Заклинание

      Лето подходило к концу, но всё ещё тёплый воздух августовской ночи плавно шевелил занавески в четвёртой. Посиделки старой Чумной Гвардии в этот раз проходили в неком лирическом настрое. Пока Табаки, не выдержав, спросил: «Ну что, Слепой, как?» Слепой, сидевший у хромоногой тумбочки, качнул головой: «Нет, он решил не возвращаться».       — А стены? — не унимался Табаки.       — Он слышит зов, — Слепой пожал плечами, — но слишком далеко, глухо.       — А с другой стороны позвать? — спросил Стервятник, сидящий по-турецки на кровати Лэри, пока тот где-то носился, проводя очередную спецоперацию по устрашению Фазанов. Рядом, привалившись к стене, молчал Рыжий, потягивая из одного на двоих бокала какую-то невероятного голубого цвета жидкость, при взгляде на которую Сфинкс невольно поводит плечами, но отказать Птице — значит, обидеть. И поэтому он, конечно же, пьёт, стараясь не думать о том, что это может быть.       — Опасно, — ворчал Слепой, — далеко и нужна жертва. Крайний случай. Лорд, уже час как старательно изображавший глубокий сон, не выдержал и весьма бодрым голосом спросил: «А вы вообще о ком говорите-то?»       — О Чёрном Ральфе, Ваше Сиятельство, — пропищал Шакал, — о ком же ещё? Хотим вернуть его в Дом. А то, как-то скучно жить стало: ни страха, ни трепета. Никто не пронесётся по коридору, извергая гром и молнии, не искупает Вожака с антиблошиной настойкой, не улучшит цвет лица Сфинксу, не конфискует шедевры Стервятника. Тоска Зелёная! Понимаешь?!       — Нет, — отрезал Лорд. — Ещё весной помнится «инквизиторский» час был введён, когда из комнат никто без его «высочайшего» соизволения выходить не мог, забыли что ли? А вы хотите, чтобы он вернулся. Вы извращенцы?!       — Мы — да, — тихо отвечал Сфинкс, рассматривая Лорда через плечо, вполоборота. — А ты? И, если помнишь, именно он отстоял тебя перед Акулой после твоих очередных м-м-м... углублённых самокопаний?       — Вот играем мы с тобой в ка-а-арты, — протянул Стервятник, полуприкрыв глаза, — играем спокойно, никто нам не мешает. Сколько хотим, столько и сидим, и где хотим. А когда по коридорам крался Р Первый, мы не просто скидывали и прикупали, а слушали дрожь земли, улавливали движение воздуха, примечали, если вдруг тени становились темнее обычного!       — Эх, как вспомнишь — так вздрогнешь, — мечтательно подхватил Рыжий.        Лорд презрительно скривил губы, откинул за плечи волосы и спросил, игнорируя подкол Лысой Кошки: « А почему Р Первый? Не второй или девятый? Первый, кто даст в рожу? Меня, кстати, он ни разу не трогал.»       — А потому, красавчик, — прогудел со своей кровати Чёрный, — что имеет дело только с первыми лицами в Доме: с вожаками и директором. А ты у нас, — с расстановкой уточнил он, — не второй и даже не третий.        Лорд с ненавистью посмотрел на белобрысого Чёрного, на его короткопалые руки, которыми он держит свой журнал. Его бесило в Чёрном всё! Абсолютно всё! Майки-борцовки, манера говорить, нелепые очки на широком лице и то, как он сейчас отвечал: расслаблено, снисходительно, сообщая несмышлёнышу очевидные вещи. А больнее всего ранила усмешка Слепого, спрятанная за волосами, прищур Сфинкса, ироничные улыбки Табаки и Рыжего и, как апофеоз, трагично надломленная бровь Вожака Птиц. Каждый раз это напоминало Лорду, что он ещё слишком наружный, и неважно, что он уж как два года здесь. Всё равно для всех них он будет новичок, и ничто это не изменит. Устроить драку при гостях — дать повод для унизительных сплетен, поэтому Лорд отвернулся ото всех и раздраженно отпихнул чашку с чаем, которую заботливо предложил Македонский, чуткий к чужой обиде.       Некоторое время в комнате стояла тишина, все молчали и потягивали двусмысленные напитки. Пока Табаки опять не задал вопрос: «Так, что будем делать?»       — Может, пойдём от противного, — проговорил Сфинкс, беря от Мака очередную порцию невероятного пойла, — что Ральф не любит больше всего? Что его может вызверить на раз-два?       — Когда ходят по его территории, трогают его вещи, — отозвался Стервятник.       — И что? — прогнусавил Табаки. — У нас только один компонент — кабинет, а вещей нет. Не сработает.       — Почему же нет? — промурлыкал Сфинкс, голубое нечто наконец добралось до его тела, и ему хотелось покачиваться и колебаться, словно водоросль в аквариуме. — А футболка, которую Р Первый нацепил на Слепого после памятных нам римских омовений?* И, если пошукать, может, и ещё что найдется, а, Рыжий?       — Платок, если найдем и отстираем, — лаконично выдал крысиный вожак.       — Какой такой платок, крысонька? — елейным голосом скрипнула Птица.       — Носовой, курочка моя, — в тон ему пропел Рыжий, на всякий случай отодвигаясь подальше от кинжально острых ногтей Большой Птицы, — какой же ещё?       — И откуда он в вашем гадючнике? — не меняя интонации, поинтересовалась Птица.       — Ну, во время шерифовского обыска кто-то из наших полоснул себя бритвой, это как водится. Но в тот раз силовую поддержку оказывал Р Первый, — усмехнулся Рыжий, салютуя Табаки бокалом, — и он (добрая душа) перевязал несчастного платочком. Вот так. Но было это больше года назад и смогу ли я найти этот платок — вопрос, — оскалился Рыжий. — Ну, а у тебя, пернатый, что-то точно должно быть, колись, давай!       Стервятник прижмурил один глаз и, вздохнув, признался: «Полотенце и сигареты».       — Хо-хо-хо, — закудахтал Табаки, — личное полотенце Чёрного Ральфа! А ты фетишист, Стервятник!       «Грёбаный фетишист!» — тихо пробубнил себе под нос Лорд, ему почему-то особенно неприятно, что именно у Стервятника есть какие-то личные вещи этого воспитателя. И откуда они у него? Не сам же Ральф ему их дал? У Р Первого снега зимой не допросишься, значит, Стервятник их украл.       — И зачем же? О, открой тайну, зачем же тебе это прекрасное, наверняка белоснежное и жёсткое полотенце, а? — не унимался Шакал, пока Слепой незаметно для окружающих не щипнул его за спину.       — Нужно, — ледяным тоном отрезал Стервятник.        В четвёртой опять ненадолго повисла пауза, пока Рыжий, вздохнув, решил подвести итог: «У нас есть стены, кабинет, личные вещи, — остаётся только провести ритуал по всем правилам и, дай бог, сработает. Сколько может понадобиться времени, Слепой?»       — Если через пять дней он не вернётся, всё без толку, — прошелестел Бледный. «Ральф очень стойкий человек», — добавил он про себя. И Сфинкс резко обернулся в его сторону так, как будто мог услышать его мысли, и опалил щёку своим взглядом. Эта пантомима слепого и зрячего не укрылась от пристального внимания Большой Птицы, и тот медленно, очень медленно приглушил свет своих глаз, чтобы не выдать волнения.       — Всё есть, — бурчал Табаки, — а главного — заклинания — нету! Чем вы собираетесь его удержать здесь? Своими прекрасными рожами? Да он бы нас сто лет не видел! — распалялся он ещё больше. — Ну же, напрягите извилины, иначе всё опять будет зря!       — Что нужно-то? — Рыжий уже полностью растянулся на кровати и практически в полудреме вяло пускал сигаретный дым кольцами, почему-то сегодня кроме него никто не курил. — Трахтибедох подойдёт?       — Нужно что-то: фраза или слово, которые Р Первый говорит только сам с собой, только для себя, — пояснил Сфинкс, ощущение невидимого течения всё ещё не покидает его, и он неспешно колыхался, сидя на спинке кровати.       