Боль и эйфория

Каждый их последующий кастинг всё больше напоминает муравейник, в который ткнули горящей веткой. Люди бегают из угла в угол, переговариваются, галдят, суетливо жестикулируют, командуют друг другом, взволнованные, бледные, как во время пожара. Лица у одних озабоченные, у других — отчаявшиеся. Они переплетаются между собой, сливаются в единый вязкий ком, то расплываясь, то рассыпаясь на многочисленные части, и Шестеперов с мрачным скепсисом наблюдает за этим, ещё пытаясь решить: бежать ли сейчас или из вежливости досидеть до конца. Происходящее ощущается, как через пленочные стенки, будто бы этот мир не может быть реальным: иногда Мигелю кажется, что он видит себя со стороны, потерявшегося в этой бесконечной веренице незнакомых лиц, незнающего действительно ли ему нужно всё то, чем обладает. И хочется окликнуть, подойти и спросить: «Эй, зачем ты здесь?». Однако это один из тех вопросов, которые стараешься себе не задавать, потому что не знаешь, что ответить. Да и, наверное, не особо хочешь. — Приготовиться! Начинаем через пару минут. Поправьте грим наставникам и уберите лишние бумаги! Камеру устанавливают прямо напротив стола жюри, и объектив темным зрачком смотрит в упор на мужчину. Вспыхивает свет, оператор поправляет наушник с микрофоном, режиссер, нервно подрываясь с места, выкрикивает: — По местам! Минута! Становится ощутимо душно — как будто в этом обитом звуконепроницаемым материалом зале собрались сотни тысяч людей, которые следят за проектом. Пахнет потом, женским парфюмом и перегретым софитами пластиком. У Мигеля перед глазами мелькают белые переплетающиеся вспышки, а голову охватывает странное чувство клаустрофобии, будто бы ему вдруг действительно стало неприятно происходящее. — Чего руки такие холодные? Замерзла? — вдруг спрашивает Светлаков у Денисовой, прекрасно зная, что здоровье у той в последнее время шалит. — Думаю, что мы здесь надолго. Не хочешь накинуть что-нибудь на плечи? В его глазах — искренняя забота, но Татьяна только устало качает головой, отметая попытки уделить себе внимание и повторяя несколько раз, что у неё всё в полном порядке. Мигель, наблюдающий за этой картиной, собирается поразиться этой женской способности замерзнуть при любой температуре, но лишь одергивает себя. У Денисовой, сотканной из брендов, воспитанной в балетных залах и не имеющей ни единой плохой привычки, руки всегда такие же ледяные, как и сердце. Ни черта удивительного. — Давайте! Начали! Дюжина камер в один момент вспыхивает зелёным светом, и Таня выпрямляется в кресле, откидывает голову немного назад и взирает на сцену будто бы сверху вниз. Мигеля уже тошнит от этой вечной наигранной заинтересованности, постоянно распахнутых глаз и растянутых в неестественной улыбке губ. Лицо Денисовой — одна сплошная ложь, иллюзия, до которой, кажется, дотронься, и рассыпется в один миг. Шестеперов не любит ложь. От неё слишком душно. Бланк участников кастинга в этот раз до неприличия велик. Мигель равнодушно перелистывает его в безнадежной попытке отыскать, наконец, последнюю страницу, пока номера на сцене сменяются на настолько банальные, что, откровенно говоря, в какой-то миг становится невыносимо скучно, уныло и пресно. Он как может скрывает это, чтобы не раздосадовать возложивших на него надежду продюсеров, но как всегда в минуту сильного раздражения хочется только покурить, чтобы потом чёртова Денисова опять начала жаловаться на запах табака. Чёрт. Почему всё всегда сводится к ней? Музыка то оглушает, то снова бьет по вискам. Мигель сидит, пристально рассматривает каждого участника и в следующий миг ловит себя на странных ощущениях. Будто бы происходящее с ним отдаёт нереальностью, как в каком-нибудь запутанном сне, где не понимаешь кто ты, наблюдающий или главный герой. Может это связано с сильными изменениями в проекте… Или он просто ощущает в новом наставнике настоящую опасность… — Чтобы сразу сказать «да», этого было мало. Я не стану брать на себя такую ответственность. — Полиночка, ты такая потрясающая девочка. В тебе столько энергии, столько красок, харизмы и женственности, но всё же очень хотелось бы, чтобы ты нашла возможность учиться танцевать у профессионалов. Это было очень слабо и неуверенно. — К нам приходит целый легион из красивых молодых девушек и показывает одно и то же. Наверное, я чего-то не понимаю, но должно же быть хоть какое-то развитие, хоть что-то