Юные. Первый и последний.

5. *** Жаркий июньский день оглашали смех и возня в обычном квадратном дворе, окружённом многоэтажками. По небу плыла тонкая и рваная простыня из облаков, асфальт разогревался как сковорода, едва ли не плавясь и не оставляя без обуви жителей этого самого двора. Под прикрытием треугольной крыши-гриба в песочнице возились дети, а за ними неустанно следили их матери. Женщины, и те, что помладше, девушки, обсуждали между собой насущные хлопоты и проблемы, словно для них не было разницы в возрасте, словно материнство сравняло их между собой во всем. В уголке той самой песочницы, совершенно никому не интересный, сидел мальчишка. Кости его матери давно были перемыты, и за её одиночество сплетничали, и за бедную одежду, и за «графские» манеры… А чего ещё не хватает обычным жительницам спального района провинции?... А мальчишка тот, был самый обычный, загорелый, с чернявыми неостриженными волосами, в песочного цвета шортах, чёрных кроссовках на липучке и небесно-голубой футболке. Единственным, что заставляло любого взрослого смотреть на него с изумлением, это цвет его глаз: Он был золотистый на свету и янтарный в помещении. – Яна! А ну не лезь к этому бесноватому! – визгливо приказали беловолосой девчонке в светлом сарафанчике, что просто хотела отгрести песка от мальчишки, ибо у него его было навалом, а трое других её сверстников уже все в свои ведёрки нахватали. Яна послушно и грустно отодвинулась от мальчишки по бортику песочницы, бочком-бочком, поближе к сыну соседки. Дети не понимали, почему их родители так относятся к нему, но слушались. А пластиковые затупленные лопатки не могли продолбить корку сухого песка, что образовалась тут давным-давно и пошла трещинами. Дождя не было уже две недели. Да и песок-то был никудышный, рассыпался сухой пылью из формочек и ведёрок, не принимая формы. Матери «бесноватого», в неизвестно какие времена сколоченной беседке, крытой старым, дырявым шифером и многолетними слоями разноцветной краски не было. Матери чернявого мальчишки не нравились те наседки, что воинственно смотрели в сторону скамейки, на которой она и расположилась, совсем недалеко от песочницы. Вроде и ничего необычного в ней не было, старые, голубые потёртые джинсы, белая блуза, потрёпанные босоножки, худощавость, низкий рост и каштановые волосы, распущенные по плечам... А в глазах её плескалась мудрость, такая бездонная и гнетущая, что наседкам только и оставалось, что сидеть в сторонке, да шушукаться о своём и чужом. И ничего она им не сделала, только пару раз едко отбила придирки и всегда здоровалась при встрече. А уж в придачу с необычным цветом глаз её сына на неё совсем уж ополчились. Не слышала она сплетен о себе, или о чаде, но посматривал на неё косо почти весь двор. Объяснять этим людям, что у сына её по роду такие глаза, она не хотела. Пусть дальше гадают. Мальчишка тоже гадал, почему к нему так относятся, но не знал, как об этом правильно спросить, ему не хватало слов. Женщина с каштановыми волосами спокойно подошла к песочнице, встряхнула в руках пакет, в который её сын обычно сам складывал игрушки, и протянула ему его. Мальчишка охотно взял его в руку, и начал складывать туда все свои игрушки, вслух перечисляя: – Лопатка, ведёрко, сито, грабли, бутылка… – в пять лет он уже почти на «четыре с плюсом» старался выговаривать все слова, по-детски картавя. – Ничего не забыл? – ласково и тихо спросила женщина. – Нет. – Ответил мальчик, уверенно оглядев единственный влажный участок песочницы. На нем остались возвышаться круглые башни от ведёрок, фигурки, и геометрические, и разных зверей, собранных в стайку. Протерев руки мальчишке сухими салфетками, женщина помогла ребёнку подняться, чтоб снова не пачкать руки, мальчишка сам отряхнул себя, на прощание