавая свою капитуляцию, ничего ведь сейчас не сделает своей горячностью. Неожиданно вздрагивает, потому что налетает на него кто-то. Арнор, мелкий и хрупкий, обнимает молча и крепко. Арнор, с которым не разговаривали почти, ну, словами, Арнор, имя которого Игорь так безбожно извратил в интервью, сейчас смотрит глазищами своими и слова правда не нужны. Он все понимает, и молча, как умеет, поддерживает и взглядом обещает - отыграться, отомстить. И в Игоре что-то ломается, обнимает мальчишку в ответ, благодаря безмолвно, по волосам треплет, выдыхает как-то судорожно. И тут же откуда-то сбоку Чалов наскакивает, обнимает неудобно, порывисто их обоих сразу, и Ильзат - с другой стороны. Игорь глаза прикрывает, в уголках щиплет предательски - он не один, не один. До конца перерыва успокаиваются все, берут себя в руки. Они могут победить, черт возьми, могут. Сегодня они должны это сделать ради Марио. И на какое-то время, после блестящего гола Арнора показалось, что и правда могут, что еще немного и разгромят этих итальяшек под орех. Вот только все равно на взводе все, все равно не так - как проклятье какое-то. Падают, фолят, зарабатывают штрафные, ошибаются, как будто в едином налаженном организме что-то из строя вышло и никак не могут перестроиться. Не как будто. Второй гол с гребанного офсайда. Игорь ждал свистка, а его не было, итальянцы скачут и ликуют. Где гребанный арбитр? И сдерживается еле, чтобы не пойти и не напихать этому придурку о том, что в глаза долбится. Но нельзя, нельзя сделать все еще хуже, права не имеет никакого. И дым с трибуны заволакивает все поле, на несколько мгновений Игорь не видит н и ч е г о. И ощущение на долю секунды страшное, как во сне, когда идешь, а выхода не найти и паника накатывает. В реальности на все это уходят секунды, дым рассеивается, оставляя только прогорклый привкус. Поражение только добавляет в эту горечь остроты. Поапплодировать трибунам, поблагодарить болельщиков, поздравить соперников - не осознает, все на автомате, а в сознании словно дым и не рассеялся. Приходит в себя только, когда Гончаренко взгляд опускает, да головой качает, мол нет еще известий никаких. Игорь уже прямо с места, в грязной форме и бутсах готов рваться отсюда, в больницу ехать, только бы рядом быть. Потому что как же так... Марио там совсем один. Из этого помешательства его выводит болезненный тычок Набабкина. Кирилл смотрит хмуро, встряхивает его за плечи (может себе это позволить) и в голове у Игоря словно что-то проясняется. Кивает благодарно, выдыхает, вот только дрожь в руках не проходит. В раздевалку входит хмурый Арнор, его на интервью умыкнули, хотя по виду заметно, что не очень-то и хотел. Акинфеев подходит к нему, уже сам заключает в объятия. - Ты молодец. Лучше нас всех сегодня был. - и даром, что исландец русских слов еще не знает, улыбнулся легко, кивнул, интуитивно понимая все. И снова - слова не важны. Игорь разрывался, он должен быть сейчас с командой, подбодрить их, найти нужные слова, как и всегда, он же капитан. А с другой стороны... никаких слов бы сейчас не подобрал, мысли совершенно не здесь. И ребята понимают его, не говорят ничего, не комментируют, просто понимают. Душ - переодеться, скомкано попрощаться, выслушать все пожелания, которые просят передать Марио и вот уже мчится по ночным улицам. Обычно рьяно относится к соблюдению правил дорожного движения, но сейчас стрелка на спидометре где-то ближе к максимуму - что ему светофоры? Нет уже сил никаких, нервов, закончился весь - существует уже непонятно на каких ресурсах. Игорь ненавидит больницы - этот запах, белый цвет, освещение, людей в белых халатах и фантомное ощущение холода - все это как некий триггер, что заставляет вздрогнуть, сглотнуть, отгоняя подступающее ощущение тошноты. И конечно же, его сразу узнают, вокруг вдруг оказывается слишком много людей, они что-то говорят, а Игорь их не слышит. Звуки доносятся словно через толщу воды, ничего не понятно, в ступоре каком-то словно, до того момента, как на него натыкается командный врач, что