экстраординарное. Вот из зала кричали «Давай», но так и не дала. — Нервно, негармонично и дергано. Если уже решили замахнуться на такую вот эксцентричность, то нужно было сделать это хорошо, а не вот так. — Для меня это был обычный любительский танец. Денисова, как всегда умело изображающая заинтересованность в момент скучных, уже надоевших диалогов, рисует что-то непонятное в углу своего листа. На ней строгое бордовое платье чуть ниже колен, тонкий черные шарф, лежащий на плечах, и всё тот же приятный шлейф парфюма. Она выглядит элегантно, женственно, величественно, и Мигель, наблюдающий краем глаза, как женские пальцы продолжают выводить аккуратные черные линии на белой бумаге, усмехается. Таня начала забавлять его ещё в третьем сезоне, будучи приглашенным в проект хореографом. Эти интеллектуальные замашки, привычка преувеличения вещей, манера держать себя непринуждённо и, вместе с тем, с достоинством до сих пор вызывает у него невольное раздражение. Она обожает обливаться ванилью Тома Форда, ходить на высоченных каблуках, делать губы уточкой, и иногда Мигель понимает, что они оба — две ладные подделки. А с кем не дружить, как не с себе подобными. Светлаков, всё время пытающийся разрядить обстановку, лишь сухо зевает. Зевают и зрители, находящиеся позади них. Физическая усталость судей, замученных ранними вставаниями и переездами, является лишь внешним проявлением более серьёзной болезни — разочарования в выступающих танцорах. Новосибирск будто бы решает сыграть на контрасте: встречает их непогодой, как рассерженный маразматичный старик, осыпает, словно бранью, дождями, захлестывает ветрами. Серый, сырой, холодный. За три дня температура воздуха так и не поднимается выше шести градусов, что при отсутствии нормального отопления в помещении вызывает ощущение вечного озноба. Даже во время встреч с режиссерами приходится всё время согреваться горячим зелёным чаем и накидывать на плечи верхнюю одежду. В голове по-прежнему царит ощущение стянутой прохлады, а взгляд вдруг цепляется за случайно залетевшую в зал муху, бессильно мечущуюся в пространстве. Она сердито жужжит и упрямо буравит себе путь наружу… Мигель наблюдает за ней с непривычной отстраненностью и хладнокровием. Он и себя ощущает мухой последний год в проекте. А Денисова кивает и кивает, как эта игрушка, у которой вечно качается голова… Вверх-вниз. Вверх-вниз. — Станцуйте. Стрелка часов ползет предательски медленно, так, что хочется взять и насильно потащить её пальцем вниз. — С удовольствием. В последний раз Шестепёров ел прошлым утром, и, кажется, это были какие-то шоколадные конфеты. Желудок сводит от голода, а в голове опять творится черт знает что. Желание уйти отсюда не покидает ни на секунду. Когда номер очередной безликой танцовщицы завершается, Мигелю, который уже привык «читать» людей, понимать их поведение и вникать в ситуации, от глаз Тани становится ощутимо холодно. Он силится понять, притворяется ли она, но никакие попытки не приносят результата. Денисова выглядит как никогда правдоподобно. — И что это было? — голос её, словно горькая сталь, практически оставляет привкус железа на его языке. Мигель физически ощущает, как где-то совсем рядом натягивается невидимая струна, дрожит, выворачивает нутро наизнанку, мешает дышать. Девушка на сцене поправляет растрепанные волосы и подходит ближе к микрофону, уверенно обхватывая его своими тончайшими пальцами. — Это был тверк. — Такой же не впечатляющий, как и у кучи предыдущих участниц. Губы у Денисовой плотно сжаты, исполнены тихого достоинства, которое ничто и никто не может потревожить. Мигель наблюдает практически с восхищением. — А я разве говорила, что хочу вас впечатлить? — дерзко и гордо. Кто-то из зрителей громко ахает, а Татьяна только сильнее положенного сжимает шариковую ручку, складывает руки в замок и отводит взгляд, полный негодования, раздражения и расстройства. Глаза цвета мокрого асфальта непривычно вспыхивают и уже не кажутся такими отрешенными. Мигель готов поклясться, что видит в них что-то новое, спрятанное где-то совсем глубоко, но так отчаянно рвущееся наружу. Желание покурить, наконец, отпускает. — Было плохо, — продолжает Денисова твёрдо и без усилий, игнорируя жалкую провокацию. — Нет хорошей растяжки, нет гибкости, нет пластики. Личность как началась на пятой точке, там же и осталась… — Я умею ещё… — За вас на этой сцене отвечает только танец. Вы выходите сюда