осмотрел двор и двинулся с мамой в подъезд. – Пойдём скорее, – подгоняла ребёнка женщина. Мальчик послушно ускорил шаг, и через минуту они скрылись в темноте подъезда. Тут всегда пахло сыростью и затхлостью, словно, это бич всех подъездов этой страны. Точнее, всех подъездов обычных старых многоэтажек, а не новых новостроек не такого далёкого мегаполиса. Лифта нет, жителям всегда приходится подниматься на своих двоих, потому что когда-то люди посчитали, что всем будет вполне комфортно пыхтя тащить полные пакеты из супермаркета на пятый этаж. Стены окрашены в синюю краску, от большого окна со старой, полусгнившей рамой в каждом лестничном пролёте не было никакого смысла, не солнечная сторона. По вечерам, почти на каждом этаже, кроме третьего и пятого, оживают технологии, то есть, освещение с таймером. Про разбитый бетон лестницы стоило говорить? Ребёнок и мама добрались до своей квартиры на третьем этаже, в руках у женщины зазвенели ключи, замок поддался только тогда, когда хозяйка хорошенько пнула дверь. Старая обивка из кожзаменителя давно потрескалась. Когда дверь всё-таки открылась, хозяйка вошла в квартиру первой, а следом за ней вошёл её сын. Коле, так зовут мальчишку, всегда нравилось возвращаться домой. Это место было для него особенным, оно было наполнено непонятными ароматами, к которым он очень быстро привыкает. Но только он возвращается с прогулки, они обдают его приятным теплом, в прямом смысле. Летом квартиру постоянно разогревало солнце. Но когда с ним сидела его тётя, окна везде были плотно закрыты тёмными шторами, пока домой не вернётся его мама. Окна закрыты и сейчас. Никто из наседок этого дома никогда не улавливал некоторых отличий в матери «бесноватого». Если бы не актёрское мастерство и желание понежиться вниманием домохозяек, они бы давно раскусили то, что это не мама мальчишки, а её сестра близнец. Хороший актёр всегда требует публики, а для сестры незадачливой матери-одиночки это был единственный плюс. В свой единственный выходной ей приходилось сидеть с племянником, вместо того, чтобы пойти с кем-нибудь на свидание и завести «одноразовые отношения» – так говорит её сестра. Старшая сестра. Софья и Елена, старшая и младшая. Лене никогда не нравилось то, что Софья якобы родилась на десять минут раньше неё. – И кто это вообще придумал? – злилась она про себя, во время очередных указаний. Старшая почти никогда не вмешивалась в её личную жизнь, но все, что казалось их общих дел, она контролировала как в тюрьме. Её племянник был их общим делом. Квартира, в которой жил Коля и его мама была совсем крошечной. В ней была всего одна большая комната, в которой стояло две односпальных кровати сдвинутых вместе, на пол был постелен старый бордовый ковёр в узорах, а у стены стоял комод с большим старым телевизором. В дальнем углу комнаты расположилась небольшая кухня, большое окно и маленький столик на два человека, с двумя табуретками. Все, что было в зоне кухни – было абсолютно новым. И электропечь с четырьмя конфорками и белый холодильник с неоторванной наклейкой от производителя, и кухонный гарнитур со столиком… Все это было приобретено стараниями хозяйки, которая в будние дни была учителем русского языка и литературы в школе через пару улиц, а по выходным репетиторствовала. Сестры с нетерпением ждали того момента, когда можно будет отдать мальчишку в школу. В ту самую, где работает Елена. В доме был полный порядок, у сестёр кроме внешнего вида была общая черта характера – чистоплотность. Кровати, хоть и сдвинуты вместе, аккуратно застелены, на ковре нет ни одной соринки, а рядом с комодом стоит один огромный пакет с игрушками. Для тёти мальчишки было довольно странным, что со временем он почти перестал играть в игрушки. Коле больше нравилось наблюдать за происходящим