***
У лорда Чарльза Хескета упрямый подбородок и острый овал лица. А еще демонстративно вежливый лакей, подхватывающий его пожитки, стоит спуститься к входной двери, тут же забрасывающий их в экипаж. Эггзи видел его раньше – не лакея, лорда. Тот приходил к ним в бордель, снимал девочек, пил и развлекался. Среди девочек гадких слов об этом человеке не ходило. Просто такой же, как и большинство остальных богачей, редких у них, как залетные птицы: жадный до женского тела, немного помешанный на контроле, властный и горячий. Никаких других подробностей. До этой поры Эггзи даже позволял себе думать, что он нормальный – конечно, в весьма условных рамках их задымленного похотью мира. А сегодня он отстегнул Маргарет кучу денег. Не за девочку, за него. – Сэр. Лорд Хескет не отводит взгляд. Стоит, удивительно длинный и неестественно прямой, любезничает с Нортом, и белый парик в паре с бежевым камзолом до омерзения ему идет. Эггзи хочет скривиться, когда они пожимают друг другу руки – ведь от происходящего явственно несет ненормальностью, – но сдерживается. У лорда Хескета сильные пальцы и бесстрастная мина, и вообще, все выглядит так, словно они вовсе не едут к нему в поместье, чтобы трахаться с перерывами на обед и ужин, а просто собираются попутчиками в дальний путь. Глупо. Смешно. Они же, в конце концов, взрослые люди. – Согласно контракту, – Хескет открывает рот, и, блять, его заслушиваются все, включая выскочивших на крыльцо девочек, Нэнси и Маргарет, – вы принадлежите моей двоюродной сестре, Роксане Мортон, и проживаете в моем поместье по ее личной просьбе. – Боитесь запятнать репутацию, сэр? Эггзи усмехается: условия гнусные, практически низменные, но на бумагах уже стоит подпись его чертовой мадам, и он не имеет никаких прав на отказ. Просто пытается побольнее ужалить – может, сладенький лорд испугается и сбежит? – Я не боюсь ничего, Гэри, – у Хескета глаза похожи на голубые остроконечные льдинки, и смотреться в них неожиданно пугающе. – Так будет лучше для вашего блага. Чарльз отражает его улыбку – медленно и слегка криво, и у Эггзи мурашки пробегают по спине, а внутренний голос кричит нечто вроде «беги, беги как можно дальше». Он отдергивает руку чуть быстрее положенного, оглядывается – за спиной будто целая жизнь – и ныряет в карету. Лорд Хескет раскланивается с обитателями борделя, Эггзи видит это сквозь стекло. К горлу подступает тошнота, и он старается смотреть ровно под ноги, в пол, жмурится, чтобы утихомирить боль, стучащую кровью в висках. Душно, как же ужасно душно, тяжело. Возможно, именно так ощущается предательство? Лорд Хескет садится напротив: нечитаемый взгляд, ладони спрятаны в перчатках. Не пробьешь, не прочитаешь. – Трогай! Эггзи молча наблюдает в окно, как утекает его жизнь, такая родная и ценная. Сердце в груди бьется слабо, устало.***
Едва преодолев порог поместья, Эггзи надевает язвительность, словно маску. Расправляет плечи – усилием воли, не иначе – и принуждает себя коснуться лорда. Под пальцами начищенные до блеска пуговицы, накрахмаленный воротник ощущаются непривычно, но от прикосновения – вот странность – не воротит. Эггзи поднимает голову, быстро и дерзко, с вызовом заглядывает в чужое лицо: – Ты хочешь меня на столе или, по-обычному, в кровати? У Хескета не дергается ни один мускул. Он медленно стягивает перчатки, всматривается за его спину, в глубь дома, потом улыбается – так же, как в дороге, хищно и с кривизной. – Грин, проводите мистера Анвина в его покои. Эггзи уводят чуть ли не под руки. Он оглядывается через плечо: по лестнице несут коробки с его вещами, а лорд Чарльз стоит у дверей, прислонившись к дверному косяку. Эггзи хочет прочитать все его тайные мысли, но расстояние слишком велико.***