и говорите танцем. Почему вы ничего не сказали? — Я поняла, Татьяна, можете не продолжать, — её снова перебивают грубо и нагло, смотря прямо в глаза. — Могу ли я услышать мнение профессионалов, а не только ваше? Будьте добры. В её мимике — неприкрытый вызов, и Светлаков впадает в сильнейший ступор от такого заявления. Зал, возможно, такой же растерянный, возможно, просто потрясенный, молчит. Тишина длится несколько бесконечных секунд, а потом незнакомые голоса начинают звучать громче, требовательнее — удивление, смех, крики, монотонное повторение слов участницы сливаются в единую режущую уши какофонию. Мигель потрясен, но всё равно четко понимает, что только глупец будет ссориться с наставником на первом же кастинге. Он пытается отыскать мотивы, но непрекращающиеся выкрики из зрительного зала не позволяют ему совершить это. — Прости? — Я не пытаюсь вас обидеть, Татьяна. Просто высказываю то, что боятся сказать другие, — достаточно уверенно говорит девчонка в микрофон. — Вы находитесь здесь только из-за того, что Егор решил покинуть шоу, но ведете себя так, будто без вас уже никто не сможет. За этим просто смешно наблюдать. Танцовщицу зовут Софья. И хоть её имя в переводе с древнегреческого языка означает «мудрая», сейчас она ведет себя ровно наоборот. Девчонка вытягивается, как струна, и глаза её продолжают обиженно пылать. — Парней вы пропускаете дальше только за их внешние данные, а девчонок, которые пришли не с классикой, вообще никак не воспринимаете. Можете думать, что я несу бред, но так поступают лишь люди, которые ни черта не смыслят в настоящих танцах. Вы — прекрасный пример истинного непрофессионализма. У Денисовой на лице ни один мускул не вздрагивает. Она лишь сидит, закинув ногу на ногу, и только в глазах пылают огни. Настоящая статуэтка. — Создается ощущение, что вы просто не знаете, к чему придраться. Вы — не великий талант, а скорее женщина с завышенной… — Думаю, что ты забываешься. Голос у Тани ровный-ровный, даже мрачный. Мигель уже давно не верит ни её пустому взгляду, ни этим спокойным, коротким репликам, ни всему образу целиком. Понимает, что Денисова скорее умрет, чем выйдет из себя на публике, позволяя этой горящей камере получить хоть каплю собственной искренности. Не глупец. Сложившийся образ для Татьяны всегда был слишком важен, чтобы сейчас так легко его потерять. — Да ни черта я не забываюсь, — не успокаивается Софья, всплескивая руками. — Вы сами-то умеете что-нибудь, кроме того, чтобы строить из себя женщину-загадку? Или же… — Так хватит! — резко оживает Светлаков. — Мы нашу Танюху в обиду не дадим. Прекращай устраивать тут цирк. — Я ничего и не устраиваю. Просто не хочу выслушивать комментарии людей, которые не обладают нужными профессиональными компетенциями! — Мне кажется, что ты не в том положении, чтобы говорить вообще о каких-либо компетенциях, — звучит голос Тани. — Сейчас мы набираем команды тут, а не ты. — И выбираете вы максимально предвзято, Татьяна. Договаривайте. — Да как… Светлаков успевает вовремя положить свою руку на ладонь Денисовой, успокаивая. — Думаю, что это уже слишком, — говорит он. — В первый раз в нашем проекте появляется настолько наглая девица, и я не вижу смысла это терпеть. Если Таня у нас теперь не авторитет, то зачем сюда приходить? Софья как-то мерзко усмехается. — А я и не к ней, — отвечает она. — А к Мигелю. В один миг к нему обращается множество камер, тысяча чужих глаз, и от неожиданности Шестеперов впервые теряется. Во взгляде Денисовой — тщательно спрятанная обида, у Светлакова — желание поставить девчонку на место, а у Софьи — преданная любовь к своему стилю танца. Мигель смотрит на каждого из них и путается окончательно, отчего-то не желая устраивать конфликт на пустом месте. — Ко мне? — машинально переспрашивает. Софья кажется ему слишком наглой, грубой и, возможно, даже невоспитанной. У неё светлые волосы, бледная кожа, но слишком темные глаза, чтобы слиться с другими участниками. Вся она — тот самый контраст, который Мигель так сильно жаждал увидеть и не собирался ранее отпускать. — Только не говори, что хочешь её взять? — вдруг произносит Светлаков. — Мига, где твое уважение к Тане? Ты вообще слышал… — Слышал, слышал, — перебивает, не имея желания выслушивать ещё одну нотацию. — Но на данном этапе мы выбираем людей не по характеру, а по танцевальному уровню… — То есть для тебя то, что она исполнила, нормальный