Узники крови

Кровавые ведьмы всегда видели мир несколько иначе, нежели обычные люди. Или, честнее сказать, видели его настоящим? Подлинным, без прикрас, мишуры кружева флера и прочего, что застит глаза колдунам и ведьмам, пусть даже самым сильным, что заставляет Инквизицию вновь и вновь разжигать не только костры, но и распри, уничтожая тех, чей талант неоспорим. Их мир — хрупкий стеклянный шар, покрытый малюсенькими трещинами, готовыми вот-вот разрастись в полноценную катастрофу. Каждый вооруженный конфликт, каждое военное действие расширяет провалы, разрушает все больше и больше драгоценного стекла. Разрушение сдерживают золотые ленты Времени, но даже Хронос не всесилен, он не может прикоснуться к реальности напрямую. Поэтому появились Кровавые ведьмы. Тсуна посмотрела на ночной лес, растущий вокруг ее дома. Ей казалось, она повсюду видит дрожащее, зыбкое стеклянное марево, слышит стоны и песни мира, то натужные, надрывные, умоляющие, то ласковые, нежные, торжественные или ликующие. Мир — он живой, его не удержать на ладонях, и буйство красок не утопить в крови и жажде власти. И все же человечество пытается. Ноги сами вели по заброшенной тропинке. Лес считался владениями Кровавых ведьм, и девочка знала здесь каждую тропинку, каждый корешок, чувствовала, осязала, видела, слышала больше, шире. Она наслаждалась каждым мгновением нежданной ночной прогулки, вызванной очередной тревогой матери, которой в данный момент нельзя было ни волноваться, ни браться за серьезное колдовство. Тсунаеши улыбнулась широко и ясно, вспомнив о лежащей в утробе маленькой сестренке. Она уже любила этого ребенка, любила беззаветно, как только может любить Кровавая ведьма. Их слишком мало — тех, кто способен понять и принять, с кем можно поговорить о чарах, волшебстве, кто поймет необходимость лить на землю кровь, свою и чужую. Всегда, когда мама рассказывала очередной урок, Тсуна прижималась щекой к пухлому животу, ловя отклики маленькой Мэй. Та ловко пиналась, будто все-все на свете понимала. Скоро, совсем скоро у нее будет маленькая сестричка. С пухлыми ручками, крохотными ножками, миленькими щечками… Тсуна видела много деревенских детей, и хотя ей не разрешали к ним прикоснуться, она продолжала считать их самыми милыми созданиями на свете. Такими чистыми, невинными, искренне к ней тянущимися, словно чувствовавшими, что ведьма не причинит вреда. Пронзительный крик разорвал ночную тишину, за деревьями заплясали отсветы костра, и девочка невольно фыркнула. Нет, в самом деле — проводить ритуал неподалеку от дома страшных, всем известных Кровавых ведьм. На это только Инквизиция решалась, в очередной раз пробуя загнать их в ловушку. У костра скорчились, схватившись за голову, двое мужчин. Одежда неприметных цветов, особое крепление под оружие лучше всяких слов говорили о принадлежности незнакомцев к числу наемников. Вот только те предпочитали не проводить самостоятельного сомнительного содержания ритуалы. Тсуна вновь фыркнула, покачала головой, прижала руку к груди, баюкая болезненно вспыхнувшее сердце. Она могла сколько угодно говорить о людской глупости, но правда в том, что каждый раз ей становилось жаль тех, кто ради утоления своей жажды шел на крайний риск. Над мужчинами витала темная дымка низшего демона, своими суставчатыми пальцами тот пробирался через виски к разуму, жадно скалясь, не обращая ни малейшего внимания на внезапного свидетеля его чудовищных поступков. С причмокивающими звуками лакомился он тенями души, самыми первыми ее лепестками, готовясь разобрать суть этих двоих на части. Тсуна привычным жестом вспорола запястья, кровь хлынула на землю, но затем вновь подлетела, оплела демона, ни намочив ни единой пылинки. Ведьма может зачаровать любую кровь, к которой прикоснется, но своя собственная по-прежнему остается самой сильной. Девочка переждала легкое головокружение, зная, что никуда уже добыча не денется. Демон дернулся, попытался сбежать, но ему не удалось. Легкое пение вторило потрескиванию костра, мужчины успокоились и перестали кричать, стоило только зазвучать первым словам. — Ну, что же ты, — Тсуна оплетала тварь новыми и новыми нитями, глаза ее полыхали отсветами алого и в темноте казались поистине демоническими. — Не стоило тебе вредить невинным людям. Она огляделась по сторонам, подыскивая сосуд, в который можно было бы запихать демона. Фляга? Вон та странного вида банка? Или полуразвалившаяся коробка? Пока ведьма решала, ее разума коснулся тонкий голосок. Демон оказался молод, жаден, а еще жутко не хотел умирать. И ему понравилась кровавая сила. Так уж они устроены — тянутся к сильнейшему. Он предлагал полное подчинение взамен на жизнь. Обещал не трогать души, слушаться каждого взмаха ресниц, защищать, беречь… Пожалуй, сейчас демон готов был пообещать что угодно ради спасения. Но все же Тсунаеши призадумалась. Помимо крови ведьмы имели два оружия: одно создавали сами в течение жизни, а другое с рождения хранилось в их крови, нужно было только дозваться, достучаться. Последнее было самым опасным, ибо брало за основу кровь только заклинательницы, ничьей другой не принимало. И ведьма ощущала слабость во время его использования, могла умереть в любой момент на поле боя. Насколько знала Тсуна, все прошлые Кровавые пробуждали это оружие, но использовали его мало. А вот первое… Ей бы тоже пора подумать о таком. Взгляд наткнулся на потрепанную тряпичную куклу с глазами-пуговицами и зашитым ртом. А что, достойное вместилище для демона кошмаров! Девочка подхватила предмет, высунув от усердия кончик языка, нанесла письмена тонкой кистью, прихваченной из дома, обмакивая ту в собственное до сих пор разрезанное запястье. Без предметов первой необходимости нельзя выходить из дома — вдруг там Инквизиция? Демон легко втянулся в куклу, и ловушка захлопнулась. Кукла дернулась раз, другой, но без приказа хозяйки шевелиться не осмеливалась. Тсуна ощутила, как нити контракта ложатся на душу, признавая ведьму главной в этом странном дуэте. До самой смерти. Костер внезапно вспыхнул до небес. Тсуна, только-только