Неважно.
Во тьме ничего не важно. Если тонуть, то оборвав ненужные нити. — Здесь не курят. Недовольное лицо напротив очень напрягает и наводит невыносимую тоску. Хотя она и без того прожгла его мозг, не хуже затлевшей между пальцев сигареты. — Здесь не выёбываются. Гэвин зло шипит на незнакомца, бросая ему в лицо окурок. Блестящий пепел опадает на пол, согревая мрачный чёрный кафель теплом. У Гэвина паршиво на душе. Очень. — Не будь таким резким, пацан. — Улыбается тот. Всё также херово. Почесав затылок, роняя мелкие искры, он выходит из туалета. Оставив там незнакомца, незакрытое окно и последние искры тлеющей сигареты.***
— Ты выглядишь, как обсосыш… — скептически осведомляет сестра. Она переводит взгляд на зеркало, продолжая рисовать чёрные стрелки, совсем не парясь на счёт их ровности. Чисто формальность. Не их же будут ставить раком. — Лучше так, чем… Чем как шлюха… И ретируется быстрее, чем получает в затылок громкие маты и подушку. Дверь тихо захлопывается — тишина. В доме всегда слишком пусто. Чересчур одиноко. Невозможно находиться.***
— Опять ты. Дверь со скрипом захлопывается, отделяя шум от покоя. И Гэвин был бы даже рад этому умиротворению, если бы не остальные факторы нахождения его именно здесь. — И ты, — всё также ядовито произносит в ответ Гэвин, сжимая пальцы чуть сильнее. Он всё также херово выглядит и не суть. Даже так, ему комфортно. Скорее наоборот. Лишь так ему комфортно. Удобно. Правильно. Какого хрена перед кем-то унижаться? Строить из себя идеал?Зачем?
На улице чуть ниже нуля. Ветер гуляет не на шутку и прокрадывается сквозняком сквозь щели приоткрытого Гэвином окна. Треплет волосы, оставляет новые складки на тонкой кофте. Дымок от сигареты дрожит и вытанцовывает свою самбу под иностранную приглушенную мелодию снаружи. В проходной всё также тихо. Разве что шуршание одежды и дыхание. Как и прошлый раз, незнакомец нагнетает своим присутствием, никуда не уходя. Он смотрит так, словно хочет выжечь в нём ничто иное как «бесишь». Либо же Гэвин настолько скептически относится к чужим. Ещё какое-то время парень стоит рядом. И в итоге застывает взглядом на тлеющей сигарете. Россыпь пепла в очередной раз попадает ему в лицо — сквозняк. — Даже ветру ты не нравишься, — с улыбкой шепчет Гэвин. Незнакомец пожимает плечами, скалясь. Его саркастичный взгляд и белоснежная улыбка ещё надолго заседает в голове. Пусть каждый день Гэвин то и делает, что выбивает мысли, собирая злым взглядом ненавистное осуждение. Он всего лишь подросток. Очень трудный подросток.***
— У тебя мать — проститутка. Думаешь, твой отец — правда, твой? — ехидный смешок режет слух, оставляя некрасивые алые полосы на чужом лице. Яркие кровавые пятна остаются на сером пуловере, некогда бывшим белым. И Гэвину кажется, что это — правильно. Что лишь так люди понимают и доказывают свою правоту. С помощью боли. Чаще моральная. Слова бьют больнее, но после них не болят кулаки.***
— Как неожиданно… — говорят откуда-то с входа. Гэвин всё также хитровыебанно ухмыляется, закуривая вторую сигарету. Он передумал уходить ещё тогда, когда услышал чужие шаги возле сортира. Будто знал. — Разукрашенный… Неужели избили? Очередная ухмылка совсем немножечко бесит Гэвина. Долгие взгляды стали чуть больше надоедать. Но это всё также не есть поводом для ухода.Почему-то.
