hear you

в этом городе люди стеклянные: схвати покрепче за шею — рассыпятся. быть из высшего общества — выбирать еду исключительно по личным предпочтениям, ходить под тусклым солнцем и приводить в дрожь обслуживающий персонал одним своим видом, — удел особенных. и пусть не вечно жить, как говорят в легендах и сказках, но двести-триста срок тоже большой. хван хёнджин застал переворот в отличие от своих двух братьев, видел как вампиры свергли людей с правящей верхушки, встав на их места. звучит до безобразия бредово, но гуманность им тоже присуща: род людской живёт себе спокойно, при этом не занимая руководящие должности, а вампиры не сжирают их. он был слишком маленький, чтобы участвовать в этом, но слишком взрослый, чтобы не понимать. мама и папа с детства учили, что убивать людей плохо, несмотря на некоторых собратьев, кричащих о том, что человечество — мешки с кровью, годные лишь для пропитания. мама и папа хорошо его воспитали, так что отношение к смертным равнодушно-жалостливое, не более. минхо — середина. та самая каста, когда выше прислуги в доме вампиров ты не перепрыгнешь, но зато достойно зарабатываешь, имеешь право на образование в хороших учебных заведениях, если знания позволяют, и даже можешь голосовать за какого-либо. ли живёт в отдельном домике для прислуги с матерью на территории особняка хван, учится в школе с уклоном в медицину и каждое утро, развешивая кристально-чистое бельё, видит хёнджина на пробежке. хёнджин — сын заместителя главы банка крови в сеуле и врача-онколога. эволюция пошла по наклонной: вампиры тоже подвержены раку, но вылечиться им чуть проще, чем людям. хван знает, что ли смотрит на него украдкой, упрямо пряча взгляд, чтобы это не сочли за вызов или оскорбление, что старшему сложно в учебном заведении, где учатся дети вампиров «попроще». что бы ни говорили сми — жить на равных смертные и не очень не смогут никогда. — хочу себе личную прислугу, чтобы меня слушались во всём, — брату едва исполнилось четыре по человеческим меркам, а он уже растёт избалованным вампирчиком «нового поколения». хёнджин смутно помнит своё детство, когда от людей приходилось прятаться, но даже так считает, что эксплуатировать их от нечего делать — неправильно. — ты не получишь этого никогда, потому что люди не рабы. мама, конечно, строга, но не так сильно как хотелось бы. хёнджина порой это бесит до крепко сжатых кулаков и жжения в клыках. — но этот этот мешок с кровью зло смотрит на меня! поэтому вы должны… громкая пощёчина прерывает тираду. брат заливается слезами, громко рыдая и прижав к горячей щеке ладонь. мать укоризненно качает головой, смотря на хёнджина, но не говорит ничего. разумеется, рукоприкладство было лишним, но ховон заслужил. — спасибо за завтрак. хван выходит из-за стола, поставив стакан со второй положительной в холодильник, и направляется вверх по лестнице под недоуменный взгляд среднего брата. хёнджин так же смутно помнит всю свою жизнь до переворота, как и точный период времени, когда горничная ли со своим ребёнком оказалась частью их семьи. её сын, кажется, младше хвана лет на одиннадцать или около того. мама точно говорила, что женщину с маленьким ребёнком на руках они взяли нехотя, но потом ничуть не пожалели. для ли — поразительная удача, парад звёзд или что-то ещё, ведь стать прислугой для семейства хван — престиж и гордость. минхо, будучи человеком, растёт (стареет) быстрее, потому что выглядит как ровесник. хёнджин всё чаще задумывается о том, как многие из людей прожигают свою настолько короткую жизнь впустую, и злится. — хён, — из приоткрытой двери высовывается макушка менсу. он как раз-таки и родился примерно в тот год когда и ли. — м? хёнджину немножечко стыдно, потому что глаза брата размером с блюдце, когда он ударил ховона, дорогого стоят. старшему не хочется, чтобы подобное случалось в их доме ещё раз. — ты же не отдашь братику-ховону минхо? — мальчик сжимает края тёмно-синей рубашки, глядя в пол. — он хороший. — нет, не отдам. менсу тихо кивает и уходит, так же беззвучно закрыв за собой дверь. хёнджин одним движением руки зачесывает волосы назад, и взгляд невольно устремляется в панорамное окно. минхо собирает опавшую листву на территории в большие чёрные мешки. наверняка он только пришёл со школы, а теперь помогает одному из пожилых дворников. у него тусклая коричневая куртка, в которой он почти что тонет, а плечи ссутулены. хёнджин ловит себя на мысли, что никогда не говорил с ли, а только с его матерью. хван, повинуясь больше любопытству, выскальзывает из комнаты, направляясь в сторону двора. в гостиной и кухне никого нет, так даже и лучше. он хватает куртку, натягивая на ходу. свет бьёт в глаза — им всё ещё сложно находиться под солнцем, ведь глаза начинают неприятно зудеть. снаружи кроме ли тоже никого, будто бы все вымерли и единственный по-настоящему живой тут минхо. хёнджин бесшумно подошёл непозволительно близко, и минхо вздрагивает, но не оборачивается. он кланяется, быстро говоря: — извините, я буду делать всё быстрее. хвана от такой покорности коробит, потому что не этого хотели вампиры, когда меняли устрой. ли даже голову не поднимает, просто быстрее запихивает листья. его сердцебиение набатом звучит в висках хёнджина, и такого с хваном за все прожитые годы не было никогда. он не паникует, происходящее скорее