прикрепившая Куклу к поясу, занесла над нею руку. Залеченные запястья вновь закровоточили. У девочки еще не было фляжки для ее собственных врагов, приходилось пользоваться тем, что есть. Но обрисовавшийся огненными линиями силуэт бородатого старца заставил юную ведьму успокоиться. — Хронос, — она склонила слегка голову. Покровитель не требовал почитания или кровавых жертв, он заботился о роде. По-своему, но этого не делал больше никто. — Тсунаеши, — Старец Время протянул руку, погладив подбородок девочки. Огонь, из которого была соткана рука, не обжигал, но ласково согревал, защищая от лесной прохлады. Измученные кошмарами наемники погрузились в глубокий сон. — Очень скоро время вновь изменится, будь готова принять на себя Титул, Права и Обязанности. — Но… мама! — сердце забилось со страшной силой. Что же станет с мамой, если Титул перейдет к Тсуне?! — Мне очень жаль, — на лице Старца в самом деле было написано сожаление, и Тсунаеши упала на колени, невидящими глазами смотря в землю. Мама… мамочка… Мама… Титул переходил к наследнице только после смерти предыдущей носительницы. Почему… Ведь ничего, ничего не предвещало… — А Мэй? — подняла голову девочка. — Это тоже зависит от тебя. Ты знаешь, я не могу помочь реально, а ритуалы обращения весьма трудны даже для взрослой ведьмы. Но я могу сказать то, о чем сказать разрешено. Очень скоро тебе предстоит сделать выбор: жизнь Мэй или твоя собственная. Выбрав сестру, ты утратишь свободу, не избежишь страшных пыток и, так как на твои плечи лягут Титул, Права и Обязанности, подвергнешь опасности целую реальность. Но если бросишь Мэй, получишь возможность сбежать и продолжить свой род, свое дело. Спасти удастся лишь одну ведьму. Прости меня, моя девочка. Тсуну затрясло от неотвратимости грядущего, предсказанного Хроносом. Скрючившись, обхватив себя руками, она кусала губы. Не верить Покровителю нельзя, он никогда не обманывал. Но как же так… Мама… папа… Мэй-тян… По щекам полились горькие слезы. Но даже сейчас, будучи в ужасном состоянии, она не могла ненавидеть свой долг. Потому что ее учили нести Титул с гордостью. Кровавая ведьма — та, что защищает реальность от разрушения, предотвращая войны, которые расширяют трещины на стеклянном шаре мироздания. Если не получалось достучаться словами, они должны были стереть обе воюющие стороны, даже если это значило полное уничтожение стран. Это их Обязанность. И их Право — решать, быть сильнейшими ведьмами в мире. В их мире восемь материков. Но только на одном из них живут люди. Прабабка Тсуны была той, что опустошила предпоследний. После чего сгорела в лихорадке, мучаясь от криков убиваемых ею людей. Они никогда не злоупотребляли своими силами, им было бы лучше всю жизнь провести в глуши, никогда не выходя за пределы леса, но люди… Люди жаждали власти, жестокости и насилия. Тяжелая, непосильная ноша, которую ее готовили нести с гордостью. И Тсуна гордилась, она любила свою семью, понимала значимость своей персоны. От этого выбор, поставленный Старцем, делался еще невыносимее. — Решать предстоит тебе, я только мог сказать о предстоящем, чтобы подготовить тебя. Это неизбежно, Тсунаеши, этот выбор… — лицо Старца исказилось. — Прости. — Неужели… неужели нет другого выхода? — Не знаю. Но помни о пророчестве. Это все, чем я могу тебе помочь. Тсуна недоверчиво взглянула на Покровителя. — Разве вы… желаете его исполнения? Губы старика, тонкие и сухие, искривила горькая усмешка. — Когда-то, только придя в этот мир, увидев, как он погибает, медленно разваливаясь на куски, мне стало жаль его, и я выбрал человека, достойного во всех отношениях. Он был благороден, умен, любил жизнь больше всего остального. Он стал прародителем рода Кровавых ведьм, первым принял на себя Титул, Права и Обязанности. Но я… не должен был вмешиваться в жизнь этой реальности, а потому в действие вступило пророчество. И теперь, видя, как из-за моего каприза страдают те, к кому я привязался, я задаюсь вопросом — не совершил ли я глупость, отсрочивая неизбежное, оттягивая конец этого мира? Не является ли Пророчество на самом деле благом для вас? — Но если оно исполнится, люди… Лицо Старца, смотрящего на коленопреклоненную фигурку у костра, смягчилось, искорки коснулись растрепанных каштановых волос. — Ты совсем как Джотто, он тоже в первую очередь думал о других, а не о себе. И я рад, что все же оттянул гибель этого мира, позволив родиться на свет вам. Весьма двойственное чувство, — он посерьезнел. — Люди вынуждены будут думать сами над своими ошибками. Они привыкли обвинять во всех бедах вас, моих Кровавых, считая злом во плоти, не зная, что на самом деле обязаны вам жизнью. Если бы не вы, войны давно бы погубили эту реальность. Иди, Тсуна. И прости, но я больше ничем не могу вам помочь. Костер вновь стал обычным, лицо божества растворилось. Хронос всегда относился к их роду мягко, совсем не как высшее, могущественное создание. Тсуна привыкла улыбаться ему, ощущать его силу во время ритуалов, но теперь… Теперь ее снедало заживо мучительное чувство безысходности, необходимости делать выбор. В мире не могло существовать двух Кровавых ведьм, этого никогда не происходило по чисто физическим причинам — как только переставало биться сердце носительницы Титула, его немедленно обретала наследница. И древнее пророчество гласило, что когда в мире появятся сразу две обладательницы Титула, все Обязанности оставят род Кровавых, они станут свободны. Сказка, в которую верили многие. Тсуна посмотрела на небо. Будь даже ведьм тридцать или сорок, вершить суд надлежало лишь одной из них, сильнейшей. Она не знала, что такое Титул на самом деле, но видела, что мама… как-то отличается от остальных людей. Путь до дома прошел в размышлениях, девочка пыталась угадать, сколько времени у нее есть в запасе до того выбора. Им не убежать, иначе бы Хронос не был столь категоричен, не спрятаться, но ведь можно как-то… — Родная, — улыбка озарила бледное лицо матери, на котором сияли мягким светом запавшие карие глаза. Тсуна со сдавленным всхлипом упала перед креслом на колени, уткнулась в