лёд

их ставят вместе; и засасывает где-то под ложечкой яркое желание умереть. марку с ней максимально не повезло. в рыжих чертей куда больше, чем нужно. и в лере их предостаточно. правда она их не показывает почти. бабаян — бомба замедленного действия и касаться её в лишний раз не хочется. хоть это все и херня полная, смешная местами, местами абсурдная, куклину с ней некомфортно. но, сука, через себя ему переступать приходится. приходится сильнее челюсти сжимать и куда-то смотреть через леру. главное — не отвести взгляд, считает марк; не поддаться её чертятам, которые исподлобья на него глядят коварно. а лера на интервью признаётся, глаза уводя, что побаивается его; «грозный такой он» — хмурит брови бабаян, глядя на него через экран в режиссёрской (или как там это называется), куда заносит куклина случайно совершенно. по просьбе девушки какой-то, которой марк отказать, конечно, не может. — я его не чувствую, — тихо бабаян продолжает, и он отчетливо понимает, что в её словах найти что-то не честное, неприятно лживое, от чего кулаки сожмутся и на лице отобразится такая частая эмоция раздражения (на грани злости) никак не получается. и либо лера — хорошая актриса, либо — рыжая с душой. но, независимо от исходов, проблема отчетливая вырисовывается и уже даже гуашью закрашивается (настолько все запущено), и совет от гарика один — переспите. и хоть в контексте блядском это вовсе не то означает, марку слишком ярко рисуется картина от того же художника с проблемой, на которой он наматывает рыжие волосы на кулак. и он на бабаян косится; впервые не сквозь не её смотрит. она улыбается, иронию оценивая. а в его голове уже выгибает спину и это пиздец как не к месту. и ломать чертовски начинает от того, что сквозь не её теперь не посмотреть. бабаян теперь не замечать сложно. её шею длинную, её ноги абсолютно не идеальные, но, сука, хорошие, её живот плоский. и её руки, которые часто слишком на шею опускаются, сжимая рьяно. и куклин точно наладить все хочет, когда резко свои руки кладёт на её шею, отчего та всего секунду терпит, а потом скидывает прохладные ладони с горячей кожи. и это задаёт всю репетицию. бабаян отталкивает, да от взглядов куда подальше убегает. в себя уходит, на прикосновения вздрагивает и куклина хватает на лишь небрежно брошенное, раздражённое донельзя: — чего ты, блять, недотрога такая. — не лезь. абсолютно холодно. так, словно ей наплевать на его недоистерики и, наверное, так и есть вообще. и от этого недоистерик может стать больше. может, но не становится. а лера губы поджимает вместо «привет» за два дня до концерта. и ничего душевного в их танце нет, она точно кукла с вк/вкл, которая эмоций и чувств не имеет, поэтому и на касания его н и к а к не реагирует. что очень, блять, подбивает. мурашки по рукам, неловкость, да исподлобья взгляды !вмиг, в щелчок один! исчезли. и у марка уже на пальцах мозоли от щелчков бесконечных в надежде включить.

увы. сломалась видимо.

и марк понимает отчетливо, что чинить нужно. в два двадцать ночи два обжигающих кофе приносит, и удивлённый взгляд леры на себе ловит. она прохладным «спасибо» тишину зала разрушает и перенимает пластиковый стаканчик с предупреждающим «горячо очень». а между ними холодно. и тоже очень. и лера пальцы все-таки обжигает, выливая добрую часть на себя. и на пол. «блять» — сквозь крепко сжатых губ девушки вылетает, и марк в удивлении немом бровями ведёт вверх. а бабаян, раздумывая недолго, с себя футболку тянет. со спины. не сексуально вообще, впрочем. но, когда рыжая макушка пропадает, а открывается плоский живот, куклину все-таки дыхание обрывают, но на секунду всего несерьёзную. в следующую лера уже в спортивном топе и ногой по полу лениво водит, футболкой следы за собой убирая. лениво, не картинно и марк в этих жестах впервые за долгое время читает честное безразличие. понимает, что снятая футболка — не вызов и неспешные движения ногой — всего лишь неспешные движения ногой. и это, блять, бесит. лера может же в спине прогибаться красиво, сексуально одежду стягивать с себя, неслучайно кофе обливаться. лера же может, но рядом с ним не хочет. и это задевает слишком. марк поднимается, горьковатый привкус на языке ощущая (кофе?). на бабаян один взгляд всего кидает, и та со вздохом тяжёлым его примеру следует, вставая на ноги. ещё один прогон. ещё две минуты рядом. ещё одна попытка сделать не искусственно. провалено. в глазах леры безразличие и лёд, малая часть которого даже не тает. стекло вместо чувств в ней и вопрос меж губ у него, который вырваться пытается: «почему ты такая, лер?». не вырывается, на удивление. удаётся губы сжать настолько, что словам выхода нет; они проглатываются. но на вдохе громком, через рот, неосознанное: — лер, чувствуй меня. лер, оттай. лер, откройся. и три слова, сказанных пиздец как не вовремя, проходят насквозь, разъебывая абсолютно. и по лериным глазам читается, что где-то незакрытый гештальт дал о себе знать. бабаян шумно воздух в себя тянет, а куклину его больше не подают, ведь лера дрожащими пальцами к своему растрепанному хвосту тянется, глядя в зеркало напротив. делает вид усердно, что ничего не слышала. что не пробило абсолютно, что неважно. но… трясутся пальцы очевидно слишком, и лера ломать себя устаёт, — отпускает. в два тридцать ночи в зале с почти незнакомым марком можно себе слабость позволить. можно без ответов, которые ему так нужны, раствориться в крепких объятиях и в поддерживающих словах утонуть. и все это от куклина — который «грозный такой» — , что усмехнуться заставляет, сильнее утыкаясь тому в ключицу носом прохладным. лера футболку чёрную тоненькими пальчиками сжимает в ответ на его слишком нужные руки, которые спину поглаживают спокойно так. необходимо так. «привычно» — сознание выдаёт, и бабаян к черту шлёт все те картинки, усердно рисуемые днём. ночь обнажать не не может. это её прямая обязанность, которой лера безумно благодарна, ведь марк сейчас такой, каким и представить его сложно. ведь он — с вечной ухмылкой и насмешливым «опять ты» вместо приветствия. ведь он — с грубыми прикосновениями и с шутками не в тему, обстановку накаляющими. ведь он… не такой, оказывается. и это осознание по голове бьёт уверенно слишком. до звёздочек перед глазами. до ракет, что в космос улетают. и всё это очередная хрень теперь в её голове, смешная местами, местами абсурдная. — поехали, — едва различимо просит марк, не выпуская из спасительно-нужных, в которых он на плечах тонких созвездия соединят из родинок пальцами. в которых он носом в распущенные, растрёпанные с запахом черешни волосы утыкается. в которых ему так комфортно, что ломает абсолютно всё кости, выворачивает лёгкие наизнанку. и в голове лишь одна просьба возникает, наполненная донельзя смыслом и ещё чем-то важным: «пусть утром ничего не изменится».