танцевальный уровень? — в шоке переспрашивает Денисова, наклоняясь вперед. — Может ещё скажешь, что всех предыдущих девочек ты не пропустил только из-за того, что на них была юбка? — Из-за того, что они не умеют танцевать, — моментально отрубает он. Денисова вспыхивает где-то рядом настолько ощутимо, что Мигелю становится неуютно находиться с ней за одним столом. Чувствуется что-то невыразимое в том, как она расправляет плечи, как подрагивают темные локоны при каждом повороте головы, — ему даже становится холодно, и Шестеперов едва ли высиживает на месте. Создается ощущение, что он ее знал — и не знал раньше. Видел прежде — и никогда не видел одновременно. — Что ты ещё можешь станцевать? — обращается к Софье. Напряжение звенит в воздухе, кардиограммой бежит из угла в угол, увлекает за собой, пожирает. Мигель не из тех людей, которые слепо идут на поводу своих чувств. Ему важен профессионализм. Он слишком привык гнаться за победой, чтобы сейчас действовать иначе. — Хип-хоп, стрип, vogue … Я многое умею. Светлаков демонстративно игнорирует происходящее, Мигель смотрит прямо на участницу, а Денисова — на него. — Скажи мне, что шутишь, — умоляюще произносит она. — Неужели ты не видишь её подготовку? — Позже обсудим, — не дает он ей договорить. — Сейчас только я принимаю решение. В женских глазах вспыхивает обида, и Мигель это чётко видит. В его планы не входит скандал с Денисовой, но игнорировать, что Софья — тот самый типаж, который всегда так сильно привлекает зрителя, не собирается. Таня молча отворачивается, а он продолжает смотреть на девчонку, пытаясь убедить себя, что делает это не на зло кому-то, а в первую очередь для себя. — Ты в танцах. Сцену освещают миллионы цветных вспышек.

***

На следующий день, слишком рано, Мигель является в съемочный павильон. На часах ещё ощутимая ночь, в голове — пустота. А впереди — очередной рабочий день, после которого наконец наступят долгожданные выходные. Он уже не помнит, когда в последний раз нормально отдыхал в компании друзей, выпивая и жалуясь на тяжелые будни. Для его нынешнего графика, отдых — уже что-то неизвестное, такое далёкое и чужое, практически пропавшее из жизни. Уфа, Омск, Челябинск, Санкт-Петербург, Москва… Былая уверенность, что его нервная система выдержит этот бешеный темп, тает практически на глазах… Слепящие глаза софиты, пара кружек кофе из ближайшего автомата, тяжелые чемоданы, ритмичные звуки поезда, духота — давно привычные составляющие его жизни. Мигель думает, что если бы Катька Решетникова или Карпенко не отказались бы от кастингов пару недель назад, то ему было куда проще. Сейчас вместо них Таня, общение с которой больше походит на фоновую музыку в наушниках. На протяжение всего времени Мигель просто кусками ухватывает то одно, то другое и лепит, что получается. Денисова просто его расслабляет… С ней можно поговорить молча… В поезде он всегда ленно взирает на неё из-под слегка опущенных век, катая жвачку во рту, и со скуки собирает её портрет, который возможно выходит правдивее, чем весь этот образ стервы, показанный телезрителям. Определенно правдивее. Он идет по длинным, изгибающимся плавными спиралями коридорам и со странной проницательностью размышляет, что периодически его жизнь больше похожа на карусель. Если слишком долго на ней кататься, тебя стошнит. Ключ оглушительно звякает в замке гримёрки, когда до уха долетают шорохи чьих-то шагов. Мигель оборачивается. Сзади — репетиционный зал Денисовой, а в нём — ритмичные звуки чужих движений. Он гипнотизирует взглядом табличку с её именем, прислушивается, силится понять что-то и делает ровно один шаг вперед, вдруг осознавая, что дверь внутрь закрыта не полностью. Усмехается. Они двое чокнутых, помешанных на своей работе человека. Не замечающие ничего, кроме собственных целей, и готовые рвать глотки кому придется, лишь бы на сцене всё было идеально, только так, как видят они сами. Непохожие лишь внешне, разные в своих предпочтениях, виденьях, мыслях и желаниях, но одновременно слишком одинаковые. Едва ли не копии друг друга, даже несмотря на то, что у неё в зале — эстетика и балетные станки, а у него — пуфики для отдыха. Воздух внезапно будто густеет, а темнота, нагретая чужим дыханием, обволакивает со всех сторон и гладит нежно, успокаивая. Мигель останавливается в дверном проеме и взглядом натыкается на стоящую в центре зала Денисову, силуэт которой кажется практически