поехал вместе с Фернандесом в больницу. - Как он? - Игорь вцепляется в него мертвой хваткой, полностью игнорируя происходящее вокруг. - Сейчас ему повторное МРТ делают, первый раз какая-то картина смазанная получилась. Но, кажется, все неплохо... Нужно подождать. - опять ждать, опять в неведении. Акинфеев опускается на кресло в приемном покое, прикрывает глаза ладонями, пытается хоть как-то прийти в себя, но минуты текут долго и тягуче, как смола янтарная, смотрит на часы уже десяток раз, а цифры даже не поменялись, пальцы подрагивают, в груди холод и пустота. Ему кажется, что не видел Марио уже долго-долго, несколько дней как минимум, как будто не они этим утром лениво валялись в кровати и разговаривали обо всем на свете, как будто это случилось не с ними.***
- Игорь. - теперь уже Акинфеев не просто отрывается от книги, а откладывает в сторону, без раздражения или какого-то недовольства. Он любит, когда Марио хочется поговорить, и эти разговоры могут быть такими непредсказуемыми. Фернандес иногда - как ребенок, который задается вопросом, что такое радуга, и не успокаивается, пока не узнает. И глядя на него, начинаешь сам себя спрашивать - и правда, а что же такое радуга... - Вот мы встречаемся, спим вместе, живем вместе... - задумчиво пальцы загибает. - А на свидании не были ни разу! - и голову поднимает, с каким-то негодованием смотрит. - Как же так? - а Игорь еле сдерживается, потому что на лицо грозит наползти совершенно неприличная улыбка. - Ты хочешь на свидание? - Игорь ложится рядом с Марио, в висок его целует. - Пойдем в кино на последний ряд? Хочешь я сниму для тебя ресторан на Останкинской телебашне на всю ночь? Или целый парк аттракционов? Или мы можем куда-нибудь полететь. Выбирай любую точку на земле! - Игорь глаза прикрыл, шепчет ему горячечно, торопливо, так искренне, потому что готов сделать все, что угодно, любое сумасбродство, все, что Марио захочет. - Эй! Эй! Нет! Игорь! - Марио только головой качает, улыбается и на сердце у него так счастливо-счастливо. - Давай завтра утром пойдем в парк. Возьмем кофе и погуляем. Ты знаешь, на улице осень... она такая красивая, а мы ее совсем не видим. - и последнее с явным сожалением. И Игорь бы мог сказать, что не лучшее время, что утром выспаться надо будет, после игры-то, что тренировки никто не отменял... и много чего мог бы сказать. Но смотрит на Марио и так явственно видит, как будут путаться желтые листья в его кудрях, как он сам сделает сотню фото своего бразильца среди золотых деревьев, как они будут греть озябшие ладони о стаканчики с горячим кофе, как целоваться станут украдкой. Разве может быть что-то важнее этого? - Тогда, Марио Фернандес, не согласитесь ли вы пойти со мной на свидание завтра утром? - шутливо-пафосно, за что получает счастливый взвизг и поцелуи беспорядочные.***
Прошла вечность, прежде чем наконец прояснилось хоть что-то. Когда появился доктор, Игорь первым подлетел к нему с надеждой, но после прозвучавшего вопроса "А Вы ему, собственно, кто?", на его лице проступило такое выражение, что врач осекся и выложил все как на духу. Нет, перелома нет, только сотрясение, отлежаться нужно, и в порядке будет. И палату указал, в которой разместили, потому что до утра должен оставаться под наблюдением, чтобы не случилось ничего непредвиденного. Акинфеев по лестнице как птица взлетает, перескакивая через три ступеньки, сердце колотится как сумасшедшее, с плеч как гора свалилась, но горечь никуда не делась. Перед дверью палаты останавливается, замирает, дыхание старается привести в порядок, но не получается. Открывает дверь осторожно, заходит бесшумно и тут же натыкается на чуть мутный, но в момент просиявший взгляд. - Игорь! - Марио улыбается слабо, но так тепло и искренне, по нему видно, насколько он замучен, насколько ему плохо: брови сводит до морщинки, дышит тяжело, рот чуть приоткрыв, и видно, что половина лица здорово опухла. Игорю каждая эта деталь - как ножом по сердцу, остро, больно, невыносимо. Подходит к кровати, осторожно касается руки, лежащей