алое платье лицом, вновь плача, оплакивая свое будущее, маму, которая еще жива. Которая пахла так сладко выпечкой и травами, заваренными в чай. Которая ласковой, теплой рукой перебирала пушистые волосы дочери, ни о чем не спрашивая. Титул, Права и Обязанности плотной мантией лежали на плечах, не давая вздохнуть, но Нана все равно улыбалась. — Мам… — Смотри, Мэй-тян приветствует тебя, — пухлый, округлый живот ходил ходуном, в нем отпечатывались маленькие стопки. У Тсуны сладко защемило сердце, когда она прикоснулась кончиками пальцев к крохотной пяточке. Мама обещала, что Мэй будет самой красивой, как папа. Так уж получилось, что вся красота в их семье досталась мужской части. Разве может она купить собственную свободу ценой жизни дорогого существа? Тсунаеши ласково поцеловала живот, понимая, что на самом деле выбора не стояло, что для нее его не было изначально. — А где папа? — Он вышел ненадолго, — улыбка мамы отдавала фальшью, Тсуна ощутила, как кровь отхлынула от лица. Она собиралась уже броситься на поиски отца, как вдруг мать истошно закричала. Обернувшись, девочка с ужасом увидела, как огромный живот скручивает судорогами, а мама старается успокоить его, придерживая ладонью. Роды всегда давались им нелегко из-за чар, накладываемых на плод с момента формирования. — Помоги… Помоги мне… Тсуна не помнила, как довела мать до кровати, уложила и пошла греть воду. Все слилось в сплошное марево из разноцветных мелких картинок, которые она вспоминала с трудом. Слышала только отрывистые команды, произнесенные хриплым от страданий голосом, и послушно, как марионетка, исполняла их. Очнулась, только когда комнату их маленького деревянного домика огласил детский крик. Крохотное существо, мокрое, красное, с искривленным в вопле ртом, нервно, неловко сучило ручками и ножками, но при этом… Сердце Тсунаеши заходилось от нежности, она боялась выронить Мэй-тян, которая прижималась к ней в поисках тепла. За окнами послышались крики, отсветы факелов заплясали на стенах. Инквизиция! Тсунаеши посмотрела на раскинувшуюся на кровати мать. Старшая ведьма дышала с трудом, по бледном лбу катился градом пот. Ее нужно уберечь! Их с Мэй-тян нужно уберечь! Пусть она не так сильна, как мама, но все равно справится с каким-то количеством противников… — Беги… — Что? — Тсунаеши вздрогнула. — Беги, — мать приподнялась, затем села, зачаровывая себя, не давая пролиться ни капле крови. — Бери Мэй-тян и беги, спрячьтесь где-нибудь. Слышишь, Тсуна? Позаботься о Мэй, береги себя. — Мам, но… — Все в порядке, родная, — мама привлекла ее к себе, обняла, ласково взлохматив волосы, и поцеловала в лоб. Затем сунула корзину, застеленную одеяльцем, и книгу — единственное настоящее сокровище ведьм, Кодекс, где были собраны все когда-либо придуманные заклинания, зелья и ритуалы. Сам Кодекс, как ни странно, занимал одну строчку на последней странице. — Мам… — Все в порядке, дети не должны заботиться о проблемах взрослых, но, к сожалению, Кровавые ведьмы всегда рано взрослели. Беги, и помни: я люблю вас больше всего на свете. Тсуна кивнула и метнулась к задней двери, которой официально не существовало. Теперь ее найдут, но у нее будет время. Теперь… она понимала, что имел в виду Хронос, говоря о выборе. Она чувствовала натянувшиеся нити реальности, знала, что отца больше нет, что он до последнего защищал жену и детей, хотя был всего лишь обычным человеком. Где-то сзади плеснула сила матери, Савада Нана вышла на свой последний бой, совсем как ее возлюбленный муж. Тсуна бежала, сломя голову, через лес, стискивая корзинку, где, завернутая в одеяле, придавленная Кодексом, попискивала Мэй-тян. Новорожденная, словно понимая, молчала, не плакала, только смотрела так внимательно, как будто прощалась. Перебравшись на другой берег реки, выходящей из их озера, Тсуна остановилась, отменила колдовство, которым поддерживала себя. Сейчас, именно сейчас от нее зависит будущее Мэй-тян. Если сестра выживет, она сама окажется в плену. Надо всего лишь выдержать все пытки, не сойти с ума, не сдаться, чтобы вернуться. Двумя руками, торопливо, суетно, девочка вырыла яму под деревом и положила туда Кодекс, как следует присыпав тот песком и поставив охранные чары — легкие, чтобы не привлекать внимание магов, пришедших с Инквизицией. За спиной с треском вспыхнул дом, и нить, связывающая с матерью, оборвалась. На плечи тут же обрушилось нечто незримое, тяжеленное, напомнившее девочке могильную плиту. Так вот что такое Титул, Права и Обязанности. Мэй-тян в корзинке тихонько заплакала, Тсуна нежно провела по щечке, очертила будущую скулу. Наверняка красивую, как и хотела мама. — Мэй-тян, ты только постарайся выжить, а я вернусь. Обещаю, клянусь, даю слово, я обязательно к тебе вернусь. Ты только подожди, не умирай, прошу. Тсуна тихо запела, погружая ребенка в сон, отдавая все силы на защиту, все, что имела, всю магию, жизнь, силы души она бросала на защиту Мэй-тян. В этой песне были заключены ее любовь, нежность, желание уберечь. Пусть сестра не будет счастлива в детстве, пусть ее будут шпынять, она выживет. Обязательно выживет. И научится всему. Тсуна напоследок вложила в ручку капельку своей крови, превратившейся в кристалл. — Оберегай ее, — тряхнула она тряпичную куклу. — Защищай, пуще глаз береги! Это мой тебе первый приказ! Не давай ее обижать, если сможешь, и приведи сюда, пусть откопает Кодекс. Сделай из нее ведьму, но Кровавую, истинную! Ты понял? Демон кивнул, а нить подчинения оборачивалась вокруг него, фиксируя приказ. Тсуна положила игрушку в корзину и поднялась, прикрыв Мэй кустами и сброшенными на землю еловыми лапами. Ее найдут, обязательно. Демон позаботится даже о невысказанном. Ее шатало, когда она перебиралась через реку назад. Ноги подкашивались, когда она мчалась по лесу подальше от того места, где оставила сестру. Всю силу вместе со своей любовью она передала Мэй-тян, сплетая заклинания так, как учила мама. Об этом говорил Хронос — обученная ведьма против новорожденной. Но Тсуна выбрала. И когда ее оглушил удар по голове сзади, она ни о чем не жалела.