Комната погрузилась в унылое молчание, все прекрасно осознавали, что вот здесь и кроется секрет их неудачных попыток. Сфинкс и Табаки с надеждой взглянули на Слепого, ведь если кто и умел подслушать чужие мысли из множества голосов, даже сквозь стены услышать единственно нужный, то только он. Но тот отрицательно раскачивался из стороны в сторону, на пол такта отставая от Сфинкса. И только из угла, где лежал завернувшийся в одеяло Лорд, тянуло плохо скрываемым злорадством. «Ничего-то у вас не выйдет, — думал златовласый, — зря пыжитесь.»       И тот старичок, который мотает клубки дня и ночи, ждёт жертвенных поступков и неожиданных подарков, тонко улыбнулся своими морщинистыми сухими губами. Ведь потомок двухголового ящера не знал, да и откуда бы ему знать, живущему по линейке, не слышащему вращения спирали времени в кругах мироздания, что присутствие Ральфа будет тем невозможным и невероятным, бесспорным и единственным из всех его (Лорда) шансов вернуться в Дом.       — В — ГОСПОДА — БОГА — ТВОЮ — ДУШУ-МАТЬ!       Шакал подавился коктейлем так, что Лорд вынужден второй раз за вечер перестать изображать безнадёжно спящего, чтобы постучать состайника по спине.        — Что на тебя нашло, Чёрный?! — просипел Табаки, весь красный от кашля, забрызганный слюнями, вытирая одной рукой, выступившие слезы, а другой благодарно приобнимая Лорда. — Где ты набрался таких слов?!        Вся остальная компания, сражённая эпатажным выступлением Чёрного, могла только молча переводить глаза с одного на другого.       — Это не мои слова. Ральфа. Думаю, это то, что нужно, — чётко, размеренно и безэмоционально произнёс Чёрный, не отвлекаясь от статьи по спортивному питанию.       — Брехня, — не выдержал добровольного уединения Горбач и свесил нечёсаную лохматую голову со своей кровати, — никогда он при нас не матерился! Ральф же профессионал! Не мог он при тебе такое сказать!       — Сукины дети не в счет, — невнятно хрипнул Сфинкс, упавший в подушечное гнездо, сметённый со своего насеста эскападой Чёрного. С потолка ему глубокомысленно улыбался воздушный змей, безмолвный и бесполезный свидетель всех затей и каверз, которые придумывались в этой комнате.       Чёрный вздохнул и, подняв очки на лоб, в своей основательной манере, которая так выводит из себя Сфинкса и Лорда, и смотря только на Горбача, который так и висел вниз головой, пояснил: «Это было давно, ещё до… (Чёрный судорожно дёрнул головой, имея в виду ещё те времена, когда сам он был Спортсмен, и вопрос о стайном расколе даже в мыслях не появлялся ни у кого) ну и вот. У меня развязался шнурок, и я присел его завязать, а там, в коридоре, стояли старые коляски, и меня не было ему видно. Ральф вышел от директора и сказал… — Чёрный шумно втянул носом воздух, чтобы с чувством произнести цитату Чёрного Ральфа, но Табаки и Рыжий заткнули его дружным выкриком: «Стой, ни слова!»       Такими и застал их Лэри, когда вошёл в родную спальню: Рыжего и Слепого в беззвучном припадке хохота, Сфинкса с кошачьей улыбкой, неотрывно созерцающего потолок, Македонского слившегося с пыльной шторой и не поднимавшего глаз, а Шакала Табаки уже начинающего выстраивать новое гнездо для сна. Бормоча, что теперь то точно всё будет, как надо, сработает, всё получится. «А сукины дети? Что сукины дети? Это, можно сказать, любовь, нежность, отеческое наставление!» И только двое выбивались из общей благостной картины: Стервятник, сидящий с отрешённым и загадочным видом, неосознанно водящий по своим губам длинным пурпурным ногтем, и Лорд, наблюдающий за ним с непонятным для него же самого нарастающим бешенством.       — Что получится? — спросил Лэри. Вопрос его повис в воздухе и прекратил истеричное веселье состайников.       — Спасибо тебе, Чёрный, — с чувством произнёс Слепой, держась руками за болезненно ноющий от смеха живот.       — Обращайся.       Воистину великодушие Чёрного сегодня не знало границ.