вокруг него, чем делать что-то самому. Но выходил из дома он только один раз в день, а игрушки с телевизором ему быстро надоедали. Интереснее всего на свете для него были книжки, точнее, когда ему читали эти самые книжки. Мальчишка не мог понять букв, но усердно просил каждый раз научить его самому читать эти книжки. Тётя не хотела этим заниматься, а мама всегда отнекивалась обещаниями, мол, когда у неё будет свободное время и вот тогда… Это «тогда» ещё не наступило. Коля не знал, что такое вообще «свободное время», поэтому однажды спросил об этом тётю. – Это такое время, – ответила она, щёлкая пультом от телевизора, – когда тебе не надо ничего делать, совсем ничего. И можно сделать то, что тебе надо сделать, – ответ был немного сложным, но говорить того, что он сложный, мальчик не стал. Он решил, что когда-нибудь сам в этом разберётся. Когда Коля и тетя возвращались домой с прогулки, то тетя садилась за телевизор и смотрела его, а Коля принимался строить домики из аудиокассет. Его мама очень любила слушать музыку, у них даже был свой магнитофон, который мама включала иногда по вечерам и слушала музыку. Во время прогулок музыка часто гремела из окон другого дома и дворовые наседки ещё чаще по этому поводу злились, но мальчик не понимал почему. Магнитофон, кстати, Коле и тете трогать запрещалось. Мама даже не знала, что Коля трогает её кассеты, потому что он специально запоминал порядок, в котором какая стояла. Названий он не понимал, он часто смотрел на то, как эта кассета выглядит, а потом ставил её так, как она стояла. Тетя никогда не готовила и не разрешала Коле звать себя тетей, она говорила, что она ещё не такая старая, чтобы её звали тетей. – Зови меня Лена, – говорила она недовольно. Поджав губы, если мальчик обращался к ней словом «Тетя». Мама говорила, что тетя не умеет готовить, потому что она не хозяйственная и вообще неправильная. – Готовить она не умеет, за ребенком последить она не может, а как перед мужиками вертеться, так «Я на все готовая»!.. – злилась мама по вечерам, после очередной ссоры с тетей. Она говорила тихо, и так же тихо перебирала спицами. Благодаря таким вечерам, у Коли накопилась целая модна коллекция разнообразной шерстяной одежды, от носков, до свитеров, шарфов и шапок. Мама иногда их распускала и делала из них что-то новое, совершенно непохожее на то, что было раньше. Но один вечер все изменил. – Мне надоело целыми днями сидеть в этой сраной квартире! Это твой ребенок и твои обязанности! – на высоких нотах выкрикнула тетя Лена и хлопнула дверью. Очень сильно хлопнула. Мама Коли стояла в перед столом, по её лицу катились слезы, Коля смотрел на маму непонимающими глазами. – Мама, почему ты плачешь? – сын подбежал к матери и посмотрел на неё снизу вверх. Софья утерла слезы ладонью, улыбнулась и дрожащим голосом, стараясь выглядеть повеселее, ответила: – Потому что твоя тетя не хочет с тобой сидеть. Ты не обижаешься на тетю? Коля помотал головой отрицательно. – А я обижаюсь… – Софья погрустнела, по её щекам снова скатились слезы, снова утерев их ладонью, она тихо пригласила сына за стол: – Идем, покушаем. За столом мама перестала плакать. Коля был низкого роста, но всегда старался сам вскарабкаться на высокую табуретку, когда у него это не получалось, мама вставала из-за стола и приподнимала его, небрежно гладила по голове и возвращалась на место. В еде эта семья была неприхотлива. Все было как у всех – супы, каши, что-то повкуснее, что-то не очень, но надо. Сейчас на столе, в небольшой тарелке белого цвета дымилась разогретая уха. Софья готовила её не по традиционному рецепту, а добавляла туда вместо обычной рыбы консервированную сайру. Коле нравилось, но он больше любил борщ. Борщ у мамы был красный, но без сметаны, сметану он любил есть отдельно.