***

Благодаря химеризации Шестая напоминала птичку, хотя Двенадцатая скорей назвала бы ее котенком. Недавно родившимся, только-только начавшим познавать мир. Девочка так откровенно тянулась к теплу, к чужим объятиям, что оттолкнуть ее не поднималась рука даже у скорой на расправу Пятой, а Второй с Восьмой придерживали свои острые языки, когда дело касалось младшенькой. Та хвостиком ходила за ними, ластилась, как щенок, боялась темноты, одиночества. Как все они. На самом деле из-за Шестой Третья и Десятый стали папочкой и мамочкой на самом деле. До этого прозвища являлись чем-то вроде игры, но сейчас… Двенадцатая завидовала этой, пусть не кровной, но близости. Ей хотелось… Хотелось на миг, хотя бы на крохотную секундочку, занять место Шестой, чтобы ощутить ласку Третьей в полной мере. Потому что та чем-то напоминала маму. В результате Шестая, воспринимаемая, как младшенькая, на самом деле стала самой младшей. Двенадцатая истерически смеялась, когда оказалась в зоне ускоренного времени. Она становилась старше, и кровь в ее венах гуляла, обжигала огнем. Если бы ученые только знали… Но сила еще не восстановилась, как ни смешно, но она отдала долгие годы могущества Мэй-тян. Мэй… даже звука имени не срывалось с губ, Двенадцатая не думала о ней, заклиная себя, как умела, боясь, что мысли каким-то образом прочитают. Неизвестность того, что происходит с сестрой, терзали ее, она боялась за Мэй и одновременно отчаянно в нее верила. Надеялась. Ей пока недоступны сильные чары, как раньше, но она не забывала теорию, изворачивалась в том минимуме, что имела. Благодаря чему изучила возможности крови глубже, чем кто-либо из ведьм ее рода. Они даже не представляли, что кроется в их венах на самом деле. Неужели понадобилась лаборатория, чтобы научить Кровавую быть Кровавой на самом деле? Каждую пытку, называемую здесь опытом, она цеплялась за жизнь, за груз Титула, Прав и Обязанностей на плечах, за желание вернуться. И тварь, поселившаяся внутри, не станет для нее препятствием. Двенадцатая ласково посмотрела на заснувшую рядом Шестую. Младшенькая безмятежно сомкнула ресницы, положила коротко стриженную голову на плечо ведьмы, позволяя себя гладить, в чем Двенадцатая нуждалась до боли в ребрах. Интересно, какой выросла Мэй? Они одного роста с Шестой? Нет, определенно, нет. Шестая мелкая, недокормленная, хрупкая сама по себе, с птичьими косточками, до которых страшно дотронуться. Двенадцатая никогда не мечтала о мире за стеной, боясь сглазить, но желала однажды увидеть сестру без проклятого ошейника на теле. Такая маленькая, такая беззащитная. Ее нельзя отдавать кому попало, только самому сильному на свете существу, способному уберечь даже от атомного взрыва, которое будет любить их Шестую беззаветно, трепетно и нежно. На руках носить, если понадобится. О, Покровитель, о чем она только думает?! Двенадцатая перевернулась осторожно на спину, потерла свободной рукой лицо, тихо рассмеялась в темноте казармы, надеясь, что никого из родственников не разбудила. У них был тяжелый день, израненные ноги до сих пор горели огнем, раны толком не затягивались. — Ты наконец-то спятила? — поинтересовались с соседней койки. В темноте засияли слабо нефритовым оттенком трубки Чистой силы, протыкавшие кожу. Пятая прятала «уродство» от Шестой, которая не скрывала своей жалости, но остальных не жалела. Впрочем, их соколенок храбрый как-то умудрилась погладить Пятую по плечу, потереться о него щекой, после чего тут же удрала, пока не получила по голове. Но Пятая была слишком ошарашена, чтобы плеваться ядом. О, как смеялась в тот момент Двенадцатая! Какую неистовую нежность испытывала к Шестой, напомнившей ей о Мэй-тян. — Нет, просто подумала, каким человеком должен быть партнер нашей младшенькой. — Тебе сегодня вместо учебной программы загрузили в голову сказки? — немного помолчав, осторожно осведомилась Пятая. — Не-а, но я же из волшебного мира, мне можно. Ее поймали одной из последних, после чего запустили общий эксперимент. До этого, как в случае Шестой, ограничивались индивидуальными опытами. — Хм… — Пятая задумалась, потеребила одну трубку. — Он должен о ней заботиться, следить, чтобы она питалась вовремя, не жалела все, что движется… Этого Двенадцатая, если честно, не ожидала. Чтобы Пятая поддержала столь глупую тему? Но мрачная экзорцистка не шутила, а всерьез размышляла на заданную тему. — Это да, — согласились с другой стороны, — мамина принцесса у нас жалостливая. На узкой койке села, скрестив ноги, Восьмая, помахивающая черным хвостом — снова застряла на половине трансформы. Никто не знал, почему так происходит. Только с ней, единственной из всех. — Что там у вас происходит? Почему не спите? — Твоего детеныша пристраиваем, мамочка, — фыркнула кошка. — Какого зятя желаешь? — А, — Третья зевнула и улеглась обратно, подгребая под себя теплую тушку Десятого. После серьезных опытов тот категорически не мог спать в одиночестве. — Если он ее обидит, я ему голову сниму. — Не волнуйся, — клятвенно заверила кошка, даже руку к груди прижала. — Если он обидит нашу драгоценную принцессу, я разобью ему его не столь драгоценные яйца. — Только ребенка не разбудите! — напоследок буркнула Третья и отключилась. — Разбудишь ее, как же! — фыркнула из угла Восемнадцатая, завернутая до ушей в тощее одеяло. — У нее как раз над слухом сегодня измывались — пушкой не разбудишь. — О чем вы вообще говорите? — подскочила Седьмая. Двенадцатая переглянулась с остальными, и они вместе заржали, тихо, чтобы не разбудить остальных. От смеха затряслась кровать, Шестая заворочалась, завозилась, но не проснулась. Наслушался сказок, устал ребенок. О, Покровитель, ну и тема! Более глупой придумать нельзя. Но почему-то стало легче. Наверное, потому, что они вновь стали ближе друг другу.