прозрачным. Будто она — призрак, а он — тайком наблюдающий подросток, коим не является уже лет двадцать. Прямая спина, голова чуть приподнята, плечи расправлены. Волосы цвета темного шоколада собраны в элегантный пучок, а мягкие завитки обрамляют лицо, сияют безупречной и очень живой красотой. Вокруг царит атмосфера отрешенности и потерянности — чужое сбившиеся дыхание, давно запотевшие окна, пустынный павильон и сквозящая в воздухе задумчивость. Собственные мысли и эмоции ощутимо начинают оплетать горло Мигеля, не давая сделать и вдоха, и он практически задыхается, не зная, стоит ли дать о себе знать. Раздается тяжелый вдох, и пока Мигель думает, с чьих именно губ он слетел, Денисова мягко встает на пуанты, выдерживая паузу, и вдруг, ускоряясь на каждом следующем повороте, начинает крутить фуэте. Через несколько секунд она превращается в юлу, электронную игрушку, повторяющую одно и то же движение, раз за разом, всё с большим и большим ускорением. Крутится и крутится — минуту, другую, третью… А Мигель просто следит за этим. За этими техничными, выверенными, но такими отчаянными движениями. Таня будто бы хочет быть огнём, живым пламенем, горячей лавой, разрывающей внешний мир, хочет, чтобы сердце учащённо билось, а кровь застывала в жилах. Хочет быть свободной в полёте птицей, но не может достичь этого. Потому что она — не огонь. Таня Денисова — это лёд. Хоть сейчас её тело и полыхает, жар растекается, выворачивая внутренности наизнанку, шрамы зудят, а конечности становятся бесформенными плетями. Татьяна пылает, с каждой секундой всё больше отдавая себя в лихорадочный плен, будто бы для неё это единственные минуты душевного равновесия. Приподнимает ногу, делает вдох, опускает — выдох. И настолько это гармонично, нежно, настолько музыкально, что в какой-то миг Мигель ловит себя на том, что мелодии не существует в действительности, что она звучит лишь в голове. Денисова вращается на носке, разводит руки, отводит ногу в сторону, и ему уже кажется, что она делает не тридцать два, как обычно, а сорок восемь фуэте. Изгибается, словно ласкает себя в танце, едва касается пальцами пола, поднимает душный воздух к потолку и становится пламенем. Пылающая, экспрессивная. Лед, разжигающий огонь вокруг себя. Шестеперов не может сказать, что влюблен; даже не может сказать, что Денисова его привлекает больше, чем он ее. Но сейчас он явно ею очарован. Заворожен её подачей, взглядами на настоящее искусство, грацией и элегантностью. Он думает об этом и думает, и хочет вывернуть собственную кожу, избавиться от нее и убежать куда-то. Наблюдает и наблюдает, смотрит, будто бы поедая глазами, а потом упускает момент, когда оказывается позади неё. Он — реальность, а она — лишь иллюзия, глаза у которой по-прежнему закрыты, но Мигель может поклясться, что всё равно чувствует её взгляд кожей. Под выключенными лампами танцевального зала Денисова, наконец, пробуждается от вечного сна и выплескивает все свои эмоции в одно мгновенье. Танец для неё — это лишь переполняющие, сдерживаемые и льющиеся через край эмоции. Она сама — одна сплошная эмоция, и Мигеля искренне поражает то, насколько сильно он мог ошибаться в своих выводах. Когда он кладет руку ей на поясницу, на то место, где талия мучительным изгибом перетекает в бедро, Денисова даже не вздрагивает от неожиданности. Она изначально чувствует его присутствие в зале, в воздухе, даже не слыша шагов и не видя тени. Будто какая-то невидимая тонкая нить, идущая от него, до скрежета впивается в её кости, не дает пошевелится и заставляет прочувствовать. Она, чёрт подери, не хочет чувствовать. Такая отстраненная, задумчивая, отчужденная, и кажется — дотронься — и разобьется, как хрустальная статуэтка. Что-то внезапно натягивается и с треском ломается внутри у Мигеля… А потом… А потом уже ни малейшей неловкости не чувствуется между ними, когда он поднимает Таню в такт несуществующей музыке, а она вытягивает носки в идеальном балетном подъеме, закидывает голову назад и прогибается в спине. Гибкая, изящная, женственная… В воздухе повисает удушающее напряжение и, чуть подрагивая, передает дрожь в пальцы Мигеля. Он и близко не стоял с классикой, пока она посвящала ей всю свою жизнь, пахала около балетных станков дни и ночи, выслушивала замечания от балетмейстера, а потом пила успокоительное пачками, сидя на холодной туалетной плитке. Денисова сломлена своим одиночеством, а Мигеля уже