Он думает, Чарльз придет вечером. Заставляет себя надеть все чистое к ужину – все силой, силой, конечно, – спускается в освещенную ярко прихожую и, вдруг, путается. Коридоров вокруг слишком много, и он точно не знает, какой из них правильный. В голове мелькает мысль, что лорд – возможно, склонен к чему-то страшному, темному, иначе зачем ему столько закрытых дверей? Эггзи чеканит шаг по вычищенным половицам, и сердце стучит у него в глотке большим, истерзанным кровяным комком. Руки снова в кулаки, впиться ногтями в огрубевшую кожу, поставить ногу немного дальше. Еще раз. Еще. Снова. Не бойся, Эггзи, просто дыши. В твоей жизни случались вещи и хуже. Он проходит веранду, уходящую, наверное, во внутренний дворик, потом – нечто, похожее на просторную гостиную, пока не находит залу с длинным столом. Лорд Хескет стоит у окна. За стеклом шумит струями сердитая гроза, и Эггзи думает, что было бы здорово слиться с ней, раствориться в соленых слезах, чтобы убежать отсюда. Ему очень не по себе от этого места, от его хозяина, не проронившего лишнего слова, от всей поганой ситуации, в которую довелось угодить. – Мне называть тебя просто «сэр»? Он встает рядом так, чтобы видеть лорда в профиль, и ждет ответа. – Почему бы и нет? Думаю, это было бы уместным с вашей стороны. С минуту молчат, пока прислуга раскладывает на столе приборы. Эггзи смотрит на них, потом – на Хескета. Оценивает: заостренные скулы, выдающийся нос, уверенная мощь. Наверное, это правильно – изучить, хотя бы поверхностно и по внешности, человека, купившего твое тело. Эггзи ждет, что его навязчивая, явная заинтересованность как-то расшевелит или заденет лорда, но тот даже не меняет позы, и вскоре Эггзи наскучивает прожигать время, находясь в бездействии. Он круто разворачивается на каблуках, подходит к столу. Немного подумав, берет с подноса вилку и: – Не надо. – Что? – Раскладывать столовые приборы – не ваша забота. У Хескета расслабленное лицо, но сложенные на груди руки, и весь его образ вызывает в груди Эггзи ураган эмоций. Жестокое ожидание, неприязнь, нежелание подчиняться – грубый, опасный коктейль, и Эггзи пробует бороться с ними, но в итоге просто поднимает флаг. Злость застилает ему взор – с момента их приезда прошло несколько часов, а его даже не коснулись пальцем. – Я такая же прислуга, разве нет? – Вздергивая подбородок, говорит он. – Просто специфика моей работы состоит в том, чтобы отсасывать богатым господам и раздвигать перед ними ноги, а не подавать на стол. Не думаю, что случится непоправимое, если я положу вилку рядом с тарелкой. Тирада звучит горячо, практически безнадежно, и Эггзи до остечертения зол. Зол на этот гребанный дом, на Хескета, Маргарет, на себя. Он хочет испускать яд, а не биться, как оголенный нерв, выставляя напоказ свою душу. В которой пульсирует каждой клеточкой боль. Хескет берет с подноса бокал, прикасается к блестящему стеклу, не прерывая зрительного контакта, и Эггзи чудится нехорошее в льдистых глазах: – Вам разумнее сегодня поужинать в своей комнате, мистер Анвин. – Зовите меня Эггзи. – Мистер Анвин. Выпад – укол. В этот раз задело. Эггзи пережидает мгновение – сердце едва отпускает – и гордо кивает, поворачиваясь спиной. Лицо лорда тает в голове, только когда он закрывает дверь в свои покои.***
Хескет не приходит. Ни ночью, ни утром. Эггзи ждет его вечером следующего дня, через день после. На середине второй недели понимает – бесполезно. Горькая тоска в груди впитывается в кровь и постепенно гаснет. Но засыпать – каждый раз, под странным до удивления балдахином – все еще трудно.***
Чарльз – про себя он называет его именно по имени, никак иначе – не держит его в поместье насильно, но сутки меняются сутками, Эггзи наблюдает за стеклом рассветы и закаты, ощущая все более остро: он в клетке. Золоченой, с резными вставками. Ему хочется разорвать ее путы зубами. – Что планируете вечером, сэр? Прогулку верхом или чтение сонетов? Они проводят время вместе, лорд почти не оставляет его одного, за исключением деловых отъездов в город, и он вовсе не так черств, как показалось Эггзи при первой встрече. У Хескета острый, ядовитый язык, и он пользуется им настолько мастерски, будто всю жизнь провел в трущобах. Им доводится часто сталкиваться в спорах, и