***
Преодолев сопротивление уставшего и почти озлобленного Лиама, Гарри удаётся вытащить их обоих из номера, чтобы поужинать. Хотя в данном случае скорее позавтракать. Время чужого континента отлично от их собственного и неумолимо. День медленно приближается к своей второй половине. Солнце стоит высоко, и Гарри чувствует его укусы на коже, несмотря на тонкий слой крема против загара и козырёк кепки. Они не заходят внутрь кафе, а устраиваются на улице. Металлические столики лишь одной невысокой каменной стеной отделены от проезжей части. Это даже не назвать террасой: стулья и столы выставлены прямо там, где в Англии находился бы тротуар. Именно это нравится Гарри — полное отличие от его родины. Удушающей, чопорной. Той, где всё пахнет деньгами и приличиями. Здесь же, в царстве сухого песка, пахнет верблюжьим навозом, как правильно подметил Лиам. А ещё древностью. Колыбель цивилизации. Раскопки ещё не начались, а Гарри уже наслаждается. В экстаз его приводит буквально всё: начиная от местной пищи, странной и слишком острой, и заканчивая почти нестерпимым жаром солнца на коже. Отпускает то извечное беспокойство внутри лёгких, словно въевшийся запах отцовских сигар. Гарри не хочется вредничать или бесить Лиама, и он вдруг чувствует признательность другу за эту поездку. Конечно же, он не произнесёт вслух ни одну из своих мыслей. Слишком много чести Пейну услышать нечто подобное из его уст. Вместо этого Гарри занимается тем, что изучает пространство вокруг себя. Он впитывает краски костюмов проходящих мимо людей. Их лица. Оттенки их кожи: от светлого мокко до глубочайше тёмного. Египет поражает воображение ярким узором на одеждах, и мало верится, что где-то есть его тёмная часть, пыльная и потерянная. Хотя её Гарри тоже хочет увидеть. Может, даже больше, чем это солнечное великолепие. Лиам чертыхается, пытаясь прикрыть выложенные стопкой на глиняной тарелке лепёшки. Ветер дует чуть резче, и вот вокруг них уже масса песка. Он залетает в кеды, в карманы. В еду, что самое обидное. Гарри любит острое. Несмотря на то, что в африканских блюдах преобладает красный перец, в отличие от привычной английской еды, ему определённо нравится. Да и Лиаму тоже. Одним голодом не объяснишь количество опустевших тарелок на столе между ними. — Почему ты выбрал именно это заведение? — лениво произносит Гарри. Его особо-то и не интересует ответ, но сидеть в тишине надоело. Лиам пережёвывает, а потому не сразу подаёт голос. Проходит несколько томительных секунд, действующих Гарри на нервы. — Мальчишка за кассой — наш соотечественник, — указывает он себе за плечо вымазанным в красном соусе пальцем. — И вроде бы даже сверстник. Я просто не хотел объясняться с кем-то из местных. Лиам всё ещё сонный. Да и сам Гарри чувствует приближение усталости. Первые эмоции тают, и перелёт даёт о себе знать. Солнце высоко в зените, а для них день должен был закончиться давным-давно. Но он всё равно пытается получить всё, что предоставляет ему судьба в этой спонтанной и такой желанной поездке. Гарри вглядывается в исцарапанное песком стекло, чтобы разглядеть того, о ком говорит его друг. Первым на глаза попадается крупный араб в длинном этническом халате. Плотная ткань обтягивает тучную фигуру, и Гарри удивляется, как могут они носить такую одежду в страшную жару, постоянно царящую в этой стране. Разглядывая мужчину внимательнее, Гарри замечает уши — пожалуй, его самую отличительную черту. Если судить по размеру, с ними он способен расслышать сквозь грохот грома, как упадёт булавка. Гарри ест медленно, так же медленно думает, пока созерцает полутёмный мир внутри помещения. Лиам молчит, видимо, придавленный усталостью, умноженной на сытость. Их соотечественник и даже сверстник появляется из комнаты для персонала с тяжёлым латунным подносом. Тот набит глиняными чашками с низкими краями. Перед Гарри на столе стоит похожая, заполненная соусом лишь наполовину теперь. Незнакомец выделяется на общем фоне не только кожей более светлого оттенка, хотя рядом с Гарри или Лиамом он чересчур загорелый. Бронзовый, смуглый, солнечный — как угодно, но не тёмный. Волосы светлее, чем нужно для того, чтобы назвать его шатеном. Видимо, прямые лучи, не щадящие никого на этом континенте, виноваты. Издали