давно, даже не жуя, проглотила собственная карьера. Такие похожие и в то же время абсолютно разные… Его сбившееся дыхание и её поверхностное смешиваются между собой, превращаются в единую мелодию, в такт которой становится так важно попадать. Шестеперов мягко движется только по ему известной траектории, тщательно вслушиваясь в ритм женского сердцебиения, а Денисова замирает, так и не открывая глаз. Делают аккуратный поворот, и женщина снова оказывается на паркете. Уверенно стоит на носках, поворачивается лицом к Мигелю и протягивает свою ладонь вперед. — Веди, — на выдохе. Эмоции — на грани. Его обувь практически бесшумна, а её ещё толком неразношенные пуанты слишком громко врезаются в пол. Денисова просто неотразима — истинная чистота и грация. Она чувствует чужую неуверенность и даже не пытается давить, на ходу подсказывая, что и как следует сделать. Крутиться вокруг своей оси, отскакивает назад, будто бы обжигаясь, снова обхватывает мужскую ладонь своими тонкими пальцами. Движения её точны и слишком идеальны, на лице отражаются нужные эмоции, вплоть до мельчайших деталей, до каждого изгиба хрупкой шеи. Они кружатся по периметру зала в неистовом танце, отбрасывая множественные бордовые тени и рождая многократные блики, отражения, пятна. Словно осенние листья во власти сурового ветра, как заигравшиеся мотыльки вокруг пламени свечи, позабыв и себя, и окружающий мир. Плывут по залу, кажется, даже не наступая на пол. Взгляд Мигеля время от времени падает на зеркало, и вдруг он понимает каково это — смотреть в зеркало и не видеть себя. Видеть только Таню — более чувственную, более страстную, более живую. А эта мелодия… Ох. Она идеально соответствует им. Мигель выпускает ее, подхватывает снова, и мир для них одновременно меркнет. Остается только танец — один огромный, длиной в жизнь, танец, где они меняются местами и ролями — то он ведет ее, уверенно и бережно; то она, нежно и плавно. Танцуют, танцуют и танцуют, словно умалишённые. Минуту, вторую, десятую… Пока, наконец, Шестеперов не замечает, что чужие пуанты давно окрасились в тёмно-красный. — Денисова, стой! Делает шаг к ней, а она — от него. Серый взгляд выглядит словно затуманенным, мечется с одного предмета на другой, будучи не в состоянии сосредоточится на чем-то, и вся иллюзия, так быстро поглотившая Мигеля, рассыпается прямо на глазах цветными осколками. Татьяна слышит шум крови в своих ушах, а он — бешеный пульс их общей мелодии. — Остановись! С силой хватает её за запястье, дергает на себя, заставляет опуститься с пуантов вниз, и её глаза непонимающе останавливаются на его лице. — Что ты делаешь? — У меня к тебе такой же вопрос, Денисова. Какого хера ты тут устроила? Кожа у неё бархатная и мягкая, обжигающая, а глаза такие ясные, будто все происходящее — абсолютно нормально. Мигеля будто окатывает кто-то ледяной водой, а окончательно отрезвляет собственное сердцебиение. — Мне показалось, что ты не был против, — усмехается, одаривая его ироничным взглядом и лицом «серьёзно?». — Или же присоединился просто так? Он не знает, что ответить. Мигель вообще не понимает, что делает здесь, зачем ведет этот бессмысленный диалог и почему, черт подери, мысли Денисовой волнует его больше, чем собственная подготовка к съемкам. Ему нужна победа в этом сезоне, но вместо того, чтобы уйти, он даже на сантиметр не сдвигается, будто пустив корни в этот гребаный ледяной паркет. Пустил корни в ее пол, а Денисова — в его мысли. — Я лишь помогал тебе развлечься, — лжет. — И вообще, — меняет тему, — ты взрослая женщина. Тебе делать совсем нечего? Но Таня на провокацию не отвечает… Лишь молча отворачивается от него и, соскользнув вниз, принимается развязывать ленточки на своих балетных туфлях. Движения её небрежны, суетливы и неуклюжи, спина остается до неприличия напряженной, а пальцы предательски путаются между собой. Мигель внимательно следит за этим и отчетливо понимает, что не в состоянии просто взять и уйти — не может, даже если бы и хотел. — Давай помогу. Опускается прямо на пол, аккуратно обхватывая своими теплыми ладонями правую женскую ногу. — Я сама могу — Не сомневаюсь. Кладет ее лодыжки около себя, бережно снимает пуанты и аккуратно проводит пальцами по стопе, около пятки нажимая чуть сильнее. Эта заботливость делает его абсолютно непохожим на самого себя, такого, каким его привыкла видеть Татьяна. Будто это два совершенно разных человека, которые