поверх одеяла и смотрит молча, внимательно, взгляд не в силах отвести, насмотреться не может. - Игорь? - Фернандес не совсем понимает, но где-то в глубине души чувствует. Слабо сжимает его пальцы в своих, тянет губы в улыбке. - Игорь, все хорошо, видишь? - и старается хоть как-то взбодрить его, вывести из этого оцепенения. - Я так испугался. - вырывается шепотом дрожащим. - Мне было так страшно видеть, как ты даже не пытаешься подняться... - замолкает и ладонь сжимает судорожно, наклоняется, не дыша почти, губами невесомо лба касается, носа, щеки, скулы пострадавшей, вдыхает его запах, смешанный с приторным ароматом лекарств. Марио лежит затаенно, глаза прикрыл и чувствует себя лучше, как по волшебству. Не один уже, не один. - Это больно так, Марио... не знать, что с тобой, не иметь возможности ничего сделать. Это хуже всего. - и ладонь его к губам прижимает. - Все хорошо будет. Видишь, ничего страшного. Я не думал, что так может получиться... - тихо в ответ, улыбка потухает на мгновение. - Знаешь, мне тогда хотелось позвать тебя, когда лицу больно и перед глазами темно - мне тебя хотелось звать безостановочно, потому что ты пришел бы и все бы прошло. - и губы дрогнули, искривились как-то болезненно. - Это было так эгоистично, я знаю. - и взгляд с толикой вины. У Игоря дыхание перехватывает, и в уголках глаз щиплет. Еще одна из самых ценных черт Марио в отношениях - искренность его, никогда не скрывает ничего, прямо говорит, пусть порой и беспочвенно осуждения боится. - Я люблю тебя. - это как хриплый полустон, вырывается с нежностью и болью, с горечью и лаской. - Я люблю тебя. - во второй раз голос дрожит меньше, звучит чуть вернее, устойчивее. - Я люблю тебя. - как молитва, как точка безапеляционная. В третий раз говорить легче, проще, увереннее. И странно так становится - почему раньше не говорил, почему таился, боялся. А стало ведь так легко... Марио забывает как дышать, глаза распахнуты, рот приоткрыт, в глубине зрачков плещется что-то невероятное, а сердце заходится в ритме сумасшедшем, о чем тут же возвещает писком противным кардиомонитор, датчик которого прикреплен к нему. - Игорь. - руки тянет, за шею его обхватывает, целует беспорядочно, неловко, морщится от внезапной боли накатившей, ослабленно опускается на подушку обратно. - Мась, ну что ты творишь. - Игорь только головой качает, выдыхает судорожно. - лежи, утром я заберу тебя домой. И ты с кровати не встанешь у меня дня три, как минимум! И не делай такое лицо, я имею ввиду постельный режим, а не секс-марафон! - Игорь фыркает, сквозь всю эту горечь пробивается смешок искренний, потому что Марио - это Марио, все что угодно обернуть к веселью может, даже когда вот такой пострадавший без сил лежит. - Ох, как сыграли?! - Марио вдруг опомнился. - Мне отказывались говорить, сказали, что волноваться нельзя, а телефон где-то... не знаю где. - испытующе смотрит на Игоря, внимательно так, с надеждой. - Проебались мы, Мась. Я проебался. Дважды. Первый ты видел. - Игорь вздыхает, но говорит без прикрас, как есть, как сам чувствует. Фернандес только головой качает, ловит руки его, к груди своей прижимает, и не говорит, но думает о том, что Игорь всегда будет для него самым лучшим. - Ты останешься со мной здесь или утром приедешь? - вопрос задает и старается, чтобы голос звучал спокойно, чтобы не дрожал, не оставляя Игорю выбора. - Останусь, конечно, что без тебя дома делать? - Акинфеев только головой качает. И постепенно все начинает успокаиваться внутри. Вот он, Марио и с ним все будет в порядке. - А ты должен будешь поспать, доктор сказал, что в тебя тонну обезболивающих вкололи. Ты будешь спать, а я буду рядом. Всегда буду. - Игорь целует скулу опухшую, одеяло поправляет и чувствует болезненно-болезненно, насколько Фернандес для него все. И утром уже, когда Игорь осторожно ведет его к машине, усаживает, дверь открывая, Марио едва ли не пищит от восторга и сердце снова заходится в ритме неровном - в подстаканниках два стаканчика с кофе и букет ярко-желтых листьев между ними.