***

— Ты в самом деле уходишь? Двенадцатая бросила короткий нечитаемый взгляд на прислонившуюся плечом к дверному косяку мать. Третья немного хмурилась, отчего хотелось ее обнять и никуда не отпускать, но ведьма знала: причина не только в ней. Восемнадцатая недавно тоже отправилась в родной мир, и видения оттуда шли неутешительные. Однако особого выбора у ведьмы не было: после освобождения Титул, Права и Обязанности вгрызлись в нее со страшной силой, запустили клыки и когти в нежную плоть, заставляя истекать кровью. Сопротивляться им было нелегко, мир требовал присутствия своей Кровавой ведьмы. И Мэй-тян… Она так долго ждала возможности увидеть сестру, что сейчас испугалась. Мэй не помнит ее, не может помнить. Как она отнесется к повзрослевшей, не похожей на себя-прежнюю, изменившейся старшей сестре? — Да. — Будь осторожна, пожалуйста. — Конечно. Двенадцатая открыла портал по найденным в архивах Эстранео координатам. Она возвращалась в родной мир. Кровь в венах вспыхнула, что-то изменилось. Ведьма огляделась. Ее должно было выбросить в лесу возле бывшего дома, но вместо этого она оказалась посреди города. Странно. Неужели дар шалит? В принципе, техники предупреждали о сбое, ведь программа во многом зависит от биологических маркеров, а те у ведьмы весьма специфические. — Ведьма! Хватай ее! К ней с недружественными намерениями устремились три парня в форме Инквизиции. Двенадцатая щелкнула пальцами. Колдовство получилось рефлекторно, но его поддерживал весь мир. Наконец-то она может использовать свой дар целиком и открыто. Парни закричали, когда их пронзили тонкие иглы-нити, идущие из запястий Ведьмы, они в буквальном смысле потеряли голову. Горожане разбежались с криками о возвращении страшной легенды. Оказывается, это приятно — быть знаменитой. Двенадцатая щелкнула по невидимому носу Волка, чтобы не вылезал. Этой твари не место в мире. И повернулась вокруг своей оси. — Скажите, сколько стоит эта фляга? — вежливо спросила она у лавочника. Давно забытый язык приходил легко, отряхивался от пыли. — Д-даром… берите даром! — Благодарю. Двенадцатая подхватила флягу. Еще предстоит выточить на ней нужные символы, вязь письмен, но пока и так сойдет. Кровь от тел поверженных противников поднялась в воздух, Двенадцатая пропускала ее между пальцев, как тонкие нити и ленты, зачаровывая, наговаривая подчинение, а затем опуская внутрь емкости, как искуснейшая ткачиха. Лавочник смотрел на происходящее с ужасом, но уйти не решался — вдруг госпоже Кровавой еще что-то понадобится. Это было приятно — вернуться домой. Мир приветствовал, ласкал, обрушивал одновременно всю тяжесть долгого отсутствия, во время которого, к счастью, не случилось никаких войн. Двенадцатая гордилась своим предназначением, но все же мечтала прожить подольше, чтобы не обременять Мэй Титулом, Правами и Обязанностями. Она вернулась, выдержала… Но примет ли ее сестра? Двенадцатая стиснула пальцы, невольно расплескивая остатки крови, и поспешила закончить работу. Теперь у нее есть материал для самозащиты, следует поторопиться. Их дом… Она даже не смогла похоронить маму, не видела, что стало с папой. Глаза защипало. Как давно она не плакала? Сколько лет не позволяла крикам слетать с губ, а вылетевший считала символом позора? Как же она… скучала! Безумно, трепетно, нежно. Она так хотела вернуться домой, найти Мэй-тян, показать ее Семье — те примут, ведьма не сомневалась. Как же она боялась сдохнуть в лаборатории Эстранео, не сдержать обещания, пусть даже свидетелем ему был только демон. Взяв на ближайшем постоялом дворе лошадь — хозяева не слишком сопротивлялись и даже отказались брать плату, так мило! — Двенадцатая отправилась домой. Она вспомнила этот город, хотя видела его пару раз давным-давно. Ее деревенька неподалеку, дорога знакома. В отличие от людей, животные никогда не шарахались от Кровавых. Лошадь шла неспешно, лениво пожевывая то травинку, то цветок клевера, а Двенадцатая отгоняла от себя мысль, что нарочно задерживается, так как боится реакции Мэй-тян. Боится вообще ее не найти. Двенадцатая спорила сама с собой, пыталась подобрать аргументацию, почему не следует гнать лошадь во весь опор. Но когда вдалеке показался знакомый домик, все мысли вылетели из головы. Двенадцатая совершенно точно помнила, как его подожгли, так почему же… Она расседлала лошадь, привязала ту к ветке дерева. Потом заберет, если понадобится. Если нет, отведет лошадь в деревню, там рабочим животным всегда рады. Дом был точь в точь такой, каким она помнила его с детства: деревянная серая крыша, широкое низкое крыльцо с расставленными на нем цветочными горшками. Мама очень любила растения, сама занималась огородом, пока папа подрабатывал в деревне или охотился в лесу. Дверь распахнулась, на пороге показалась маленькая девочка в красном платье. На поясе болталась тряпичная кукла с глазами-пуговицами. Гладкие черные волосы струились по спине в прическе… Совсем как у мамы. Но пошла она точно в папу, такая же невыразимая красавица. Двенадцатая почти перестала дышать, чтобы не спугнуть — как трепетное дикое животное. Мэй-тян, ее Мэй-тян… Значит, демон все-таки привел ее сюда и даже помог восстановить дом. С тревожной надеждой вглядывалась девочка в Двенадцатую, осторожно приближаясь. — Онее-сама? — девочка прикусила губу, а затем бросилась вперед, врезалась подобно снаряду, обхватила за талию. — Онее-сама! Радость, приветствие и долгое, долгое ожидание, наконец-то завершившееся. Девочка сияла, сверкала искренними чувствами, выплескивая их в воздух. Двенадцатая бессильно опустилась на землю, сжала гладкие черные пряди в ладони. Мэй-тян… самый непредсказуемый, самый удивительный, самый прекрасный ребенок на земле!