***

      Сентябрь стоял по-летнему тёплый, и только утренние туманы давали понять, что осень уже пришла в город и потихоньку забирает власть в свои руки. Он шёл по двору и не смотрел на Дом, втайне надеясь, что и его никто не увидит. Серодомные жители старались не глядеть в наружность. Сейчас шли уроки, а окна всех классов как раз выходили на фасад. Время он рассчитал специально так, чтобы шанс встретить кого-либо в коридоре был минимальным. Он всё ещё тешил себя иллюзией, что, может, и не останется, а только оформит документы окончательного увольнения. Но сумка с вещами на плече доказывала ровным счётом обратное.        Запах Дома. Всё тот же. Запах гниющего старого дерева, пыльных бумаг, сырой штукатурки и вечный, неистребимый, сопутствующий всем лечебным заведениям, — запах тушёной кислой капусты. Ральф усмехнулся, наверное, в каких-нибудь научных трудах, циркулярах или регламентах по питанию больных особым пунктом указывалось, что тушёная кислая капуста — это именно та панацея, которая продлевает жизнь, вбрызгивая живительную струю в организмы страждущих. С обедом на сегодня всё было ясно.       Ему повезло, в коридорах пусто. Только монотонный гул из классных комнат. Его тропа. Сколько раз он шёл по ней в своих снах за это лето? Каждую ночь, врать себе нет смысла. Он шёл медленно, разглядывая стены. Надписи старые и новые, вечно грустный тонконогий бык Леопарда почему-то сегодня казался ему неуместно весёлым. И везде, опоясывая послания муравьиными следами, вились буквы «р», всех размеров и шрифтов, подпираемые арабской и римской цифирью чёрного цвета. Ральф отвернулся. Не сейчас. Он подумает об этом потом. Если останется. Если…        Ключ от его кабинета провернулся с трудом, как если бы замок успел заржаветь в отсутствие хозяина. Ральф мысленно поморщился, предчувствуя затхлый пыльный дух нежилого помещения вкупе с ничем не перебиваемыми нотами «божественной» капусты. Закрыв за собой дверь, он замер. В кабинете, его кабинете, кто-то был. Чужой. Из-под двери тянуло приторным духом пролитого спиртного и дымом его (моих, чёрт вас всех дери!) сигарет! Он аккуратно поставил сумку на пол, повесил куртку и как можно тише открыл дверь в комнату. Он многое мог ожидать, но такого….       На его столе, словно мумия в саркофаге, прикрыв лицо платком, некогда белым, а теперь не понятного цвета возлежал Сфинкс. Собственно, что это был именно он — Сфинкс, Ральф опознал по скрещенным на груди протезам. Не хватало только ритуальных сосудов с внутренними органами, расставленных по периметру, но их с успехом заменяли пустые бутылки и пепельницы, набитые окурками. Прищурившись, Ральф разглядел фильтры с золотой каёмкой. Его марка. «Сукины дети», — подумал он. В кресле змеиным клубком свернулся Слепой. Его рука с длинными костлявыми пальцами свешивалась с подлокотника. А на диване валетом спали Рыжий и Стервятник. У Птицы на ноге зачем-то было намотано вафельное полотенце. «Паноптикум во всей неповторимой домовской красе, — подумал Р Первый. — Нет, ну, какова наглость!» Судя по стойкому запаху спиртного и по количеству пустых бутылок, компания заседала за его столом не один день. Ещё раз осмотрев сладко спящий цвет вожачества, Ральф глубоко вздохнул и, помянув добрым словом годы отданные отчизне, раскатисто, во всю мощь лёгких, как на параде, рявкнул: « РРРРР — ОООО — ТАА Поооооодъём!!!» Эффект превзошёл все ожидания. Незваных гостей смело со своих мест в одну кучку, из которой они таращились на него ещё спящими и