если на стороне Эггзи обычно слепая уверенность, то на стороне Чарльза – непримиримые факты. Но, в конце концов, самодовольная улыбка лорда и его пристальные, нечитаемые взгляды начинают злить. Как и пустота просторной постели. Зачем тогда Эггзи быть здесь? – Я бы предпочел провести этот день в одиночестве. Чарльз говорит, словно стреляет – рублеными фразами, коротко, но четко, и каждое слово оставляет след в душе Эггзи, дырявит, заставляет метаться. Он теряет смысл, он теряет себя, чувствуя, как тишина и беспечность новой жизни съедает внутренности. Иногда он хочет разбить всю чертову посуду в этом доме. Потому что, черт побери, он не понимает. Совсем ничего. – Могу ли я уехать в город и провести там ночь? Эггзи выплевывает звуки максимально мерзко, максимально – с насмешкой, надеясь, что хоть это зацепит, проймет. Заставит испытать какие-никакие эмоции. В ответ видит лишь мнимое безразличие и сталь каймой по голубой радужке. – Да. Но советую вам не забывать: вы – моя собственность, мистер Анвин. Уходя, Эггзи будто невзначай роняет хрустальную вазу с камина. Ему все осточертело.***
Эггзи решает навестить мать, а потом Шарлотту у ее «добродетеля». Лакей все так же показательно вежлив, даже когда он грубо требует отвезти его в самые лондонские пучины. – Не уверен, что лорд одобрит ваше желание. – Я еду домой. Что конкретно он может не одобрить? Эггзи поправляет жесткий воротник и белоснежные манжеты, пока за окном меняет свой цвет листва, ближе к трущобам становясь более тусклой и редкой. Он выпрыгивает прямо в грязь, не дожидаясь остановки лошадей, вдыхает полной грудью спертый воздух. Лакей косится с пренебрежением, но Эггзи абсолютно, абсолютно плевать. – Ты можешь быть свободен. И передай своему хозяину хорошего вечера. Блять. Он видит, как дергается глаз на напудренном лице, и улыбается скользкой опасной улыбкой. Лондон будто придает силы, все былое, все естественное воскрешая в груди. Это – его территория, и Эггзи чувствует себя владыкой каждого гнилого уголка в самом бедном районе у Темзы. Бордель встречает его привычным шумом: в нем кипит работа-жизнь, и девочки вплетают друг другу в волосы перья, дожидаясь клиентов в коридоре. Эггзи кивает им, и они льнут к его плечам как по команде, но это – практически искренне. Маргарет находится на кухне. – Ну как ты, Гэри? Смотрю, раскраснелся на сытных харчах. Лорд Хескет приятен на вкус? – Лорд Хескет на вкус как вареная рыба, ма. У нее грудной приятный смех и широкая улыбка, будто не было ничего несколько недель назад. Эггзи смотрит на Маргарет, присаживаясь на хило сколоченный табурет, откидывается лопатками на стену. Спину тут же обдает холодом. – В «Харрисовском списке» тебе уже присвоили звание дорогого пидора. – Все твоими стараниями – людям нашего района я уже не по зубам. – Ты никогда не был им по зубам, мой мальчик. Маргарет садится напротив, миг, и он чувствует ее руку на своей щеке – тепло проникает под кожу, согревает замороженные внутренности. Касание похоже на укус, щека будто распухает от ласки. Эггзи приходится сглотнуть, чтобы заставить себя говорить: – Я принес немного денег. – Украл? – Нет, это в прошлом. Хескет сам дал их мне. – С чего такие щедрости? – глаза Маргарет полны заботы, но на дне зрачка пылает затаенный огонь, и Эггзи давно усвоил, от него не спрятаться, не скрыться. – Я же по лицу вижу, мальчик, он тебя даже не трогал. Вдох. Выдох. Глупый долгий пробел, чтобы снова вдохнуть. – Я не знаю, – максимально честно, максимально разбито: Эггзи никогда не любил запутанные игры и чужие уловки, чувство отстраненности создает опасность. – Я правда не знаю. Но раз они есть, не могла бы ты передать их моей матери? Маргарет прижимается лбом к его лбу, и Эггзи прикрывает глаза, он словно в коконе, под защитой. Потертая ткань ее платья щекочет пальцы, а сквозняк из худых окон заползает под рубашку. – Конечно. Да. Думаю, они ей очень понадобятся, мальчик, – пальцы зарываются в волосы. – Ты умница, Эггзи. Одно мгновение на то, чтобы закусить губу. Он не до конца осознает, чего в движении больше – горечи или обиды. – Ма… возможно, он меня не хочет. – Он купил тебя, а теперь не знает, что делать. Вот весь секрет. Мальчик. «Мальчик» – это про него или про лорда? Эггзи не успевает спросить: Маргарет вспархивает вместе с юбками, выбегает на террасу. Работа в борделе не терпит долгого ожидания.***