***

— Но зачем, Мэй-тян? Не понимаю! — Двенадцатая всплеснула руками. Она в самом деле не понимала. Напротив за столом сидела прекраснейшая девушка: высокая, с фигурой древнегреческой богини и самым восхитительным, самым идеальным на свете лицом. Мужчины всего мира отдали бы что угодно, только бы красавица взглянула на них хоть раз, одарила ласковым словом. Черные волосы спускались шелковым ночным дождем, а мраморную кожу словно наполняло лунное сияние. Изысканно изогнутые губы в данный момент были плотно сжаты. Прекрасна, совершенна, любая мать гордилась бы такой дочерью. Проблема была в том, что еще вчера эта девушка являлась десятилетним ребенком. Двенадцатая ударила кулаком по столу, а затем поспешила в подвал. Она уже знала, кого могла попросить Мэй-тян об услуге, и намеревалась потребовать ответ. Имела на это право. В подвале вспыхнул, откликаясь на ярость старшей ведьмы, кровавый рунный круг, Двенадцатая зажгла огни, а затем щедро плеснула собственной крови на узор. В воздухе появился силуэт, который она не видела давным-давно. Хотелось бы, чтобы причина встречи была иной, однако… — Здравствуй, Тсунаеши, — Двенадцатая вздрогнула. Слишком много лет прошло с тех пор, как ее называли родным именем. А Старец Время совсем не изменился, но теперь он казался молодой женщине более близким. Или это она повзрослела? — Ты… — Двенадцатая зашипела змеей. — Это ты, Хронос, помог Мэй-тян состариться! — Не состариться, а повзрослеть. Твоя сестра — тоже Кровавая ведьма, она имеет право на обращение ко мне. Зона ускоренного времени помогла ей выучиться, стать сильнее. — Это было излишне! Мэй-тян заслуживает детства, которого у нее не было, заслуживает больше не волноваться ни о чем… Так не должно быть! — прокричала она с отчаянием. Ей была невыносима сама мысль, что сестра, ее дорогая, любимая младшая сестра пожертвовала годами жизни. И ради чего? Ради глупого желания оберегать ту, что этого не заслуживает! Сзади прижалось горячее тело, тонкие руки стальными тросами обвились вокруг груди. Двенадцатая ощутила сладкий аромат Мэй-тян. — Никогда, больше никогда-никогда онее-сама не пожертвует собой ради меня, — горячо зашептала Мэй-тян. — Демон с детства показывал мне, какая у меня онее-сама, я слышала рассказы про семью Кровавых ведьм. Он привел меня сюда, чтобы дождаться здесь твоего возвращения. Я знаю, что довелось тебе пережить. Из-за меня, из-за того, что выбрала не себя. Поэтому теперь я буду тебя защищать! Никто не обидит мою онее-сама! — Мэй-тян… — Двенадцатая стиснула сцепленные тонкие ладошки. Ее сестра в глубине души осталась таким ребенком. — Это старшие должны защищать младших, я никогда бы не выбрала иначе. — Знаю… — Прости, меня не было большую часть твоей жизни. Прости, я виновата, но… — Нет, ты не виновата! — дала яростный отпор младшая ведьма. — Ты выжила, ты вернулась ко мне — это самое главное. Я так ждала тебя, онее-сама. Только не уходи больше… — жалобно попросила девушка. — Не уйду, — Двенадцатая прикрыла глаза. — Больше никогда. За что ей все это? За что любовь, такая горячая, нечеловеческая преданность? Отринувшая свое имя ведьма чувствовала себя недостойной подобного, но отказаться было выше ее сил. В глазах Хроноса она видела отсвет знания, отсвет грядущего испытания, от которого вновь должна уберечь младшую сестру. Пока уткнувшаяся лбом в спину Мэй-тян не видела, Двенадцатая решительно кивнула Покровителю. Она справится.

