Фетиш

      Когда конфликт между Соболевым и Лариным только начал зарождаться, никто ни в коем случае не задумывался о вторичном поле своего оппонента. Даже когда до Николая — всей его манерностью — доходила внезапная мысль «А если он омега? А это правильно, что...»       Потом Николай тряс головой и решал, что это недоразумение омегой ну, точно быть не может. Бета или альфа — Николай даже больше к альфе склонялся. Что-то в нём было такое — доминаторское, что ли.       У Димы грубые черты лица, грузный взгляд и стойкая подача.       Ларин походил на упёртого, сильного, властного.       За это Николай его уважал. И не принимал за омегу.       В принципе, как и пол-ютуба. В принципе, к двадцать первому веку уже как-то всем настолько на это было всё равно, что людей никто не доёбывал с попытками узнать на кого они там дрочат и насколько объект их дрочки верен для них.       Поэтому Николай тоже решил, что лезть с настолько личными вопросами к и так жизнью побитому Ларину (судя по его заебанному лицу) было бы так себе. Решил, что альфа.       Поэтому они впервые встретились.       Дима оказался не менее манерным, чем Николай. Только ещё более спокойным, каким-то тихим и не лез на рожон. Выглядел настолько нейтрально, что Николай даже не поверил, что вот с этим человеком он полгода назад конфликтовал.       Дима — спокойный, жизнью заёбанный человек, который, казалось, не хотел никуда лезть. В этом его желании Николай его поддерживал, хотя, конечно, сам поактивнее был.       Они спокойно поговорили, пошутили.... поцеловались.       Как-то внезапно, как-то странно и будто кто-то нажал на затылок и заставил       А потом переспали.       Вот так просто.       Без первых, вторых и третьих свиданий. Просто оказались в одной постели.       И Николаю сразу открылось несколько тайн.       Это чертово невероятное угловатое тело под ним:       а) очень даже податливое       б) Дима не шипит, если его коснуться       в) оно омежье.       Вот так просто.       Теплый Дима под ним терся о него, дышал в шею дергано и прижимал к себе теснее. А пах-то он как... как почти что полноценный омега! До полноценности не хватало того, что только в постели он пах как обычный омега, а когда дело доходило до и вовсе обычной жизни — запаха не было никакого.       Точнее, так казалось Николаю.       Потом, когда он прижимался носом по утру к его шее, к волосам — ощущал легкий мятный запах. Легкий-легкий. Тихий. Спокойный, вкрадчивый. Такой же, как и сам Дима.       В общем-то, омега из Димы был так себе.       Зато человек неплохой.       Запах тихий-тихий — но это и к лучшему, решил для себя Николай. Никто не будет пытаться увести эту тощую задницу в вечных черных рубашках.       Дима в постели — это очень-очень красиво. Очень мягко, тепло, хорошо.       А если он сверху... ох, блять.       Дима в постели — это невероятно. Хочется трогать и трогать, глаз не сводить, зацеловывать.       Дима в постели — это предательски редко.       Николай понятия не имел, в чем была проблема. Может из-за того, что он сам по себе как омега был так себе, поэтому и гормонов было в дефиците. Может, потому что Ларин сам по себе такой — не любит он секс. Ну, не нравится ему всё это по несколько раз на дню. Ему нравится раз в неделю, и чтобы удовольствие растягивать, а не быстро-жёстко.       Проблема была в том, что когда Николай всё-таки добирался до Дмитрия, то уже как-то и не выходило «растягивать удовольствие».       Какое там медленное, когда Ларин под ним стонет, изгибается, а ты мечтал об этом чертовых шесть дней, а то и больше. Ну, как тут медлить можно, когда такой любимый тобой омега голову откидывает назад, шею открывая — как жест доверия.       Дмитрию хватало раз в неделю, а Николай с ума сходил. Радовало лишь одно — в обычной жизни к нему принюхиваться надо было, чтобы запах этот ощутить. Если бы каждый раз при виде него Соболев ощущал, как по мозгам (и члену) бьет этот запах, то точно рано или поздно его бы изнасиловал.       Своих попыток добиться хоть какого-нибудь более частого баланса Соболев, конечно, не оставлял.       Когда он целует за ухом, Дмитрий улыбается. Когда он скользит по шее, Ларин облизывает губы. Когда он обнимает за талию, Дмитрий довольно жмурится. Когда он тесно-тесно прижимается, Дмитрий говорит:       — Ну не сегодня.       Николай устало выдыхает, утыкаясь лбом в чужое плечо.       — А когда? — скорее у самого себя, у Господа Бога, да у кого угодно, чем у Ларина.       — Ты первый об этом узнаешь, не волнуйся, — Дмитрий ставит чашку на стол и выныривает из чужих широких ладоней.       — Нет, ну, я не понимаю! Я тебе не нравлюсь, что ли?!       — Мы встречаемся год.       — И весь этот год ты меня используешь!       — Да, конечно, всегда мечтал встречаться с блогером, будучи самим блогером, чтобы прятать от всего мира и даже своих друзей эти блядские отношения! Я же мазохист!       — Ты садист! Сколько можно мучить?! Почему я хочу тебя, а ты меня — нет!?       Николай слышал сам себя, и от собственных слов становилось не по себе. Но черт бы побрал этого Ларина, Николай взрослый альфа, ему нужен секс! Ему нужны здоровые отношения со здоровым регулярным сексом.       — Да хочу я тебя! Чо ты как баба. Из нихуя завелся!       — Вот именно! Я завожусь именно ни с хуя! С ни задницы, если быть точнее! А должен ты меня заводить! А не вот это вот всё.       — Вот сам подумай: я же тебя не заставляю есть, когда ты не хо...       — Я всегда хочу есть. И тебя.       Ларин завис на несколько секунд, моргнул, а после махнул на Николая рукой и вышел из комнаты.       Николай поджал губы. И что, что он, спрашивается, должен был делать с этим недоразумением?! Пора бы привыкнуть, конечно, уже, но ему же не сорок лет, чтобы обходиться одним раз в неделю! Он же нормальный альфа!       Упрекать Диму в ненормальности он не мог. Фригидным, или ещё каким там, он быть не мог, потому что процессу отдавался с не менее большим энтузиазмом, чем Николай. Иногда Николай даже удивлялся его напору. Когда-то Ларину даже приспичило в магазине!       Правда, было это один раз, этот день Соболев обвел в красный кружок и до сих помнит и чтит память этого чудесного дня, который выпадает примерно раз в нихуя, но Соболеву повезло.       Что ему надо было делать со своим любимым всем сердцем, но до смерти доводящим омегой, он не знал.       Любовь, конечно, от этого меньше не становилась. Соболев уже даже благодарил Богов, что Ларин не оказался тактильным отморозком, и на поцелуи и другие касания реагировал спокойно, ему даже нравилось. Он даже сам периодически лез.       Приходил домой усталый, снимал своё пальто и падал в руки к Соболеву, утыкаясь носом в теплую шею, засыпая. Такие моменты, конечно, были Николаю куда дороже и ближе сердцу, чем секс.       Но смешивать холодное с горячим такое себе, поэтому любовь любовью, а трахаться всем хочется. Особенно Николаю.       Его невероятный Дима с ума сводил.       Он так пах тонко и легко. Он так целовал. Так обнимал. Так любил.       Без слов громких, без заученных обещаний. Просто Николаю всё было понятно ещё с его взгляда. С его взглядов, касаний, как целовал он по утру сонный, злой и не выспавшийся. Всё это было понятно и очевидно.       Его не-совсем-омега Дима.       Его мучитель-искуситель будто на нервы действует назло.       Но у всего есть свои слабости, в конце-то концов.       Если у Соболева это Ларин в целом, в совокупности его «не хочу», «люблю» и «руки убрал», то, видимо, к самому Диме подход нужен был особый. По-особенному тонкий. Потому что Дима сам по себе — особый. Только что это за подход и с чем его едят, Соболев за такое долгое время вычислить так и не смог.       Хотя каких-то настойчивых попыток у него тоже не было.       На Питер опускался вечер, и в доме, казалось, было чересчур жарко. Несмотря на то, что конец осени не жаловал тёплой погодой, на улице было холодно, но в квартире почему-то было слишком жарко. Очень, блять, жарко. Монтируя видео, Николай разве что не удивлялся, как не вспотел.       — Коль.       — А? — он отстранился от монитора, чуть потерев переносицу.       — Там что-то с косяком, иди глянь, а? Скрипит ужасно.       — Чем тебе его скрип мешает?       — Наверное тем, что когда ты ночами встаёшь, ты этой дверью скрипишь на полквартиры.       Николай устало выдохнул, закатив глаза.       Много, конечно, было прелестей у совместной жизни с этим угловатым грузным недоразумением, но раздражения, наверное, больше.       Но жаловаться, конечно, грех было. Потому что ничего не стоило момента, когда уставший, что-то бубнящий Ларин падал в его объятья. Это было бесценно. И, конечно, ради такого можно поковыряться в косяке, ничего не понять и вызвать слесаря.       Потянувшись, тот выполз из компьютерного стола, лениво хватаясь за края футболки.       — Эй, я про просто косяк!       — Ну, — Николай подзавис, держась за края футболки. — Я понял.       — Нахуя ты футболку снимаешь?       — Да жарко же, тут два шага сделаешь и вспотеешь!       Ларин в очередной раз махнул рукой. Николай принял это как отмашку всё же снять несчастную футболку, небрежно кинув её на стул, словив очередной недовольный взгляд Ларина. Но, отчего-то, тот промолчал про его привычку разбрасывать вещи, хотя угроза: «сам гладить будешь» святилась в его зрачках печатными буквами.       Слесарь из Соболева был так себе, поэтому он даже не рассчитывал понять, как там оно работает, хоть и усердно создавал деятельность работы. В целом, косяк выглядел как нормальный такой косяк... что ещё от него хотел Ларин, Николай не знал. И почему тот неотрывно пялится на него он тоже — не знал.       Соболеву даже показалось, что тот с него не слезет, пока несчастный косяк не будет отремонтирован. Настолько пристально он следил за каждым его движением. Он буквально ощущал, как взгляд его по коже скользит, обжигает, каждую мышцу прорисовывает.       Едва Николай собрался с духом, чтобы повернуться и благородно заявить, что он, в принципе, нихуя не понимает в косяках, как от неловкого касания к спине он чуть ли не подпрыгнул.       Чужие (на самом деле давно родные) ладони прошлись по спине, талии, сомкнулись на прессе, ласково поглаживая. Ларин прижался со спины так тесно, что Соболеву показалось, что он чувствует ритм его сердца.       В тишине повис звук растягивающейся ширинки без рук Соболева.       — Воу, Дмитрий, два дня же прошло всего! — он резко развернулся к нему, но, чтобы, боже упаси, не сбить настрой, схватил за бедра, прижимая к себе. Проблема в том, что судя по запаху Ларина — нет, этот настрой не собьешь.       — Ты что, считаешь?       — Как праздник жду.       Дыхание у Димы сбитое. Он обнимает за спину и трётся-трется, так призывно, так просяще, а в глаза как смотрит — боже, тут бы в штаны не спустить. Ладошки у него горяченные, и он гладит по спине непрерывно, трогает, сжимает, едва царапает. Бедрами трется, дышит рвано, тяжело, обжигающе.       У Николая голову срывает.       — Я тебе клянусь, — хрипло шепчет он, наклоняясь к лицу Ларина близко-близко. — Если ты решил пошутить и сейчас соскользнешь, то я выебу этот косяк! И я не знаю, как ты будешь жить с осознанием, что твой муж ебал косяк!       — Мы не женаты.       — Поправимое дело.       Губы у Димы сухие немного, и Николай улавливает вкус конфет. Вылизывает их, прикусывает, и руками трогает-трогает — за бедра, ягодицы, спину. И сам ощущает, как чужие руки непривычно-требовательно его трогают, ласкают, не отпускают.       Николай подхватывает под бёдра, впечатывает лопатками в стену и сам вклинивается бёдрами меж чужих ног, закидывая чужие ноги себе на талию. Ларин рук от него не убирает. Расцеловывает лицо, шею, трётся об него — в шею тяжело выдыхает.       А как он выдыхает дёргано, когда Соболев его в шею целует, ключицы вылизывает. Как он дрожащими пальцами в волосы его зарывается, к себе прижимая теснее.       Горячий-сладкий Ларин даже на вкус мятой слегка отдает — либо Соболеву постоянно кажется от запаха этого с ума сводящего.       И сам не замечает, как сползают на пол самый.       Николай берет Диму прямо на полу, нависая над ним и сжимая в своих руках едва ли не до синяков. Берет до хриплых стонов, чуть ли не визгов, до расцарапанной в хлам спины.       Дмитрий под ним изгибается, сбивает спину о ламинат, но теснится ближе, целует до неоновых вспышек под глазами и не отпускает до самого конца.       Николай не может отдышаться. Опирается на локти по обе стороны от головы Ларина и тяжело дышит прямо в шею. На косой мышце впиваются чужие ногти, но Соболеву так всё равно.       — Я же даже не починил этот косяк...       — Да похуй мне на этот косяк, Николай!       — Ну сейчас-то да... а ночью опять бубнить будешь «Коля то, Коля сё».       Он опирается на руки, смотря на Диму. На едва покрасневшее влажное лицо с растрёпанными волосами, засосами на шее. Он поглаживает по затылку, смотрит прямо в глаза и губы облизывает. Николай наблюдает за этим и думает, что за такую картину тут и злиться грех на какое-то недовольное ночное бурчание.       — Так, если не за косяк, за что же я получил?..       — Да что ты везде ищешь подвохи?! Захотелось и всё! Я же не спрашиваю у тебя, за что мне такие радости жизни после нашего секса!       — Справедливо.       Николай серьезно кивает.       Дима под ним внезапно смеётся.       Когда Дима смеётся — это вообще красиво. Это волшебно.       И, конечно, смеющийся Ларин затмевает все эти недостатки совестного проживания.       