Стервятники

      В последнее время я так заработался, что за всеми этими обязанностями, задолженностями и бытовыми заботами совершенно выпал из сети: днями работал над альбомом, писал новые тексты и уже договорился о нескольких коллабах с классными музыкантами, чтобы снять им клип с красивой картинкой, а, к тому же, совсем недавно мороки прибавилось и от похода в Госдуму. В общем, от меня-блогера осталось совсем ничего — лишь пара проходных роликов в месяц и клипы благодаря тому, что музыка полностью меня охватила.       В один из заснеженных дней я вышел вместе с Ксюшей — оказавшейся, помимо всего прочего, очень комфортным мне человеком и хорошим другом — в торговый центр за покупкой нового оборудования и более качественных наушников. Признаться, зиму в Петербурге я просто ненавидел, хоть сам родом и из еще более холодного Архангельска; мечтал как можно скорее уехать в теплые страны и чем раньше, тем лучше, потому как терпеть мороз до костей совсем невесело.       Грязный, желтоватый снег скрипел под ногами, а я кутался в пуховик, зажав меж зубов сигарету. Сейчас даже покурить — целый геморрой: после десятка затяжек сразу сопливишься от ледяного воздуха, табак почти не чувствовался от окоченения и держать сигарету в пальцах холодно. Правда, были и свои плюсы — поддавшись игривому настроению (чтобы окончательно не погрязнуть в тоске), зачерпнул немного снега и бросил в Ушакову, долго еще улыбаясь и смеясь над ее гневным возмущением.       Мокрые снежинки из-за сильного ветра ебашили прямо в лицо, налипали на ресницы и забивались в ноздри, так что приходилось опускать голову и смотреть себе под ноги, но, когда мы подошли уже к самому ТЦ, из-за кучи людей вокруг невольно приходилось щуриться и, чтобы не столкнуться с кем-то, смотреть вперед. Сейчас я думал, что привычно в зимние дни, лишь о том, как бы быстрее добраться до теплого помещения и перевести дух, но что-то дернуло меня повернуть голову вбок — казалось, уловил нечто краем глаза.       И я не ошибся. В десятке метрах от нас стоял собственной персоной Хованский, и это точно был он: все то же черное пальто, неизменная бутылка пива в руке и отвратительно-нелепые кудряшки, припорошенные снегом. Он высоко, визгливо смеялся над чем-то, стоя между своих дружков, широко улыбался, обнажая зубы, и размахивал эмоционально руками, но, как только наши взгляды встретились (видно, смотрел я слишком пристально) он замолчал, улыбка слезла с лица, и я тоже замер.       Я видел даже отсюда в его глазах узнавание. Да, определенно, на несколько милисекунд он замер, уставившись на меня, а я не мог пошевелиться, в полуха слушая болтовню Ушаковой.       — Дим, — окликнула меня она, и я наконец вздрогнул, сбросив с себя оцепенение, — ты чего?       Но Ксюша тоже умолкла, и, проследив ее взгляд, я понял: она тоже его увидела. А ведь Юра даже и не подумал как-то реагировать — просто продолжил гоготать со своими приятелями, а для меня время словно замедлилось под потоком мыслей и воспоминаний.

— Ларин, что ты думаешь о Хованском?

      Нет, я не переживал. Наши отношения уже давно достигли той черты, когда ни один не способен даже злиться — все слишком надоело. Это похоже на прохождение игры: сначала ты аккуратно ее изучаешь, потом с восторгом и бурей эмоций проходишь основной сюжет, а, привязавшись, долгое время после этого не бросаешь игру несмотря на бессмысленность поведения — ты упрямо и бесцельно бродишь по карте, изучая виртуальные окрестности, выполняешь дополнительные задания и отчаянно пытаешься получить хоть долю тех ощущений, что были в начале, как будто подсел на наркотик и выжимаешь все до последнего.       Так и у нас. Осталось даже не разочарование, не пустота; просто никаких эмоций. Смотришь — и будто вы незнакомцы, общавшиеся тысячу лет тому назад, как если б встретил приятеля с начальной школы. Но, конечно, я прекрасно знал Хованского, изучил его в прошлом вдоль и поперек и, должно быть, именно поэтому сейчас мне настолько неинтересно, настолько… похуй. Все что волновало в прошлом, все эти обиды и претензии, какие-то глупые ссоры по глупым причинам, все это кажется таким недостижимо далеким, уже прошедшим; испытываешь этакую ностальгическую тоску, вспоминая, как же раньше все это затрагивало до глубины души. И то ли ты уже пересытился этим, то ли просто надоело, а, может, все слишком поменялось — но вместо того урагана конфликта ты лишь по-старчески пожимаешь плечами, мол, ладно, было и прошло.

— Вы ведь еще общаетесь с Юрой?