***

— Онее-сама, открой! Онее-сама, пусти меня! Онее-сама, убери барьер! Прошу! Онее-сама… Двенадцатая повернулась спиной к младшей сестре, разбивающей в кровь кулаки о полупрозрачный барьер, отгородивший поле битвы. Испачканное платье, заплаканное лицо… Как бы хотелось извиниться за нарушенное обещание — она не сумеет остаться. Напротив нее стоял сильнейший чародей мира, нанятый Инквизицией ради избавления от Кровавой ведьмы. Кривая усмешка на молодом лице Аполлона, золотые кудри, падающие на высокий лоб — он был красив и благороден, ее противник. И Двенадцатая отчасти гордилась тем, что именно их род поспособствовал развитию магии. Инквизиция, сравнивая всех с Кровавыми, не спешила уничтожать остальных одаренных. Многочисленные академии и школы взращивали талантливых магов, могущественных, способных вести мир вперед и однажды, возможно, даже услышать его песни. Сегодня она умрет от руки одного из них. Кровавый волк рвал внутренности изнутри, но Двенадцатая сдерживала его. Даже если придется встать на колени, она не выпустит тварь, та не заслуживает свободы. Решимость, о которой так много говорила мама, обе ее мамы, пылала огнем, обжигала грудину, затапливала легкие. Титул, Права и Обязанности перейдут Мэй-тян, теперь сестра к ним готова — Кодекс выучен наизусть. Почему-то вдруг вспомнилось, как они с Пятой сидели в лаборатории Майтры, прогнав оттуда хозяина. — Жалуйся, — величественно разрешила экзорцистка. — Инквизиция вновь сожгла наш дом, хорошо до погребка не добралась. — Погребок, так понимаю, у вас самое защищенное место. Что там хоть храните? — Волшебные прибамбасы и запас самогона, доставшийся от прошлых поколений, — Двенадцатая раскинулась в кресле. — Ч-чего? — выпучила глаза сестра. — Все поколения Кровавых ведьм занимались… гнали, в общем. Крепость разная, восьмой стеллаж — самый убойный. Это ты еще наш Кодекс не видела! — вино развязывало язык. — А что в нем? — живо заинтересовалась экзорцистка. — Кодекс Кровавых ведьм включает в себя восемьсот страниц. Первые четыреста — ритуалы, заклятия и прочее, остальные триста девяноста девять — рецепты самогонки. И только на последней написано одно предложение, в котором суть нашей жизни. — И какое же? Двенадцатая хмыкнула. Мэй-тян идеально выполнила наставление, хотя не знала о нем. Страшно представить, что пришлось пережить маленькой девочке в мире магического Средневековья, когда у нее к тому же начал проявляться опасный дар. Кукла помогла, чутье крови помогло. Наверное, поэтому они обе сильны — выживали, учились на своих ошибках. Но все равно… За то, что не могла защитить, за все пережитое Мэй, Двенадцатая будет чувствовать свою вину вечность. Но хотя бы сейчас… она постарается спасти жизнь дорогой имото. Постарайся не сдохнуть. Так гласит единственное наставление их предка, оказавшегося тем еще шутником. Двенадцатая улыбнулась окровавленными губами, чувствуя, как внутренности раздираются острыми когтями, и пошла в атаку. Пока она жива, барьер будет стоять. Чародей напротив силен, но если запереть их обоих в Кровавом лесу, если принести себя в жертву, получится победить его. Остальную сотню, пришедшую с ним, она уже убила. Двенадцатая счастливо улыбалась, когда голые ветви собственного леса пронзали ее грудь, забирая жизни запертых внутри ловушки людей. К несчастью, закрыть такую ловушку можно лишь изнутри. Чародей упирался, пытался расплавить, испарить кровь, метался меж ветвей, которые радостно его убивали. — Онее-сама! Онее-сама! Онее-сама-а-а! Отчаянный крик сестры — последнее, что помнила Двенадцатая. В конце концов, произошло то, чего ведьма никак не ожидала — она очнулась. В собственной постели в домике, забинтованная с ног до головы. За столом, закинув ноги, прихлебывала из бутылки тот самый «убойный» самогон Пятая. Только нервно подрагивающие руки выдавали ее состояние. На плече прикорнула мамочка, устало смежила веки, из-под которых поблескивало золото дара. Пламя Шамана едва теплилось, спало устало, набираясь сил. А возле постели всхлипывала от радости Мэй-тян. Взъерошенная, в порванном местами, испачканном платье. Такая… красивая в своем счастье. Двенадцатая не чувствовала больше тяжести Титула, Прав и Обязанностей, помнила еще, как отдала их с последним ударом сердца, но почему-то над Мэй не висело ничего подобного. Сестра вовсе не ощущалась носительницей их тяжкого бремени. — Что… что произошло? — Ваше дурацкое пророчество исполнилось, — проворчала Пятая, — Инквизиция вновь пыталась сжечь ваш домик, теперь работает на огороде. Майтра хочет от тебя детей, потому что верит, что это единственный способ узнать, как же вы сохраняете свой дар. Выбирай какую хочешь новость. Ах, да! Я добралась до восьмого стеллажа твоего погребка. Поздравлять будешь? — Иди к черту! Пятая довольно оскалилась. — Уже была, у нашего, местного, мне даже понравилось. Двенадцатая обратила молящий взгляд на Мэй-тян, вот, кто не будет издеваться над сестрой и расскажет подробности. — Твое сердце остановилось на некоторое время, и я получила Титул, Права и Обязанности. Однако сумела остановить время для твоей крови, а после госпожа Пятая удерживала твою душу, пока госпожа Третья лечила тело. Ведьма расстается с Титулом только после смерти, но ты жива… В общем, получилось две ведьмы с Титулом. Как в том пророчестве. Мир не смог вынести подобного. Теперь… теперь мы свободны, онее-сама! Двенадцатая откинулась на подушку. Изнутри подтачивал радость от освобождения острыми когтями злющий Волк, ненавидящий тюремщицу отчаянно, неистово. Он терзал ослабленное тело, намереваясь его захватить. Однажды ему, возможно, это даже удастся. Но пока что это ничто по сравнению с искренним счастьем в глазах Мэй-тян.