не совсем трезвыми глазами, явно не понимая, где они и что это сейчас было. А потом, несколько секунд спустя, пришло осознание…       Ральфа распирал сатанинский хохот, ему стоило огромных усилий не заржать в голос. И от того, что приходилось сдерживаться, мышцы на его лице начинали подрагивать, что было воспринято его воспитанниками как приступ ярости. По их лицам он понял, что они думают, что сейчас он будет их бить и, возможно, ногами. Не смеяться становилось ещё труднее. Только Слепой, стоящий на четвереньках, с завешенным волосами лицом, и, походивший в этой позе на огромного черного паука, чувствовал, что от Р Первого волнами исходит не ярость, а весёлая злость.       — Здрасссти, — мекнул Рыжий.       — Вон, — одними губами сказал Ральф.       Ральф остался стоять в дверном проёме, не собираясь облегчать воспитанникам задачу: сумели зайти ко мне в моё отсутствие, вот теперь сумейте выйти, когда хозяин вернулся. Они двинулись на него все четверо одновременно. Рыжий и Стервятник размазались по бокам, повторяя спинами все выступы дверных косяков, Слепой, похоже, проскочил между ног, так и не встав с колен, Ральф не успел проследить, так как его взгляд был прикован к шальным глазам Сфинкса. Сфинкс шёл к нему какой-то танцующей нервной походкой, как будто собирался пригласить воспитателя на тур вальса или попросить руки и сердца. Впечатление усугубляли протезы рук, которые так и остались прижатыми к груди крест-накрест. Подойдя вплотную, Сфинкс улыбнулся такой светлой мальчишечьей улыбкой, выплеснув в лицо Ральфу образ Кузнечика, что у Р Первого на какое-то мгновение защемило сердце. Он уже и забыл, что лысый верзила был когда-то таким, что все они были другими.       — Трость! — фыркнул Ральф.        Стервятник, всё так же обнимая дверной косяк, проскользнул в комнату, слегка приволакивая ногу; дохромал до дивана и подхватил свою трость. И, как прежде, Сфинкс, так же пританцовывая, двинулся на выход мимо воспитателя. «Танго, — подумал Ральф. — Интересно, реверанс сделает?»       Обходя воспитателя по кругу, и, как до него, Сфинкс, заглянув в глаза, Стервятник, словно бы услышал необычные мысли Чёрного Ральфа, и почти не останавливаясь, присел в лёгком книксене, опираясь на трость.       «Сукины дети», — в очередной раз подумал Р Первый, когда за его спиной наконец хлопнула дверь.       Выкатившись из кабинета воспитателя, они стояли и смотрели друг на друга ошалевшими глазами, боясь признаться и произнести вслух, что у них получилось! Он вернулся! Такими и застал их Чёрный, возвращавшийся из столовой с пакетом молока в руке и очередным спортивным журналом подмышкой. Расхристанными, искрящимися, как бенгальские свечи, бешеным весельем.        И тогда оставалось самое последнее — то, что замкнёт круг, запечатает выход, завьёт пути, дороги назад и не даст Ральфу опять бросить их. Дом любил Р Первого, он берёг его пятнадцать лет от всего плохого, заботился и не давал ему скучать. И Дом не мог допустить, чтобы такая важная часть его сущности как Чёрный Ральф могла самовольно покинуть его стены. Серый Дом позволил это один раз, но только один. Ты — первый, кто понял, единственный, кто видел и слышал, и последний, кто сможет. И, соединив руки в кривую пентаграмму, четыре хриплых от курева глотки и один сильный густой голос проорали заклинание, оставляя Ральфа с собой навсегда: В — ГОСПОДА — БОГА — ТВОЮ — ДУШУ — МАТЬ! С ВОЗВРАЩЕНИЕМ!       «Сукины дети! — откликнулся Ральф. И тихо добавил, — Мои сукины дети.»