Было ли это божье помилование, или ему просто повезло, Николай не знал. Однако, особых факторов к этому не прилагал. Ну, случилось и случилось. Дмитрий у него вообще странный, поэтому любая попытка понять, о чём он думает была бы заведомо фатальна.       На следующий день супер-неожиданного-горячего секса прямо на полу не случилось, хотя Николай очень-очень надеялся. Поэтому, решил приравнять этот день к тому самом случаю в магазине. Случается раз в нихуя, но Николай словил бинго, потому что он удачливый.       В пятничный вечер совершенно обычный Дима (насколько вообще при всей своей странности он мог быть обычным) что-то там упорно смотрел. Даже изредка усмехаясь.       — Ты чего полуголый-то ходишь? Опять жарко? — не отрывая взгляда от монитора ноутбука, спросил Дмитрий.       — Да я мыться, а полотенца забыл.       Николай проходит мимо Димы, глядя краем глаза на экран ноутбука.       — Боже, Дмитрий, серьёзно? Ты смотришь это шоу для умственно отсталых?       Примитивные «сердца за любовь» от Ларина он ожидал меньше всего, поэтому от шока он так и застыл.       — Да просто интересно, что тут люди смотрят обычно. Вон, Хованский же с Юлием смотрят это постоянно.       — А, эти твои «бывшие», которые внезапно сошлись вместе? — Николай чуть наклонился, прислоняясь своей щекой к обнаженной бледнющей шее, трясь.       — Ага, при чем во всех смыслах.       — Ты же не веришь слухам.       — Да какие тут слухи, на каждом видео Хован к нему лезет, как к школьнице. Могу поспорить, он под столом его за коленки лапает.       — Так это не значит, что они встре...       — Ага, поэтому Юлик лыбится при каждом подкате. Да тут и так всё видно. Не умеют люди шифроваться.       — Зато ты у нас Штирлиц.       — А он, как говорится, был близок к провалу. Это не про меня.       Николай улыбается, целует в шею, щекочет дыханием. Дмитрий улыбается.       — И он этими отжиманиями их удивляет, что ли? — Николай вдергивает бровь, следя за мужиком на экране.       — Ну вон, на пальцах. Круто, наверное.       — Да я так же могу!       Николай так и подскочил в одних расстегнутых штанах, оглядев территорию, чтобы в планке ничего ногой не задеть и, без задней мысли, принялся показывать, что поражать тут, в принципе, нечем.       — А ещё могу с тобой на спине! — он снова встал в планку, поднимая голову, глядя в глаза. — Садись давай!       — Коль, ты с ума сошел?       Вопрос, конечно, больше был риторическим.       — Могу сесть только тебе на член.       Николай может бы и принял эту за такую себе шуточки, но когда Дмитрий отставляет ноутбук, Николай решает, что на него спускается ещё одно божье помилование.       Потом Дмитрий забирается сверху, целует, как в последний раз и стонет так, что голова идет кругом.       Прямо на этом чертовом полу, Дмитрий опять в его руках стонет, извивается, ластится ближе к нему. С ума сходит. Точно так же, как и Николай.       Зажимает чужие бёдра между своих ног, кусает за плечи и в спине изгибается так, что Николай удивляется, как там ничего не хрустнуло.       Он смотрит в потолок, дышит рвано и поглаживает по чужой спине. Дмитрий трётся о шею, сильнее теснится, хотя жарко так, что терпеть такой жар было сложно, но он всё теснее-теснее.       — Так, — Николай говорит с легкой усмешкой, поглаживая по волосам, ощущая, как Дмитрий о шею трётся, — кажется, я просёк фишку.       — Какую ещё фишку?       — А такую ещё фишку, Дмитрий, — он резко выпрямляется, хватая своими ручищами за плечи, смотря в глаза. — Так вам, значит, двойные прелюдии нужны? Просто так вы не можете?       Ларин хлопает глазами, молчит, смотрит в ответ, но не отвечает.       Николай усмехается так по-блядски самоуверенно, что в горле пересыхает.       — Не злоупотребляй только, смотри, моей любви к тебе полуголому в действии.       — О, думаю, на зло тебе это не пойдет.       — Ну, кто знает, — он пожимает плечами. — Приестся ещё. И всё. Конец.       — О, не волнуйся, думаю, я найду новый фетиш.       Ларин закатывает глаза, и в эту же секунду Николай смазано в щеку его целует, усмехаясь. Дмитрий в его руках весь расслабляется.       И неважно, что его омега весь странный такой, главное, что все слабости наверх всплывают постепенно.       А про не злоупотреблять, Соболев себе обещает, что...       он будет злоупотреблять.       Просто потому, что с его странным Лариным по-другому никак.       Поцелуй в уголок губ расцветает нежностью в самом сердце.