Чудовища

Камин в доме Бёрков медленно догорал на углях. Часы давно пробили полночь. Араминта сидела на ковре, скрестив ноги, и рассеянно перебирала пальцами гладкую шерсть пса, задремавшего головой у неё на коленях. В комнате стоял удушливых запах трав, призванных успокоить нервы и привести в порядок сознание, однако это не работало: от них неумолимо клонило в сон. Среди обугленных останков обрывком торчал полусгоревший номер «Ежедневного Пророка», из которого с первой полосы на неё с укором глядела собственная фотография. «Загадочная смерть» гласил кусочек заголовка, в котором на самом деле говорилось о том, что обстоятельства смерти — убийства? — Августуса Мелифлуа так и не прояснилось. Главной подозреваемой, несомненно, была и остаётся его совсем не скорбящая вдова Араминта Мелифлуа. Араминта отбросила от лица волосы и зачем-то подула на затухающий огонь, вынуждая его разгореться снова. Уцелевший обрывок газеты тут же занялся пламенем, а она подумала, что в такой ситуации стоило бы выпить — Вальбурга настойчиво звала её, надеясь выведать у неё истинные подробности убийства. Что ж, она была уверена в том, что это убийство, и предлагала отметить освобождение: уж она-то помнила, как в семнадцать лет Араминта заливалась слезами в её гостиной и твердила, что ни за что не выйдет замуж за Августуса Мелифлуа. Разубеждать в этом Вальбургу она не стала. Впрочем, как и убеждать — тоже. Вопросов было много. Мракоборцы перевернули их особняк вверх дном и до сих пор рылись там в надежде обнаружить улики; Араминта знала, что они их не найдут. В какой-то момент она устала от ежедневных проверок и уехала в опустевший дом своего детства, в котором за ней на каждом углу наблюдали призраки прошлого. Она помнила: на этом самом ковре расползалось пятно крови, и домовику пришлось тщательно почистить его, чтобы избавить от запаха и грязи. В тот день её мать потеряла очередного ребёнка. Отец не обрадовался — у него не было наследников. Кроме Араминты, разумеется. Бездарной и неблагодарной дочери, которая растрачивала свои способности попусту и не могла сделать для него сущую мелочь: воспользоваться даром метаморфомагии и стать, наконец, достойным наследником дома Бёрков. После таких нападок Араминта несколько лет не могла даже просто изменить цвет волос и каждый месяц красила потускневшие локоны мышиного оттенка в чёрный. Но это было давно. Сейчас Араминте было тридцать три года, а её отец уже тринадцать лет как лежал в могиле. Мать уехала жить в Германию сразу после его смерти, предприняв последнюю попытку взять контроль над собственными метаморфомагическими способностями, и в доме Бёрков с тех пор никто не жил. Араминта с тремя домовиками лично перетряхнула каждый угол, избавившись от пыли и запустения. Старания оказались напрасными: жить в особняке оказалось не уютнее, чем в фамильном склепе, но ей было, в общем-то, всё равно. Пёс дёрнул лапой во сне и заскулил. Араминта, будто очнувшись от оцепенения, поняла, что перестала его гладить, и осторожно провела ладонью между его ушей. Опустив голову, она обнаружила и то, что от мрачных мыслей её волосы сами собой стали седыми. Она вздохнула. Прилагать усилия для того, чтобы они вновь запружинили блестящими чёрными кудрями, не понадобилось. Газета сгорела дотла. Её спрашивали не только мракоборцы. Лукреция Пруэтт, написавшая эту статью и так и не пожелавшая отступаться, пока Араминта не позволит ей сделать свою фотографию, тоже охотилась за фактами. Не для газеты, разумеется, — она упорно пыталась влить в Араминту хоть один бокал шампанского и спрашивала, как ей это удалось. Она, в конце концов, тоже не хотела выходить замуж за Игнатиуса Пруэтта. Араминта отмалчивалась и тогда, когда Вальбурга, забыв о приличиях, атаковала её мощной волной легилименции — и, конечно, осталась ни с чем. Ничего не сказала она и своей кузине, Миллисент Багнолд, когда она спросила об этом в лоб — «но мне необходимо это знать, понимаешь?» — и начала уверять в том, что обвинений против неё никто в Министерстве не выдвинет. В этом нельзя было сомневаться: у неё были крепкие связи, а через несколько лет она и вовсе обещала стать преуспевающим министром магии, но Араминта не ответила. Всё, что она сделала — это попросила Лукрецию написать статью так, чтобы все читатели уверились в её виновности. Та справилась с этим блестяще. Но это, конечно, было не признание, и мракоборцы продолжали искать зацепки, которые им никогда не удастся обнаружить. Араминту всё устраивало. Репутация многого стоила — уж она-то точно не собиралась уступать в этом своему однокурснику-полукровке. Том Ридлл её ненавидел. Чувство было взаимным — нет, она не забыла, как он напился на выпускном и попытался зажать её в тёмном углу. Араминта пьяна не была — с того дня она вовсе никогда не пила. Том и не понял, в какой момент она разбила ему нос и загнала в угол, воспользовавшись проклятием адского пламени, но очень хорошо запомнил прежде незнакомое ему чувство поражения. Ему, Лорду Волдеморту, — как бы он себя не называл — такое понравиться никак не могло. Тогда он даже не подозревал, что кому-то кроме него и его дружков может быть знакома тёмная магия. Ему не стоило забывать, что по материнской линии Араминта была Блэк. Возможно, даже в большей степени, чем Бёрк, хоть ей и досталась эта фамилия по праву рождения. Араминта осторожно выпрямила ноги, стараясь не разбудить пса, и легла спиной на холодный пол. Этого пса она получила в подарок от Августуса — должно быть, в годовщину свадьбы. Дату она за шестнадцать лет замужества запомнить так и не удосужилась. Он её любил. Сомневаться в этом не приходилось. Однако Араминта слишком сильно любила одиночество для того, чтобы скорбеть.