Его уже морозит. Ссадины неприятно пульсируют, а царапина у глаза — щиплет. Не столько больно, сколько приятно. Ведь его противник (скорее, жертва) ушёл с вывихнутой ногой, сломанным пальцем и кучей кровоподтёков. Это того стоило. — Не хочу показаться каким-то туалетным психологом, но мне кажется, что лучше бы тебе в следующий раз не действовать по воле эмоций. Подумай.***
— Опять этот спидозник. — Эй, ребят, а вдруг он просто тормознутый? — Вы бы видели, как он вчера Эда избил! Точно умалишённый! Гэвин молча сжимает кулаки. Кажется, ручка в них хрустит, разваливаясь на стержень с чернилами и мелкую россыпь осколков. Он пытается сдерживаться. Пока не трогают его мать, он не тронет их. Вполне справедливо. — Наверное, в мать пошёл! Та тоже была убожищем ещё… В очередной раз его телом правят эмоции. Кем бы не был тот чудак, но…Прости, нихера у него не получилось…
***
— Между делом, я знал, что эта херь заново произойдёт. Подоконник напротив прогибается — тёмный силуэт застывает у полуоткрытого окна, вглядываясь во мглу. Кажется, он переживает всё заново. Новые синяки болят, отдаваясь по всему телом резкими импульсами и Гэвин готов в любой момент свалиться, плача, как девчонка. Его воспитывали, как мужчину. Как защитника, как хорошего брата, как достойного человека. И мать желала лишь лучшего, надеясь на него. Надеясь на его разум и честность. Прежде всего, себе. — Эй… — голос знакомого незнакомца немного дрогнул, и на момент Гэвину показалось, что его рука потянулась к нему. Всего на миг. — Я сейчас. Гэвин усердно вытирает ладонями влагу, слишком громко шморгая носом. Ему стыдно. Перед мамой. Ни разу ни перед этим… Вскоре в дверях туалета появляется тот же парень. В его руках бутылка какого-то вина. Невкусного, кислого, но сейчас нет настроения перебирать… Да и возможности… — Мне кажется, ты слишком много на себя берёшь, — всё же говорит он, ставя на подоконник два бокала. Склянки наполняются чем-то бордовым, вязким и странно пахнущим. У Гэвина болит голова, ноги и… душа. Ему всё также очень херово. Была бы возможность это исправить… — Ты старшеклассник? — Выпуск, — хрипит в ответ Гэвин. Он не уверен, его ли это голос? Он ли ответил? Ведь говорить с кем-то здесь было под запретом. Знакомиться нельзя было. Никогда. Его рамки — тишина. Она должна быть всегда с ним. Ты должен обрывать все нити. Но почему-то сейчас эта та ниточка, которую Гэвин предпочитает самостоятельно завязать у себя на шее. — Ты слишком много пьёшь. Делай перерывы… Гэвин одаривает саркастическим взглядом своего «собутыльника». Разве не тот принёс ему бутылку. Вероятнее всего, с целью — споить. Разве он сейчас самостоятельно не упрощает ему задачу. — Я не настолько ублюдок. Эта усмешка… — Как же… Ветер рвёт последние клочки тишины, оставляя рваные дыры. Уже ничего не вернуть. Даже если… Блядь. Нихера не хочется. — Почему ты постоянно здесь? — А ты? — Гэвин поджимает губы, глядя в глаза напротив. Он уверен, что на этот вопрос не ответит никто. Потому что он — просто подросток, который сбегает от реальных проблем. А тот… — Я просто отвлекаюсь. Непонимающий взгляд вглядывается в собеседника. Серые глаза блестят, отражая луну. Наверное, это всё блядски смешно, но именно эти глаза невероятно завораживают Гэвина. Он смотрит долго. Пристально. И не может отвести взгляд. Его бесит собственная безвольность. Кулаки уже не сожмутся. А слёзы не прекратить. — Я просто… — Гэвин вдыхает, рвано шепча, — заебался… Его голос слишком дрожит. И парень напротив привстаёт, закрывая окно. Он почему-то беспокоится, но это не заставляет его чувствовать жалость. Ему просто хочется. — Я хочу сделать всё, лишь бы кто-то сказал мне: «Да, ты молодец»; «Это правильно»; «Так и нужно»… Я просто хочу быть примерным ребёнком для матери, а не изгоем всего мира… Сейчас всё это напоминает больше дешёвую драму, бюджет которой заключается в четырёх стенах пропахшего хлоркой сортира. Но им так похер, что даже стыдно… — Я пытаюсь… — голос предательски дрожит, — Я, правда, стараюсь… Почему же нихера не выходит? Что я, блядь, делаю не так?.. Губы напротив ни разу не раскрылись. Никто не собирался ничего говорить. Пусть серые глаза всё также блестят, Гэвину кажется, что они говорят больше, чем школьные психологи. — Что, блядь, этому ёбаному миру не нравится?! Гэвин упирается на руки, сжимая пальцы в кулак. Его ноги не достают до кафеля, подрагивая. И очередные солёные капли текут по наклонённому подоконнику всё вниз. Они разбиваются, словно никогда здесь и не были. Не было ни его, ни его. Ни этого распитого вина и почерневших от пепла бокалов. Не было затлевшей сигареты. Не было сквозняка.Ничего не было.
Гэвин не успевает глотать воздух. Он остервенело цепляется за чужие плечи, вжимаясь в прохладное стекло. Его пальцы дрожат от напора и волнения, а подоконник опасливо скрипит. Но это сейчас никого не волнует. Чужая нога встает между его коленей, заставляя всё ближе жаться к окну, всё чаще вдыхать, всё ярче чувствовать… — Я не… — Заткнись. Гэвин поджимает пальцы на ногах, не зная, куда их девать. Подошвы громко шаркают по стенке, постоянно трясь. Эта громкая тишина нравится им обоим. Где-то там играет музыка. Где-то там лицемерие превращается в ярость. Где-то там люди бьются за уважение и статус.Где-то там.
Но это всё за дверью. За дверью, где уже завтра никого не будет. Ни его. Ни его. Ни сигарет.