Эггзи ловит одну из девочек в коридоре. Рыжие волосы шлейфом ударяют по стене, она оборачивается, в глазах – немой вопрос. – Если есть вопросы, Эгги, давай быстрее. У меня клиент наверху. Эггзи набирает воздуха в легкие, чуть жмурится. Единственный вопрос застревает на языке как тяжелый камень, и он проталкивает его силой. – У Хескета, что, член не стоит? Девочка ждет, когда он откроет глаза, чтобы рассмеяться. Смешинки по радужке, смешинки в морщинках, смешинки на кончиках тонких пальцев. Вся – как маленькое солнышко, удивительно прекрасна. Эггзи нахохливается: его здешним обаянием бабочки уже не взять, и он, что, блять, маленький, чтобы так смеяться? – Ну. Скажи честно. Рыжая отцепляет его руку со своего запястья, и ей нужна всего секунда на сосредоточивание. – Все у него отлично стоит. Если он тебя не трахает, может, проблемы по твоей части? Говорит – и убегает. Эггзи запрокидывает голову вслед ее легким шагам по лестнице: – А может, он просто предпочитает трахать баб? – Тогда зачем он купил тебя, Эгги? Действительно, зачем?***
Эггзи решает предпринять страшное: он просит у Шарлотты парик и платье. Она даже находит ему чулки – отвратного желтого цвета, такие облегающие, узкие. Эггзи надевает их чертову вечность, еще вечность привыкает к ощущению тесноты. Потом ищет корсет, и – вот досада – его Шарлотта не предусмотрела. На кровати тряпки, ленты, снова тряпки, ничего жесткого и прочного. Эггзи отправляется на поиски по всему поместью – так, как есть: полуголый, но в чулках. Хескет говорил, его двоюродная сестра часто приезжает на праздники, и, наверняка, оставляет здесь свой гардероб. Эггзи надеется обнаружить в нем хоть что-то из списка необходимого. Прислуга недоуменно оборачивается ему вслед. В голове белый шум, и он сам не понимает, чего хочет: сломать лорда или заставить его отказаться от их контракта? Цель неясная, она маячит впереди, как призрак, но Маргарет вчера сказала, если дело прогорит, им никогда не видать нового дома, престижа, спокойной жизни для девочек. Район стал слишком небезопасен, – звучат в висках ее слова. Эггзи сцепляет зубы. Район стал небезопасен. И им нужны деньги лорда. Придется постараться. И если у Хескета вставало на эту тощую рыжуху Китти, значит, он утянет себя корсетом настолько, насколько это будет необходимо. – Ебанная срань. Он его все-таки находит. Натягивает кое-как на свое тело, стараясь не смотреть в зеркало. Справиться с завязками – как пройти все круги Ада, побывать в каждом гребанном котле. Эггзи путается в шнуровке пальцами, часто дышит. Нет, нельзя отступать. Времени осталось так мало. Дыши, Эггзи, дыши. Ты справишься. Оправляет юбки, застегивает узкую цепочку браслета на правой кисти. И, наконец, поднимает глаза. Отражение в зеркале – не он. Парик, платье, носки туфель начищены до блеска. Что-то ужасно странное, но не лишенное шарма. Эггзи заставляет себя улыбнуться, и зеркальная гладь возвращает улыбку в ответ, от нее почему-то учащается сердцебиение. Он рисует мушку – аккуратную, прямо над губой. Хер ведь поймет этого Хескета, что ему вообще нужно. Эггзи попросту надеется, что попал хотя бы в один из показателей. В прихожей со скрежетом распахивают дверь. Эггзи касается пальцами своей. Господи ебанный боже, что же он творит?***