***

Если порталы выбрасывают вас где угодно, в «горячих» точках или эпицентре каких-либо событий, будьте готовы к неприятностям — те обязательно случатся. Порой Двенадцатая думала носить с собой рюкзак с предметами первой необходимости, потому что, к примеру, торчать в горах без куртки и возможности развести хотя бы малюсенький костерок совсем не весело, особенно, если альтернативой служат другие, более вооруженные, горы или подвалы ставшей родной Инквизиции. Поэтому Двенадцатая не особенно удивилась, очутившись по шею в холодной соленой воде. Ведьма умела плавать, но не любила, каждый раз возникало чувство, будто ее гладили против шерсти. Наверное, все дело в огромном количество водных процедур, проведенных с нею Эстранео. Те не очень заботились о температуре воды или удобстве подопытной. Однако стоило поднять глаза, как женщина немедленно забыла о промокшем платье и сгинувших где-то внизу туфлях. Разыгрывающееся над головой сражение захватывало, Двенадцатая ощутила, как пересыхает в горле. Блондин-Благородный сражался неистово, его душа рвалась вперед, пела, кричала, и этот крик почему-то отчетливо слышала ведьма. Ее одинокий, опустевший после потери Титула слух вдруг наполнился стуком чужого сердца, отчаянной решимостью неповторимой личности. В это мгновение Двенадцатая лучше понимала мать, которая однажды притащила домой израненного мечника, защитившего на дороге одинокую женщину. Его не волновало, что перед ним Кровавая ведьма, живое магическое оружие в человеческом обличье, он сражался, потому что так было правильно. Этот мужчина… его поведение… его красота, соответствующая красоте и благородству души — подобное редко встречалось во всех мирах. Двенадцатая ощутила, как нечто важное рождается в ее сердце, в ее сути, она перестает быть одинокой, опустевшей, что-то всеобъемлющее занимает место Титула, и, кажется, будто Хронос смеется где-то вдалеке. Поэтому она ни секунды не колебалась, подплывая ближе, обхватывая Раджека Кертье поперек груди и объединяя с ним сердца и тела. Если не повезет, смерть одного утянет за собой другого, но Двенадцатая привыкла рисковать, не могла оставить этого мужчину. Он не заслуживал смерти. Волк скребся и радостно выл в клетке из ребер, когда ведьма опустилась на плоскую скалу. Ее тело слишком измучено борьбой, слишком ослаблено внутренним противостоянием, она просто не справится, если придется отвлекаться. Пальцы сами по себе отвели запятнанный кровью золотистый локон со лба, коснулись подрагивающих ресниц. Почему Благородные все такие красивые? Интересно, соколенок с ее вечным стеснением и заниженной самооценкой сильно комплексует при общении с ними? Жаль, не удалось спросить. — Немного. Дай мне немного воли и сил, — прошептала Двенадцатая, упираясь лбом в сливочный лоб бессознательного Благородного, но обращалась не к нему. — И я отдам тебе тело безропотно, как только он откроет глаза. Тварь призадумалась, а затем тявкнула, улеглась, прикрыв глаза хвостом. Соглашаясь подождать. Двенадцатая, по-прежнему обнимания старшего Кертье, достала телефон и позвонила мамочке. Сейчас она не готова путешествовать по горам.

***

Двенадцатая открыла глаза, когда солнечный луч проник через кружевную лиственную завесу. От длительного сиденья мышцы затекли, но ведьма не шевелилась — не хватало еще свалиться с ветки. Почему она вспомнила это именно сейчас? Вся ее жизнь — череда попыток пожертвовать собой, которым отчаянно мешали ее драгоценные родственники. Просто потому, что так правильно. Но это же хорошо — когда тебя так любят? Двенадцатая потянулась, расправила плечи. Свобода… Сладкое слово. Когда некуда торопиться, не надо спешить и бежать, можно лениться в теплый солнечный день, зная, что в роскошном поместье тебя ждет сытный, вкусный ужин и хорошая компания. Раджек старался не оставлять ее в одиночестве, хотя, по возвращении в Лукидонию, вынужден был вернуться к делам клана. Как ни странно, она не скучала. На дальнем фоне, там, где раньше звучал мир, пело что-то пронзительное, сладко-нежное, незнакомое, но манящее. И тогда, когда пение становилось особенно пронзительным, она сбегала в наиболее неухоженную часть сада, где залезала на дерево, прячась от посторонних и мыслей в густой листве. — Мне сказали, что ты здесь. Двенадцатая чуть с писком не свалилась прямо на стоящего под деревом Раджека. Задумалась, не услышала, как подошел этот прародитель асассинов! Нашлась наемная убийца! Ее саму такими темпами прихлопнут очень быстро. Двенадцатая испытала досаду на свою расслабленность. Никогда себе подобного не позволяла. Неужели так ощущала себя Шестая, попав в этот дивный мир? — Я думала, ты занят делами клана. — Мне удалось освободиться раньше, — красивые музыкальные пальцы изящным жестом стянули маску вниз. Двенадцатая ценила открытость, которую демонстрировал Кертье с ней наедине, не прячась за бесконечными воротниками. — Не хочешь прогуляться со мной? — Неужели мы чего-то еще не видели в твоих землях? — ведьма соскользнула с ветки, но Раджек не позволил ей приземлиться самостоятельно, поймал, поставил аккуратно, не отпуская. Лоб прорезала тонкая вертикальная морщинка. — Тебе скучно здесь? Желаешь покинуть поместье? Теперь нахмурилась Двенадцатая, посмотрела в сторону, раздумывая над вопросом. Хочет ли она уехать? В принципе, ей нравилось проводить здесь время, а семейные проблемы, то и дело подкидываемые драгоценными любимыми родственничками, не давали заскучать, но… — Наверное, я просто не привыкла к спокойствию. Это так странно — не надо спасаться, воевать… В своем мире мне приходилось постоянно быть начеку, отстаивать свою свободу или жизнь, а здесь… Я тебе еще не надоела? Несмотря на все старания Мэй-тян, отстроенный заново домик так и не смог стать ведьмам домом в полном смысле слова. Их дом был рядом с людьми, дорогими их сердцу. — Ты можешь оставаться здесь сколько хочешь. Твоя компания весьма ценна для меня. Кертье все-таки разжал руки, но тут же подхватил под локоть, ведя по неприметной дорожке. — Это теперь и твой дом тоже. Двенадцатая резко остановилась, замерла, отдернув руку, пораженная словами, как ударом. Раджек прошел еще несколько шагов, прежде чем остановиться и обернуться. В серьезном лице не было ни капли лукавства, намека на шутку, какой-то дурацкий розыгрыш. Может, позвонить Шестой, проконсультироваться, так сказать, со специалистом по этой расе? — Ч-что? — Благородные не имеют привычки лгать. И разделить судьбу предлагают только в одном случае. Оставшаяся в одиночестве Двенадцатая какое-то время судорожно стискивала платье на груди, пытаясь успокоить бешено бьющееся сердце, а затем… затем улыбнулась и бросилась догонять ушедшего далеко вперед Раджека.