не имеют друг к другу никакого отношения. Немного сгибает ободранные женские пальцы, и Таня не сдерживает шипение, невольно морщась и вздрагивая. — Смотрю я на тебя, Танюха, и не могу понять — вроде бы и не дура, но ведешь себя иногда именно так, — усмехается, непроизвольно пытаясь перехватить её взгляд. — Вот объясни мне, зачем доводить себя до такого состояния? Кайф, что-ли, от боли ловишь? — Не твое дело, что я ловлю, а что нет. — Было не мое, станет мое. Быстро убирает засохшую кровь с ее ног и ловко выуживает аптечку, всегда находящуюся в подобных студиях. Денисова смотрит и осознает, что не помнит, когда за ней кто-то так ухаживал. Поведение Мигеля окончательно приводит её в замешательство. — Знаешь, — говорит она, — когда я еще училась в университете, нам постоянно говорили, что если ты никогда не проводил целую ночь в зале, то не имеешь права называться полноценным танцовщиком… — О, я ночевал. Поверь мне, даже не один раз. — И к чему готовился? — Ни к чему, — равнодушно пожимает плечами. — Подобные ночные занятия скорее просто помогали мне собрать мысли в кучу, когда это было необходимо, и найти правильный выход из ситуации. Да и ощущение это… будто погружаешься в бездонную пропасть… Бесценное чувство. Мигель держит её лодыжки в своих ладонях с такой заботой и нежностью, что она даже невольно задумывается: не является ли образ равнодушного и толстокожего наставника подделкой? Его внезапная искренность становится какой-то подкупающей, и Таня теряется, не зная, что должна ответить. В первые в жизни не может подобрать нужных слов, а когда он переводит взгляд на неё и смотрит так, словно сейчас доверил самую большую тайну, её желудок и вовсе делает сальто. — Ты тоже думаешь, что я не заслуживаю это место? — решает ответить искренностью на искренность, так, как делала крайне редко. Молчание. Мигель обрабатывает ранки антисептиком, прикрепляет пластырь, поднимает голову, и Таня видит в его глазах множество вопросов, на которые ей так не хочется отвечать. — Ты, как никто другой, заслуживаешь это кресло, — отвечает прямо, настолько серьезно, что у неё голова начинает идти кругом, а в горле неожиданно пересыхает. — И даже не думай сомневаться в этом, Денисова, даже не думай. Здесь, в шоу-бизнесе, без твердой уверенности в себе обойтись нельзя. Если не будешь уметь защищаться и отстаивать себя, своё мнение, тебя просто сожрут. Молча убирает аптечку, а Таня подтягивает ноги обратно к себе. — Знаешь, на съемках в Украине была абсолютно другая атмосфера, — старательно улыбается, просто чтобы перестать ощущать себя такой потерянной. — Там все хорошо знали друг друга, искренне помогали, когда в этом была необходимость, быстро становились друзьями, и конкуренция не ощущалась настолько остро. Мне до сих пор сложно принять, что тут подобного не было и не будет, — устало трет ладонями виски и вздыхает. — Бьюсь об заклад, все здесь только и ждут, что я как-то облажаюсь. — Ты утрируешь. — Я приуменьшаю, — подпирает голову ладонью и пристально смотрит в глаза мужчине. — Ты не обращаешь на это внимания, вероятно, потому, что уже привык к такому отношению. Тебя это не напрягает так сильно, как меня, и для тебя косые взгляды в спину — норма. — Денисова, не сходи с ума. Все здесь воспринимают тебя как настоящего профессионала. Просто подожди немного и адаптируешься. Мне тоже сначала было непривычно. — Не думаю, что смогу привыкнуть к жизни на три страны, постоянным расставаниям с сыном и мерзким оскорблениям за спиной… Это… это не для меня, — Татьяна заминается, лицо её болезненно морщится, и она долго подбирает слова. — Раньше меня травили только в социальных сетях, а сейчас уже прямо со сцены… Не представляю, что должна сделать, чтобы этот кошмар прекратился. Мигель мрачнеет прямо на глазах, спрашивая: — Так ты решила устроить эту частную дискотеку только из-за слов Софьи? Обиделась на меня? — и бьет не в бровь, а в глаз. — Никогда не подумал бы, что твою уверенность в себе можно так легко надломить. — А я никогда не подумала бы, что ты можешь пропустить в проект непрофессиональную грубиянку. Одновременно поворачивают головы, отвлекаясь от посторонних раздражителей, и смотрят так, будто сидят за шахматной доской. Воздух во всей комнате сгущается, словно пропитанный цементом, а внутри этой густоты — там, где некоторые предметы остаются такими же, — Мигель улыбается ей слабо, но как-то понимающе, словно не