Хескет в гостиной один, сидит в кресле, смотрит на книжные полки. В руке – бокал, на ковре разбросаны смятые бумаги. Пламя в камине бросает блики на задумчивое лицо. Эггзи некоторое время наблюдает за ним из тени прихожей. – Сэр. Эггзи выглядит как не-Эггзи, но голос, манеры, походка – все остается его. И это, да, наверное, (не)много глупо, но он подходит ближе и ставит ногу на мягкий пуфик прямо перед Чарльзом. Задирает юбки едва ли не до бедра. Повторяет чуть уверенней: – Сэр. В висках шумит алкоголь, заглушает разумное, и Эггзи смаргивает, чтобы вернуть себе ясность, чтобы найти в себе силы просто взять и посмотреть. И, если потребуется – шагнуть за грань. В пропасть. В глазах Чарльза зрачок-пучина, и это нечто совсем аморальное – то, как он ест Эггзи взглядом. Это нечто неправильное, но вместе с тем жаркое, душное, такое, что душит за горло и не позволяет мыслям рождаться в голове. – Мистер Анвин. У Эггзи дрожат руки, и виной тому – голос. Блядски низкий голос Хескета, который невозможно выносить. Он собирает себя в кулак. Поднимает ткань еще выше. – Чарльз. Имя – как переступленный порог. Как открытая дверь, и Эггзи почему-то кажется, что за гранью будет проще. Он делает шаг, переходит ее – в переносном-прямом-любом-блять-смысле, – а потом подбирает подол и садится лорду на колени. Абсолютно теряется в пространстве. – Прикоснись ко мне. Бум. Выстрел. Бесповоротность. Хескет поднимает руки, и Эггзи думает, что укусит его за пальцы, как только он коснется его подбородка. Но Чарльз обхватывает ладонью его за талию, за этот чертов корсет, что впивается в кожу крючьями и мешает дышать (или дело не в нем?), а вторую кисть подносит к своему лицу. Облизывает указательный палец. В гробовой, черт, тишине. Эггзи слышит в ней бешеный стук своего сердца. Или чужого? – Ну же. Почти что хнычет, потому что пытка ожиданием – худшая из всех. Да, он не обещал полюбить Хескета сердцем, но, блять, тело, Эггзи продал его на торгах, и ему необходимо, чтобы его забрали. Чтобы сделку скрепили. Он чувствует тяжелое дыхание Чарльза на шее, его железную хватку. Эггзи готов спорить, что костяшки аристократичных пальцев белее снега от напряжения. – Ну. Чарльз проводит пальцем по его губам, быстро, не даваясь. Потом поднимается чуть вверх и… …стирает мушку. Сглатывает, Эггзи видит, как стремительно бегает кадык под натянувшейся кожей. – Мистер Анвин, – хрипло, господи боже, до чего хрипло, – если я бы хотел женщину, то заключил бы с миссис Уэллс другой договор. Ножом – точно в легкие. Раз, второй, третий. Эггзи ощущает себя разрезанным на куски, гребанные ошметки. Внутри – кровавое месиво из внутренностей, и алая пелена застилает глаза. Он резко опускает руку, шарит ею под ворохом блядских тряпок, пока не нащупывает чужой внушительный стояк. Чарльз усмехается совершенно невменяемо, когда он решительно обхватывает его всей ладонью. – Ты же хочешь меня, больной ублюдок, – Эггзи шепчет это ему прямо в рот, и Хескет выгибает спину, откидывает голову, а на губах все пьяная, нездоровая улыбка. – Ты же хочешь. Он не уверен, кого пытается убедить в большей мере. Требовательные ладони ползут по его икре, цепляют резинку чулок, оглаживают покрывающуюся мурашками кожу. – Не отрицаю, – Чарльз замирает за секунду до, и его глаза, это ведь плохо, что он хочет в них утонуть? – Но не сейчас. Мистер Анвин. Эггзи отталкивает его сам – потому что это ебанный кошмар. Худший ночной сон, который только мог присниться. Вскакивает, ноги трясутся, в пальцах – безудержный тремор. Он сдирает с себя парик, кажется, попутно вырывая настоящие волосы, швыряет его на идеально чистый пол. Переворачивает пуфик. – Да что тебе, блять, от меня надо? – шипит, невероятно зло и колюче, а у самого слезы в глазах. Потому что он, черт возьми, просто не понимает. Чего Чарльзу еще не хватает? – Вы все, что ли, в высшем обществе такие ненормальные? У тебя есть все, что не так? Что, черт возьми, с тобой не так? Стягивает туфли, нога об ногу, и разворачивается – резко и нервно. Бредет наверх, почти не разбирая дороги, и только лестница протяжно, сочувственно скрипит под тяжелыми шагами. А когда запирает дверь – кричит. До хрипа, до сорванных связок, до боли, стучащей сине-голубой венкой на лбу. Вот он какой, оказывается, этот новый виток отчаяния.***