вызывает интерес, и хёнджин подходит почти что вплотную. ли замирает. — простите, я… — т-с, — ускоряется, ускоряется и ускоряется. хёнджин уже не чувствует своего сердца, только минхо. лай собаки разрезает тишину. хёнджин слышит его всегда. абсолютно на всей территории особняка, сквозь толстые стены и гул голосов. можно было списать это на животные инстинкты, голод, но хван чувствует себя сытым, даже когда проходит по больнице, куда доставляют «высших» людей или их слуг с кровотечением. ли не высовывается, упрямо делая вид, что ничего не произошло. он продолжает вешать чистое бельё на заднем дворе с непроницаемым лицом, но хёнджин его слышит. если пройти ночью за водой, то можно услышать, как он что-то учит. если пройтись после трёх дня по второму этажу дома, то подслушать, как подпевает любимой песне, а если бегать по утрам совсем рядом, то пропустить по венам смущение. хван узнает много нового, хотя стоило всего-навсего начать замечать: минхо иногда играет с менсу и чонином — сыном биржевого магната, который иногда заходит к младшему брату. ховон же ничего не говорит, лишь смотрит недовольно из-под нахмуренных бровок. хёнджин пытался уловить что-то в поведении матери или отца, чтобы понять: он единственный, кто слышит? в субботу, когда родители уезжают по важным делам отца, в доме остаются только дети и няня — пожилая женщина, которую слушаются даже младшие братья, несмотря на то, что она человек. хёнджин с ней научился договариваться уже давно, и полная свобода действий в его руках. говорит женщина с ним мало, очень мало, и просто кланяется, поднимаясь в игровую, когда хёнджин сталкивается с ней на лестнице. у хвана нет цели куда идти, просто скучно и одна из маленьких человеческих слабостей в виде зависимости от сигарет — его порок. пульс минхо слышен возле забора с западной стороны территории. хёнджин, безусловно, обладает прекрасным обонянием, и табак, которым совсем чуть-чуть веет от ли, почуял давно. мать минхо не знает точно, а родители хвана не говорят, потому что какое им дело до сына горничной. сперва он думает, что не стоит подходить близко, но, поколебавшись, идёт к ли. навязчивое желание уткнуться носом в сонную артерию, укусить за плечо, но не сильно, чтобы не прокусить кожу, дотронуться — преследует хёнджина давно. по ночам хван, как и ему подобные спит всего лишь пару часов, шатается по дому, слушая музыку и сердцебиение в соседнем здании. у него клыки чешутся, будто у детсадовца, и поделать с этим хёнджин ничего не может, да и не хочет, если честно. — пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… минхо пытается зажечь сигарету, изредка озираясь по сторонам, но похоже газ в зажигалке закончился. хёнджин стоит в тени возле стены гаража и посмеивается, затягиваясь. ли его, разумеется, не заметил. хёнджин лениво отталкивается от стены и направляется к минхо неспешно, бросая окурок на землю. — бросай это, — зажигалка и сигарета сразу же падают. хёнджин чувствует/слышит ли ещё ярче, чем в первый раз, когда они находились так же близко. хван выдыхает сквозь зубы, зажмурившись, сердце минхо переходит на бег. — господи… хёнджин уже не сдерживается, утыкается в район шеи — идеально. — пожалуйста, у мамы есть только я. она не переживёт, — заплетающимся языком говорит минхо. глупый, глупый, глупый, — хочется кричать хёнджину, но вместо этого он цепляется одной рукой за плечо, а другой за талию ли, прижимая ближе. минхо, кажется, смирился. он не делает ровным счётом ничего, но у хвана клыки чешутся — вот бы сейчас укусить его и поделиться всем тем, что распирает самого. пост охраны далеко, эта зона практически слепой участок, но даже если бы было не так, то хёнджин всё равно бы сделал то, что делает в данный момент. он кончиками пальцев расстегивает две верхние пуговицы на рубашке ли, по-настоящему наслаждаясь только этим. — хёнджин, что ты делаешь? минхо говорит это, называет впервые по имени и без формальностей за секунду до того, как хван прикусывает тонкую кожу. наступает коллапс, вселенные взрываются, солнце поглощает землю, — хёнджин лишается абсолютно всех органов чувств, теряется в пространстве, а сердцебиение ли уже течёт по венам. и хван уже не понимает, где на ментальном уровне заканчивается он и начинается минхо. не пробуя, первая — хёнджину нравится даже больше чем четвертая отрицательная. он едва ли не мурлычет от удовольствия, потому что чувствовать себя так запредельно — идеально. — минхо-я, — судорожно цепляется пальцами, вдыхая вновь и вновь. — минхо-я… он не может сформулировать как надо, собрать нужные слова в кучу, чтобы минхо действительно понял. и не находит ничего лучше, чем просто взять и поцеловать, буквально вжимаясь в него. ли не поймёт, быть может запрётся после у себя и захочет сбежать, ведь ему будет страшно жить рядом. отрываясь от его губ, хёнджину страшно. не было страшно, когда были реки крови на улицах, когда вампиры рвали людей на куски, чтобы присвоить себе всё то, что было ранее недоступно. он уверен, что не будет страшно, даже когда его тело начнёт в прямом смысле слова рассыпаться на солнечном свете, потому что у них есть свой срок, как и у людей. у минхо глаза ошалелые, как у заядлого наркомана. хёнджин держит его лицо в своих ладонях, и будто бы сквозь толщу воды до него доносится: — я тебя слышу. где бы ты ни был.