      А ведь и правда; какой теперь конфликт? Набей я себе татуировки два года назад, подайся в реп или сделай хвостик ради рофла, уж точно, ты бы слил фотографии раньше меня самого, лишь бы доказать всем, какой я лицемер, визжал и размахивал на камеру, слюняво, желчно высмеивая мои преображения и заранее опровергая все мои возражения «гадким лицемером», «крысой» и прочими нелестными эпитетами. Но сейчас все, что между нами происходит, а я уверен, что вспоминаем мы друг друга совсем нечасто — даже когда напрямую напомнят: слишком скучно от одной лишь мысли — редко, очень редко нейтральное упоминание вскользь где-нибудь в прямой трансляции или заезженные шутки, которые, скорее, пошучены для формальности, потому как не веселят даже ньюфагов.       Хорош и я. Ладно там, изменения и все такое, но при очередных конфликтах, даже просто новостях об этом мне скулы сводит от кислого ощущения «протухшести» — кажется, я перерос игры в войнушку, сейчас которые навевают только тоску. Какая разница, если я еще раз назову тебя мерзким и продажным алкашом, а ты в ответ меня — высокомерной гнидой? Ведь все равно каждый останется при своем, ведь все равно это ничего не изменит; наша борьба не закончилась поражением кого-то из антагонистов, как бывает в романтичных приключенческих историях, мы даже не умерли в один день — она просто потухла. Исчезла, пропала, как слабый огонек в порыве ветра.       Мы устали сражаться, да, Юр?       Себя я сразу представляю посреди пустыни с ножом из льда и с черной повязкой на глазах, из-за которой ничего не вижу — только чувствую удушающую скуку и томящую жару; чем больше я размахиваю орудием, тем быстрее выдыхаюсь и, кажется, чувствую тающий лед на руке. Бессмысленно, ненужно, неинтересно.       Во рту привкус пепла и горечи. Видимо, все, что осталось от наших отношений — руины и остатки, над которыми кружат стервятники. Даже не так; все эти мелкие шавки, надеющиеся урвать кусочек от наших потерь и взлетов для своей выгоды были тоже в прошлом — сейчас-то и от них остались только скелеты. Все просто надоело.       Я ведь помню, как остро переживал нашу борьбу в начале, да и уверен, ты тоже. Первые неудачи сотрудничества, гордый отказ с твоей стороны — и въевшаяся моя обида; презрение и ненависть с обеих сторон — ты ведь был таким мерзким, причем специально, кривлялся и намеренно делал то, чтобы вызвать наибольшее отвращение у зрителей; мы были словно специально абсолютными противоположностями — я скажу, что трава зеленая, а ты — что красная, скажу, что на «темной» стороне — ты тут же метнешься к героям-спасителям, которым так мнил себя, сражаясь со мной, как со Всемирным злом. Помню и жуткую нервотрепку, искреннюю обиду и презрение к тебе после слива переписок, многочисленные оскорбления в сторону друг друга, в конце концов, оба версуса — и твою злость до сих пор помню, до сих пор во снах мне видится твое искренне-разъяренное выражение лица.

— Смотрел последний видос Хована?

      Я ведь за годы унижений в свою сторону даже пару раз как-то действительно представлял, как ты натягиваешь меня где-нибудь в подворотне, грубо и бесцеремонно пользуешься моим телом вопреки моей воле и принципам просто чтобы раздавить и задеть посильнее; мы ведь оба к этому стремились — подчинить и сломать другого.       Конечно же, я не стал бы подавать на тебя в суд — все-таки, я восхищаюсь тобой. Восхищался, и ты мной тоже — не я один пиздил идеи, да? Мы были в голове друг у друга круглые сутки, даже о любимых девушках столько не думают, не тратят столько времени на изучение и размышление, как на хорошего неприятеля — как врагом, как достойным соперником; но ты повяз как в болоте во всех этих глупых реакциях, нелепых шутках и совместках с Юликом. Меня ты считаешь «мертвым» — но я убил метафорически свой бывший образ, а ты его просто похерил. Печально, когда главные враги становятся просто никем в конце истории, даже на могилы их никто и не придет.

— Вы помирились?

      За это время мы наконец добрались до входа в магазин. Я ни разу не обернулся: знал, что ты, хоть и не повернешь голову, до сих пор следишь за мной. Кажется, что остался последний шанс восстановить, хоть что-то сделать и сотворить нечто разумное из этой груды праха, призвать, блять, феникса и начать новую войну — но ни ты, ни я, как гордые и слишком, до упрямства, злопамятные бывшие соперники не делаем шаг навстречу.       Я переступаю через порог торгового центра, ты теряешься из виду…       Хотя, наверно, это и есть самый логичный конец, что уж тут. Мы совсем изменились, старое забывается, новое уже не трогает… может, стоит все оставить так, как есть?

— Вы с Хованским сделаете фит?

Да поебать мне на него, честное слово. По-хуй. Мы не помирились, мы не враждуем, мы… мы просто никто друг другу — так, мимо проходившие в потоке жизни люди. Забудьте.

      Сердце даже не екнуло.       Покойся с миром, Хованский.