Эггзи думает, лучший выход – перестать разговаривать. Если Хескет – непонятный, если все происходящее, по его мнению, норма, ладно. Пускай наслаждается своей собачкой на поводке, пока она однажды не откусит руку по локоть. – Как ваше настроение, мистер Анвин? – Прекрасно. Ваше? – Тоже. Возможно, на следующей неделе вам доведется познакомиться с моей сестрой. – Предвкушаете? – Конечно. Она вам понравится, уверяю. Эггзи смотрит на эти узкие губы, на острую улыбку, расцветающую, когда Чарльз разрезает за завтраком мясо, и глотает свою ненависть. У нее густой бордовый цвет и запах горелой плоти.***
Он продолжает питаться ей, пока от Маргарет не приходит письмо. В нем три коротких строчки, но Эггзи достаточно: Мишель в опасности. Кажется, Дин окончательно съехал с катушек и поколотил всю семью. Эггзи надевает кафтан, не замечая, что пуговицы вывернуты вовнутрь, быстро шнурует ботинки – и выбегает из дома, как был, без любой другой мысли в голове. В крови бьется пьянящий адреналин, и расстояние – не помеха.***
Он не вспомнил бы, как добрался до отчего дома, даже под страхом смерти. Просто ряд картинок – ярких, насыщенных – перед глазами, и вот, он уже здесь. Пинает ногой дверь, а от звука шагов по ту сторону волосы на затылке встают дыбом. Эггзи узнает их из тысячи. – Сученыш? – Дин на пороге, расплывшийся от своей погани и жира. Эггзи плюет ему в лицо горькое «не ждал?» и пружинит удар. Подается вперед всем телом, впивается пальцами в узловатую крепкую шею, Дин летит спиной на пол, и они сцепляются в живой безумный ком. Краем уха Эггзи слышит мамин крик, но оглянуться нет ни времени, ни желания. Все силы – чтобы подмять под себя громоздкую тушу и выбить из нее последнее дерьмо. – Ты за все ответишь. Слова вылетают быстрее ударов, и Эггзи уворачивается, когда его пытаются подсечь, уходит в глухую защиту, пробует достать до боков. Тычок в ребра, закрыться левой, резкий разворот. Что-то липкое и теплое вытекает из носа, Эггзи утирается рукавом, снова бросается в атаку, вышибая Дина на улицу. Они валяются в грязи как звери, рычат и судорожно пытаются добраться друг до друга. Дин ловит его за шкирку, мощные кулаки застревают где-то в грудине, но Эггзи дергается и только крепче смыкает губы. Он не дастся. Не даст в обиду свою семью – неважно, которую из имеющихся. Он не… Мысли застревают в легких вместе с воздухом, и Эггзи делает отчаянный рывок на свободу, вцепляется кистью в щиколотку, со всей силы рвет на себя. Слышит хруст падающего тела, но в следующее мгновение Дин уже поднимается на ноги. – Ты, выблядыш… – Подходи, – в том же тоне, так же яростно и кипуче, – ну же. Подходи. И я тебя положу. Потому что те, кто трогают мою семью, заканчивают плохо. Ты тоже закончишь. Даже если мне придется в лепешку разбиться. Мишель на пороге кричит что-то невразумительное, на плач и грохот сбредаются соседи, и окружающий полумрак топит в себе запахи крови, пыли и алкогольного смрада. У Дина бульдожья харя, злые, маленькие глаза и массивный нос. У Эггзи чешутся руки сломать его пополам. – Думал, ты умеешь только подставлять задницу, – хохочет он, сплевывая кровь, – а ты, оказывается, и мордашкой торгуешь, верно? Слышал, подцепил с ее помощью богатого оболдуя. И как он? Хорош, а, шлюха? На языке – горечь с привкусом стали, металлические мерзкие нотки, в глазах мешается красное, едко пахнущее солью. Эггзи прячет лицо в ладонях, чтобы стереть с него остатки обиды. Ему нужна лишь чистая, неприкрытая ненависть. Ничего другого. В толпе зевак мелькает Маргарет, держащая за плечо Мишель (какая насмешка судьбы: они тут обе, его матери), девочки, Шарлотта. Эггзи улыбается им – разбито и слабо. Но все же. Я еще на ногах, видите? Все хорошо. Я выстою. – О том, насколько я хорош, вам, мистер, следует знать в последнюю очередь. – Что? – Эггзи не верит. Эггзи попросту боится верить – чудеса не созданы для мира грязного, затхлого Лондона, – но все же оглядывается, чтобы проверить. Это не может быть он. – Привел хозяина, сученыш? Дин брызжет слюной, срывается в сторону, и его рука впечатывается в скулу прежде, чем Эггзи успевает что-либо разглядеть. Проваливаясь в вязкий серый омут, он думает: чудеса – не по его части. Или, вдруг?.. Мысль обрывается.***