не видно цвета глаз, но Гарри почему-то кажется, что они неправдоподобно светлые. Гарри сбрасывает окутавшую сытый организм лень и встаёт. — Куда ты? — спохватывается Лиам. — Хочу десерт, — дерзким тоном бросает Гарри. Он в своей привычке получать желаемое. — Сейчас вернусь. — А как же твой талант? — Лиам выглядит действительно обеспокоенным, но Гарри отмахивается. — Ты сказал, что он англичанин. — Да, выговор… — Тогда мне нечего бояться, — перебивает Гарри. Ему хочется перекинуться парой слов с кем-то кроме Пейна. Находясь в чужой экзотической стране, Гарри немного боится оказаться узником своего английского друга и не иметь возможности пообщаться с новыми незнакомыми людьми. К тому же мальчишка — а его по другому и не назовёшь из-за прилипшей ко лбу чёлки и яркой футболки на худом теле — выглядит привлекательно. Настолько, насколько может быть привлекательным подсобный рабочий или поварёнок в замызганной египетской забегаловке. Внутри темно. Лампы горят совсем тускло по сравнению с солнцем, выжигающим сетчатку снаружи. Гарри стаскивает с головы кепку и растягивает губы в улыбке до ямочек, потому что знает, что так выглядит очаровательно. С наслаждением предвкушая захватывающую беседу с одним из местных и по счастливой случайности говорящим на его родном языке, Гарри произносит: — Привет. А что у вас на сладкое? Глаза у этого парня голубые. На бейджике написано «Луи». Мозг Гарри воспринимает всё вокруг: отбрасывает в сторону ненужные мысли, такие как стук выроненной из руки ложки и звон неловко сдвинутых стаканов друг о друга, а важное — имя этого парня, испуг, нет, настоящий ужас на его лице, — запоминает. Когда информации не остаётся, приходится обработать ту последнюю вещь, от которой подсознание Гарри бежит — язык, на котором он обратился к мальчишке за стойкой. Несуразица из чужих инородных человеческому горлу звуков. Не просто древний мёртвый язык. Что-то другого уровня, закончившее своё существование ещё до шумеров или исхода израильского народа. Язык, от которого отказались задолго до написания Библии. Сердце пропускает один удар, и у Гарри наконец перехватывает дыхание от того же ужаса, что сковывает его собеседника. Но пауза подходит к концу. Незнакомец готовится заговорить. Бледные губы приоткрываются, и Гарри слышит в ответ тот же набор чуждых сознанию звуков. Он понимает их благодаря своему таланту. — Я не слышал этого языка тысячи лет.Часть 3
19 июля 2019 г. в 14:03
Ничто не отличает это утро от одного из прошлых. Вокруг такая тишина, которая может означать лишь начало рабочей недели: ещё спешат куда-то по своим делам редкие мужчины и женщины в строгих костюмах, но основная толпа давно заперта в офисах. Тишина схлынувшей волны людей, в которой осталось только эхо туфель по мрамору холла.
Ничто не отличает это утро, кроме гложущего плоть червяка в сердце. Он точит и точит, дыра в тканях всё растёт. Это беспокойство медленно, но верно превращается в физическую боль.
Со стороны ничего не изменилось: на ногах Равиприи всё те же голубые лодочки, в её руке всё тот же стаканчик с кофе. Она занимает всё тот же столик в этом кафе, работники которого — единственные в Таиланде, кто делает американо таким, в какой она влюбилась в туманном Лос-Анджелесе.
Рави закидывает ногу на ногу, проходится нестройным перестуком пальцев по столешнице и вновь прячет вырвавшееся было беспокойство за маской безмятежности. Кофе остывает.
Она не решается взглянуть на телефон. К нему тянет будто магнитом, но там ничего нет. Она удалила сообщение с просьбой о встрече. Встрече, которая вот-вот начнётся.
Часы над входом тикают беззвучно. Рави внимательно следит за секундной стрелкой, и в её воображении та подобна каплям дождя, что заполняют сосуд. Тук-тук-тук. Скоро он переполнится.
— Боишься опоздать на работу? — произносит над её головой голос, видимо, заметившего, как неотрывно она смотрит на часы.
Он присаживается напротив, несмотря на жару, одетый с иголочки. Равиприя протягивает руку над столом, и он пожимает её ладонь. Они подражают современному мировому обществу, хотя иногда Рави ловит его взгляды: он смотрит так, как смотрит тайский мужчина на женщину, когда хочет сделать её своей.
Любовное счастье не для них. Не в тех семьях они родились.
