Белые кирпичи

Марио ничего не отвечает; злость с долей бешенства кипит внутри, но ледяная корка безразличия не позволяет ей перелиться через края, чтобы устроить в доме катаклизм. Он вскакивает со стула, для себя непозволительно небрежно захлопывая крышку ноутбука, быстрыми шагами выходит в коридор, обувается, накидывает куртку и выходит из квартиры, громко хлопнув дверью. Прохладный воздух ноября на несколько секунд остужает, и Марио нервно кутается в одежду, чувствуя, насколько сильно его раздражает окружение. Он злится на мать, как никогда раньше, пока идёт в единственное место, где его поймут; заходя в подъезд — чувствует обиду и подкатывающие к горлу слёзы. Жмёт на звонок, не в силах перестать думать о только что произошедшем, ждёт момента, когда ему откроют, как божественного чуда. Марко появляется в дверном проёме после негромко щелчка замка и быстро оглядывает своего гостя. — Марио? Марио смотрит на него, как на последнюю надежду, готовый броситься на шею прямо сейчас; глаза нещадно щиплет, он хочет выплеснуть эмоции как можно резче, потому что нет сил больше так жить, но лишь судорожно выдыхает: — Пошли побродим… Дважды повторять не приходится. Удивление на лице Марко сменяется серьёзностью, и он молча закрывает дверь. Через минуту выходит переодетый, на секунду приобнимает Марио за талию, шепчет «Пошли» и быстро спускается по лестнице. Пока они обходят гаражи, солнце прячется за тучами; небо хмурится, но не настолько, чтоб ожидать дождь. Разрушенная стройка сверкает белым кирпичом на голой земле, призывая в свою жутковатую обитель скрыться от жестокого мира. Марко переступает через старые доски, уклоняется от низко висящей арматуры, открывает обветшалую дверь и заходит в маленькую комнатку. Атмосфера здесь роднее собственного дома, возможно, из-за того, что слишком много в этом месте было пережито, а, возможно, из-за того, что рядом не менее родной Марио, который одним своим присутствием вынуждает забыть о насущных проблемах. Они не так часто бывают вместе, чтобы позволить будничным помехам вторгаться в драгоценные минуты, но иногда иначе не поступить, иногда нужна поддержка любимого человека, когда семья попросту отворачивается. — Иди сюда, — Марко садится на старый подранный диван, который хранит в своём паралоне тайну их отношений; Марио послушно садится рядом и наконец-то позволяет себе прильнуть к чужой груди, обвив руками талию и уткнувшись лицом в шею. — Мар, я не могу так больше… Нет моих больше сил… Сегодня была последняя капля, — ком встаёт поперёк горла, когда злость вновь нападает океаническими волнами, подгоняемая неукротимой обидой и чувством собственного бессилия. Хочется плакать — говорят, может полегчать, — но он знает, что слёзы ничем не помогут. Марко молча гладит его по спине, успокаивая и поддерживая; не торопит — понимает, что ему и так всё расскажут, и спешка тут ни к чему. — Я сорвался… и… высказал всё, что я о ней думаю. Марио поднимает голову и смотрит блестящими глазами, полными обиды и растерянности. Взгляд Марко в противовес спокойный, понимающий, он усмиряет бурю внутри, и в этом спокойствии хочется утонуть, просто захлебнуться и исчезнуть, чтобы перестать чувствовать себя виноватым за то, что нервы впервые сдали за два с половиной года вечерних ссор и односторонних извинений поутру. — Ты не мог держать это в себе вечно, — тихо говорит Марко и осторожно касается внешней стороной ладони гладкой щеки. Марио тяжело выдыхает и закрывает глаза, подаваясь навстречу ласке. Пламя внутри вновь разгорается желанием выплеснуть эмоции во всей красе, но заботливый поцелуй в лоб гасит их сырыми дровами. — Я и не сдержал… Когда я увидел, как она снова едва держится на ногах, подолгу смотрит в одну точку и смеётся над каждым собственным словом… Меня просто прорвало. И теперь я чувствую себя виноватым, хотя и не сказал ничего такого… А получил в ответ, что я, видите ли, «никогда не хочу видеть её в таком состоянии» и «не мне её учить, что делать»… Я не знаю, что теперь, Марко… Хочется пойти напиться, но, чёрт, я сам только что от этого сбежал!.. Марко не знает, что должен сказать, — пусть ситуация не первая, и даже не двадцать вторая, — но знает, что Марио необходимо отвлечь, пока он в порыве не накрутил на себя ещё больше лишних чувств, поэтому скользит большим пальцем к подбородку, наклоняется и целует искусанные губы. Марио подаётся в ту же секунду, словно ожидал этого, расслабляется и льнёт ближе, чувствуя сильные руки на спине. Он всё ещё смеётся и удивляется с того, что в полуразрушенном здании из странного белого кирпича на ветхом скрипящем диване чувствует себя гораздо более защищённо, чем дома. И Марко каждый раз загадочно улыбается в ответ, хитро щуря глаза, мягким голосом разбивает все щиты протеста и вынуждает остаться с ним на ночь; щекочет по утрам шею легкими поцелуями, вызывая сонную улыбку, и просто превращает в пепел все негативные эмоции, чтобы лукавым взглядом развеять его над штилем в душе. — Не вини себя, — шепчет ему Марко, разорвав поцелуй на короткое время. — Ты не виноват, ни в чём. Я вообще удивлён, что ты так долго держал это в себе. Слышишь? Не смей винить себя… — и снова целует, понимая, как легко переключить Марио с негатива, когда чувствует обнимающие за шею руки. Марко винит себя, что никак не может накопить на собственную квартиру, куда они смогут переехать вдвоём, хоть и живёт со своей матерью более, чем дружно. Но видеть эти полные обиды каре-зелёные омуты с каждым разом всё невыносимей. — Останешься со мной? — тихо спрашивает Марио, смотря на него взглядом обречённого на казнь раба. Марко закрывает глаза и касается его лба своим, наполняясь необъяснимой нежностью к этому человеку: — Это я у тебя должен спрашивать. Марио ненадолго замирает, затем слабо кивает и снова подаётся в объятия, устраивая подбородок на чужом плече, размышляя о том, как сможет расплатиться за все эти чувства, ему адресованные. Марко невесомо целует его в щёку, поглаживает по волосам и думает, что на четвёртом курсе может позволить себе работать усерднее. Марио более, чем достоин счастливой жизни, а осуществлять желания не так уж сложно, если есть, для кого.