В карете твердый пол, а под здоровой скулой – чужое плечо. Теплое, даже сквозь одежду такое поразительно теплое. Эггзи спал бы на нем и спал, но голова разрывается от боли, и сомкнуть глаза после выныривания из беспамятья – словно пройти босиком по углям. – Ты в порядке? Голос. Тихий, знакомый голос. И ласковые пальцы, массирующие его сбитые костяшки. Эггзи утыкается носом в шею, и это, оказывается, так приятно – чувствовать запах тела, незамутненный и свежий. Без приторных духов, без сладковатой пудры. Он скатывается цепочкой прикосновений куда-то к ключицам и не завязанному воротнику, зарывается. Хочет пропасть. – Ответь. Ладони (вот так новость, с мозолями) цепляют за челюсть, оттягивают назад. Ненавязчиво, но заставляют: посмотри на меня. Эггзи хмурится – он все еще частично не здесь, – но подчиняется. Смотрит. – Ты в порядке? – Да. Куда мы? У Хескета разбита губа, и во взгляде – непонятный блеск. Эггзи, будто пьяный, кренится к нему, едва улавливает: он хочет коснуться. Чертовски. Сильно. Хоть как-то. А там будь что будет. Губами – к засохшей ниточке крови в уголке рта. То ли поцелуй, то ли едва заметное прикосновение. Хескет обнимает его голову за затылок, притягивает ближе. – Едем домой, Эгги. Шепчет, чуть смещается вправо… …и раскрывает губы, пускает вовнутрь. Не расцепляя руки. Эггзи туманно рассуждает: можно во всем обвинить качку, но, черта с два – они оба в курсе, она совсем не при чем. Даже не привяжешься.***
Хескет запирает его на пространстве длиной шаг на шаг, между собой и дверью в покоях Анвина. У Эггзи слегка кружится голова, но он все равно запрокидывает ее так, что хрустит в шее, любуется своим отражением в полностью помутневших глазах. – Меня ведь накажут? За избиение. Он не спрашивает, что стало с Дином – совсем неважно. Только сердце стучит немного заполошно, глупое волнение, откат после драки. – Забудь. – Судья – купленая сволочь. Что будет с мамой? Где Маргарет и девочки? Он выдергивает из памяти глухие крики, отдаленный шум, но воспоминания уходят, расплываются под ладонями, прижимающимися к груди и развязывающими шнуровку на рубашке. Хескет наклоняется ниже, у него холодные предплечья, и Эггзи накрывает их руками, чтобы согреть. Вслушивается в свистящие слова: – Все хорошо, Эгги. Забудь, забудь обо всем. От Чарльза веет защитой, и Эггзи поддается ближе, прижимается всем телом, позволяет распластать себя на кровати. Темнота подбирается из-за угла, но Эггзи прячется от нее за сильной спиной. – Чарльз? Он его обнимает. Кутает в одеяло, выдыхает на ухо: – Спи, – как нечто совершенно искреннее, немного интимное. – ..А ты? – А я останусь тут, если позволишь. Вместо ответа Эггзи сильнее стискивает его пальцы. В горле клубится тьма.***
– Мой отец… он против… всего этого. Эггзи смеется. Заливисто и – впервые за долгое время – легко. – Значит, Маргарет была права: ты купил меня и испугался. Хескет хмурится, морщинка пролегает на высоком лбу. – Я не испугался. – Ну конечно, – Эггзи комкает одеяло ступнями, переползает добрую половину кровати и устраивается у чужих ног, – ты же л-о-р-д. Чарльз дует губы, силится что-то сказать, а Эггзи не может спрятать улыбки. Неприязнь, копившаяся и бившаяся в нем волнами о кости, постепенно тлеет. Это странно, но, тем не менее, это происходит с ним прямо сейчас, и ничего поделать с собой Эггзи не может. Он просто – как вчера – ищет отражение в голубых глазах. Отмечает: они больше не похожи на льдинки. – Да, я лорд, а мой статус облагается… определенными правилами. – Которые не позволяют тебе трахать меня? – Нет! В смысле… Эггзи смотрит на него с видом «да кого ты обманываешь», скользит вверх по постели, подбираясь медленно и опасно, как дикий зверь. Мягко опускается на бедра. Хескет под ним напряжен, совсем не моргает. Эггзи