очень удивлен её откровениям. От этой душной гримасы Денисовой начинает казаться, что комната сужается, а стены вот-вот навалятся ей на плечи. Почему с ним всегда так сложно? Чужой взгляд устремляется на её сжатые ладони, будто от него невозможно ничего утаить, потом на лицо. Мигель словно всю жизнь начеку, всё замечает, собирает сведения, откладывает их в памяти, как солдаты складывают пушечные ядра для атаки или кирпичи для строительства крепости. — Так ты не узнала её? Татьяна смотрит и смотрит, вдруг понимая, насколько общение с Мигелем походит на игру на фортепиано: стоит, исполняя мелодию, взглянуть на зрителей, как тут же собьешься. — А должна была? — Боже, ты не перестаешь меня удивлять, — смеется так искренне, что Таня морщится, не понимая, чем могла его так развеселить. Смех этот слышится, впрочем, недолго и, став очень серьезным, Мигель объясняет: — Ну, во-первых, для первого кастинга Софья станцевала на вполне достойном уровне. У неё отличная база, она имеет представление о других стилях, у неё запоминающая внешность… — Поверить не могу, что слышу это от тебя. И это я ещё пропускаю в проект за внешние данные? — Дело не в том, что Софья выглядит лучше остальных, — спокойно отрезает Мигель. — А в том, что она входит в один достаточно известный российский vogue дом, и когда ты начала на всю страну критиковать её подготовку, то автоматически оклеветала и всю их команду. Денисова смотрит на него неотрывно, пристально, пронизывающе, и будь Мигель чуть слабее, его разделил бы пополам этот взгляд, просто разрезал, и края были бы ровного среза с точностью до многих миллионных миллиметра, как от лазера. — И почему меня должно волновать это? — Да потому, что сама Софья не только хорошая танцовщица, но и настоящий универсал, способный вытащить любой стиль на достойный уровень. Но из-за того, что тебе не нравится тверк, она вообще чуть не завалила кастинг, — Мигель делает паузу и продолжает: — Её дом мог бы раздуть такой скандал, что зрители начали бы сомневаться не только в честности нашего проекта, но и в твоем личном профессионализме. Поверь, общество слишком хорошо умеет осуждать того, кто этого не заслуживает. Ты должна просчитывать все ходы наперед. Всё замирает и исчезает на мгновение, которое длится безвременно вечно, как кажется Мигелю. В глазах Тани — догадки, предположения, размышления… В них, может, есть зернышко осознанности, а, может, и пустой орешек… Не узнает, пока не расколет. — Она нагрубила мне, — задето. — Обычная защитная реакция. Можно подумать, будь ты на её месте, то поступила бы иначе, — успокаивающе. — Просто не принимай все так близко к сердцу, Денисова, и научись, наконец, видеть в людях не только то, с чем они пришли на кастинг. В этом и заключаются их взаимоотношения: смотрят или так старательно не смотрят друг на друга, так продуманно держатся на расстоянии, так спокойно-сдержанно обращаются друг к другу — и в то же время какое напряжение между ними, какое-то четкое взаимопонимание. — Мне сложно видеть кого-либо, когда мне грубят прямо со сцены. — Она просто защищала тверк так же, как ты защищала бы свой балет. Забей уже. — Ладно, — сдается. — Посмотрим, что она ещё умеет. Они даже не сидят рядом, лишь говорят по очереди, дополняя и поправляя друг друга. Во взглядах и жестах — ни фамильярности, ни намека на близость, но все равно совершенно ясно, что они вместе. — Так на кастинге ты разволновался за репутацию шоу или лично за мою? — Естественно за твою, — усмехается, но Таня не успевает поймать в его глазах нужные эмоции. — И давай ты уже забудешь про эту тему? Прекрати думать и расслабься. Денисова моргает, сфокусировав взгляд. — Что? — прослушала. — Ты думаешь слишком много, — повторяет Мигель. — Давай-ка потанцуем лучше, — и поднимается, утягивая ее за собой. — Мне говорили, что, когда я обнимаю женщину, она перестает соображать. Женский смех звучит так свободно, так естественно, и внезапно Шестеперов понимает — Денисова ни кукла, ни статуэтка. Она — женщина. Настоящая и даже не стеклянная. — Как тебе удалось запихнуть столько самомнения в такую тесную толстовку? Он мимолетно усмехается, всматривается в ее глаза и вдруг четко осознает ещё одну вещь — Таня, хоть и симпатизирует ему, никогда не променяет спокойствие в собственной жизни на что-либо другое, что-либо требующее необдуманности. — Практика, Денисова. Долгие годы практики. За окном начинает светать.