— Сатит, — здоровается Рави. — Сегодня я свободна. Есть время выслушать тебя.
Улыбка кокетства, вызванная тем, как она произнесла его имя, растворяется. В момент он становится собранным и строгим. Костюм теперь не кажется лишним, он полностью подходит воцарившейся между ними деловой атмосфере.
— Я буду краток, — отрывисто бросает он. В тёмных глазах беспокойство и некая нерешительность. Скоро медлит, а Рави всё сильнее одолевает мысль, что он вовсе не хочет произносить то, ради чего позвал её сегодня. — Трудно.
Его слабая улыбка должна выглядеть оправданием.
— Трудно оформить в слова? — пытается подтолкнуть его Рави. Она чувствует его напряжение зудом под своей кожей. Несмотря на жару, царящую сегодня в Бангкоке, по её спине ползёт холодок.
— Трудно произнести.
С услужливой полуулыбкой официантка замирает рядом. Скоро делает лишь одно движение — чуть приподнимает пальцы над столом — и она покорно удаляется. Но это происшествие сбивает его: он молчит ещё несколько мгновений после её ухода.
Всё это время Рави рассматривает его красивые длинные пальцы. Скоро — первый сын своего отца. Человек, наследующий корпорацию, не просто пакет акций — кресло президента. Он был бы хорошей партией: сильной поддержкой и наверняка заботливым мужем.
Но это всегда будут лишь мечты.
— Рави, — он редко зовёт её так. Они не друзья. И ей кажется, тем страшнее то, что он собирается произнести. — То, что я скажу, изменит всё, но я не вправе скрывать, — он делает выдох, резкий, словно избавляет свои лёгкие от сомнений, и наконец говорит: — Вчера собирался Совет Девяти.
Вокруг по-прежнему царит та атмосфера облегчения и ожидания, которой и должно дышать кафе между часами пик. Ни один мускул не меняет своего положения на лице Равиприи, когда она молча осматривает пустые столики вокруг них, застывшую в готовности услужить официантку. Мир вокруг не меняется после признания Сатита. Но он в корне меняется для неё.
Равиприя позволяет себе тонкую улыбку, не обнажая зубов.
— Более двухсот лет прошло с момента, когда они собирались в последний раз, — замечает она тоном, которым уместнее было бы говорить о погоде.
— Что-то сдвинуло их с места.
Для наблюдающих со стороны может показаться, что Сатит собран, но не напряжён. Лишь близость к нему позволяет Рави увидеть тонкую жилку на шее. Та бьётся, будто вены этого сильного и уверенного мужчины полны страха.
— Я не знаю, что конкретно, — добавляет Сатит.
— Я узнаю, — кивает Равиприя. Волосы рассыпаются шёлковыми нитями по плечам.
Взглядом, не больше, Сатит ласкает их. Он не может, не имеет права провести ладонью. Хотя порой им обоим хочется этого до боли.
— Этого я и боюсь, — сознаётся он.
Она — внучка своего деда. Единственный представитель ордена Розенкранца в Таиланде.
Уходит Сатит не прощаясь. В их случае это могло бы стать плохим предзнаменованием. Столь любимый кофе окончательно остыл в белой керамической чашке.
Рави долго буравит невидящим взглядом тёмную поверхность не тронутого ею напитка. Она не поднимает голову и не смотрит в сторону выхода, где за стеклянными дверями кафе скрылся Сатит. Она больше не думает о нём.
Потому что нельзя. Её жизнь этим утром вывернута наизнанку, и впереди ждёт нечто грандиозное, чего она не может предотвратить и чему не сможет помешать. Судьба надвигается, и все они — Рави, Сатит, сотни людей по всему миру — окажутся в этих жерновах. Будут перемолоты.
И всё же она не вправе ждать своей участи в комфорте и безмятежности.
Равиприя отмирает. Больше не раздумывая, рукой она сдвигает стаканчик с кофе, подставку с салфетками и сахаром. Освободившееся на столике место занимает ноутбук.
Пока он загружается, Рави сидит прямо, прислонившись спиной к высокой спинке стула и глядя в монитор. Официантке, наблюдающей со стороны, кажется, что безмятежное спокойствие на прекрасном лице посетительницы ничто не может поколебать, равно как и зажечь страстью глубокие шоколадные глаза. Иначе почему она была так холодна с высоким красивым мужчиной, что покинул кафе, так ничего и не заказав?
И так может думать любой, глядя на Равиприю. Но внутри неё страх, сжимающий до скрежета рёбра при дыхании. Он родился из многих поколений рыцарей Розы и Креста, из их опыта, переданного ей дедом. И сейчас становящегося нужным.