хочет прохрипеть едва слышное «спасибо» за вчерашнее, но вместо этого: – Скажи мне честно, – выдыхает, слегка покачиваясь, не прижимаясь, упирает ладони в бока. Тело саднит синяками, но Эггзи этого почти не чувствует, потому что видит себя во взгляде Чарльза, и, знаете, он там такой красивый. – Ты меня не хочешь? Хескет облизывает губы – слишком, слишком нервно. Словно сопротивляясь чему-то внутри, неспешно обхватывает его задницу. – Я. тебя. хочу. Рывком дергает вниз и тут же вскидывает бедра, притираясь максимальной поверхностью. Эггзи от этого восхитительного трения стонет чуть ли не в голос, а потом впивается губами в рот напротив, запускает язык в тесную глубину. Чарльз отдается волшебной вибрацией под пальцами. Вспышка. В голове чертова вспышка – яркая, из всех цветов радуги. – Ну слава богам, – лепечет, пока властные руки обхватывают шею, сдирают остатки одежды, – а то я уж подумал, что ты любишь потрахивать девочек. И карликов. – Карликов? – Мистер Грин даже мне дышит в висок. Хескет хохочет ему в губы, и сцеловывать его смех – (будто открытие) – удивительно приятно.***
Чарльз основательно растягивает его перед тем, как войти, и его забота – нечто неожиданное, но Эггзи обещает себе больше не изумляться. Он просто выгибается навстречу сильным, жадным движениям, обхватывает ногами поясницу, когда Хескет, наконец, попадает в нужную точку. – Ох, – ощущает чужую тряску: руки, плечи, спина, Чарльз банально дрожит, прижимаясь лбом к его ключицам. – Я в норме, правда. Эггзи вплетается пальцами в его волосы, требовательно тянет к себе. Целует и сипит прямо в губы: – Не останавливайся, хорошо? Мне нравится... так. Чарльз заполошно кивает, глаза плотно зажмурены, и Эггзи кусает его за нижнюю губу, чтобы заставить распахнуть их. Хескет вжимает его глубже в матрас, темп нарастает, и вдохи меняются стонами. Эггзи даже не стесняется: он почти на грани, и ему хорошо, ему так чертовски хорошо. – Посмотри на меня, – просит он, надавливая пятками на копчик, чтобы еще немножечко глубже, чтобы… боже, вот, да, да! – Посмотри на меня, Чарли. Хескет толкается ему в рот, но Эггзи сжимает зубы, сжимает в ладони пряди, выкручивает. Еще чуть-чуть – и будет больно, но он осторожен, точно не переусердствует. Ему просто, просто очень нужно, чтобы Чарльз смотрел. Смотрел на него, и чтобы мир вокруг сжался, запульсировал светло-голубым цветом его глаз. – Чарли. Хескет слушается: напирает, буквально впечатывается в него собой, так, что нет никакого лишнего места, только тело к телу, и ничего между. Взгляд у него удивительно ясный, и Эггзи купается в нем, пока хватает воздуха в легких. – Эгги. Наверное, то, что у них, не должно называться всего лишь сексом. У них – нечто другое, более сокровенное, чувственное, безбашенное. Эггзи думает эту мысль, пока не становится слишком… …слишком ярко, и она не поглощает его целиком. Кажется, он кончает с именем Хескета на губах. Он не уверен, что это нормально, но как уж есть.***
– Я хочу представить тебя родителям. Эггзи давится вином, едва удерживаясь от того, чтобы не выплюнуть его на скатерть. Хескет невозмутимо ковыряет вилкой еду. – Можно ответить прямо? – Да. – Вы сдурели, сэр? – Эггзи промокает губы салфеткой и чертовски старается не сорваться на пораженно сиплый шепот. – Ты же представляешь, что они скажут? Чарльз перестает жевать на мгновение, вилка зубцами к потолку. Он дирижирует ей, будто палочкой: – «Ты абсолютное разочарование, Чарльз, твой потенциал растрачен зазря. Решил опуститься до столь низкого уровня, что выбрал себе в спутники жизни куртизанку?» – Я, – Эггзи отставляет бокал, плавно отодвигает стул и обходит стол по дуге, залезает на него с ногами прямо перед лицом Хескета, – вообще-то, куртизан. Чарли – не Чарльз (не после произошедшего) – поднимает на него глаза, смешинки так и купаются в светлой радужке. Он кладет руку Эггзи на бедро, встает. И произносит полным чувства голосом: – Да ты ж блядище, – а затем ловит поцелуем возмущенный возглас.