Никто не может знать, насколько боится Рави. И вместе с тем действует.
Причину, по которой Совет Девяти собрался, не стоит искать на главных страницах новостных сайтов. Всё гораздо сложнее и тише. Поэтому Рави сразу отсеивает проверку новостных порталов.
Она задумывается на миг, цепенеет перед белым экраном, лишь в центре которого тонкая строка поиска. Куда же пойти? Но дедушка недаром забрал её у родителей сразу после третьего дня рождения. Недаром он потратил столько лет, обучая внучку самостоятельно.
Колыбель цивилизации. Африка.
Мысль эта всплывает в сознании словно сама по себе. Рави, уже набирая текст, понимает, откуда она пришла. Совет Девяти рождён от древнего знания о девяти египетских богах. Оно — то, что произойдёт, не может начаться где-то в другом месте.
Информации действительно много. Она сыпется на Рави, вместе с тем словно минуя её. Голова отказывается соображать. За большими окнами солнце стоит высоко в зените, день набирает обороты.
Вооружённые конфликты в Ливии.
Равиприя пробегает глазами подзаголовок, не открывая статью. Они продолжаются уже довольно давно. Из этих кровавых стычек вряд ли вырастет что-то масштабное, затрагивающее не только континент, но и весь мир.
Сомали разорвало дипломатические отношения с Гвинеей.
Эта статья интересует Рави. Когда-то дедушка уделял много времени изучению дипломатических основ современного мира, уверенный, что ни одна масштабная война не может нанести столько урона, как одно подписанное большинством стран соглашение.
В мире политики скрываются самые мощные угрозы для человечества. Они спрятаны от глаз маленьких людей до поры до времени. И Равиприя надеется, что никогда не явятся взору. Третья Мировая Война начнётся не с угроз или убийств. Она начнётся за круглым столом переговоров.
Эта статья тоже оказывается малополезной. Рави доверяет своим инстинктам, которые упорно молчат на прочитанные новости. Возможно, для Африки разрыв между двумя тесно связанными ранее странами будет что-то значить, но он явно ничего не таит в себе для Совета Девяти.
Время течёт сквозь пальцы, но Рави не в силах его заметить. Она листает одну политическую новость за другой, никак не находя ответа на вопросы, которых у неё тоже нет. В глазах рябит от громких заголовков и мелких печатных букв трудного текста, каким обычно написаны новости. Но монотонной рутине поиска не сломить волю, которую проявляет Равиприя. Она только смаргивает усталость с глаз и всё вглядывается в монитор.
Звоночек о начале трагических событий приходит оттуда, где Рави не собиралась искать. Лишь мимолётом она проскакивает новости культуры и вдруг замечает: краем глаза, на периферии сознания.
Пирамида Сехемхета отдана под изучение студентов.
Прищурившись, Равиприя открывает новость и не верит себе. Не может быть настолько сложно и просто одновременно.
Внутри статьи самый непримечательный текст из всех возможных. Но Рави не скользит по нему взглядом, она вдумчиво читает, выедая слова, впитывая их значение.
Вторая по древности пирамида Египта отдана в свободное изучение. Пирамида Сехемхета или Погребённая Пирамида. Недостроенная ступенчатая пирамида, принадлежащая третьей династии. На данный момент туристам разрешено посещать руины, занесённые песком, без доступа ко внутренним помещениям.
Рави рассматривает прикреплённые фотографии с внимательностью, с которой относятся к важным уликам в трудном расследовании. Она ничего не понимает, но чувствует за собой обязанность выучить наизусть каждое слово, просканировать для себя каждую фотографию.
Учёные признали Вторую Египетскую Пирамиду пустой. Многие годы продолжались исследования, теперь прекращённые. Официально признано, что под пирамидой Сехемхета нет и не может быть внутренних помещений. Теперь открытие отдают мировому сообществу археологов, чтобы следующее поколение могло учиться в полевых исследованиях. Вреда древней постройке это не нанесёт, так как руины абсолютно пусты.
Рави замирает на этом предложении, прислушиваясь к тонкому писку интуиции. Возможно, она совершает ошибку, но времени на обдумывание нет. Рука механически снимает с телефона блок, набирает давно знакомый короткий номер аэропорта Бангкока. Ей нужен билет на ближайший рейс до Египта. Времени собирать вещи нет.
Даже если она ошиблась, не может быть правильного или неправильного решения. Верного или неверного действия.
Жернова судьбы закрутились.