Вечные

Она каждый раз вздрагивает от неожиданности, когда на плечи ложатся когтистые руки. Кьёка всегда подходит неслышно, со спины, а Сейра всегда садится на подлокотник кресла — лицом к окнам и спиной к двери. Длинный ворс ковра прекрасно заглушает звук её шагов. Кьёка умеет подкрадываться, хотя и предпочитает ходить громко — чтобы скрежет когтей и прочной чешуи отскакивал эхом от голых стен, чтобы ее жертвы слышали, как она приближается к ним — уверенно, медленно, неотвратимо. Кьека любит эффектные появления и любит, когда ее боятся. (Сама она не боится, кажется, ничего.) Сейра любит читать — поэтому, наверное, и пропускает момент, когда та оказывается в её покоях (непозволительная для демона беспечность!): снова зарылась с головой в пыльные фолианты с древними заклятьями и забыла обо всем на свете. Сейра ищет магию, которая поможет воскресить мастера: Марде Гир приказал ей искать (она терпелива и усидчива, она любит искать новую информацию и умеет это делать — можно понять, почему именно ей доверили это); Марде Гир и сам ищет. Поэтому «Куб» расположился так близко к человеческому поселению — эти ничтожные существа хранят слишком много полезной информации, которую они даже не могут использовать, — истрепавшиеся, пожелтевшие свитки, бесценные записи — которые считаются либо древними выдумками, либо настолько страшной и тёмной магией, что использовать эти знания строжайше запрещено. Возможно, в библиотеках демонов и можно было найти что-нибудь полезное — но в земном мире нет никого стоящего: только мелочь, шушера, которая не может существовать без людей, неразумные демоны-паразиты. Да еще дальние потомки древних тварей, спутавшихся с людьми, — мерзость, да и только. «Куб» стоит на окраине города, Сейра может, подняв голову от стола, выглянуть в окно и увидеть снующих туда-сюда крестьян. Беспечные человечки подобрались слишком близко к ним, но ведут себя так, словно не видят одиноко стоящее странное здание, буквально упавшее с неба. А может, правда не видят: вполне в духе Короля Преисподней наложить чары невидимости, чтобы люди не мешались. И только он мог запретить Шакалу и Эзелю выйти «поразвлечься с людишками». Кьека, сильнейшая из Девяти Врат, а потому главная, тоже могла бы — и они, быть может, послушались бы. Только она не станет им запрещать: уж слишком сама любит играть со смертными в свои страшные, жестокие игры. Книгу резко вытягивают из расслабленных пальцев, Сейра, успевшая уйти в состояние глубокой задумчивости, вздрагивает всем телом и тотчас же жалеет об этом: вряд ли наказание за проявленную слабость заставит себя долго ждать. Кьёка любит страх — но Сейра, демоница, не имеет на него права, а резкое движение наверняка будет расценено как проявление испуга. Реугецутен вообще-то её не боится — просто не любит внезапные появления и громкие звуки. Над ухом раздается ядовитое шипение: — Интересно? Нравится наблюдать за людишками, Сейра? — Нет, Кьёка-сама, — отвечает, даже не разворачиваясь к говорящей. Спокойно и тихо. Госпожа все равно не в духе, так что нет смысла оправдываться и лебезить: все равно злость и неудовлетворённость сорвут на ней. На удивление, немедленного удара не следует. — А мне нравится. Особенно, когда они на дыбе. Или пляшут в раскаленных сапогах. Не когда шныряют возле базы «Тартароса» так, будто у себя дома! — Отчего вы не возьмете к себе в темницы кого-нибудь из них? Лицо Кьеки кривится. — Милорд запретил. Глупый вопрос, на самом-то деле. Что ещё может остановить ее, кроме как слово Короля? Одежда Кьёки порвана в районе солнечного сплетения и пропитана кровью; на запястьях и выше тоже бурые разводы, хотя раны уже зажили. Никому из них не нравится висеть наколотым на шипастую лиану, словно насекомое на булавку, но Кьёке — сильнее других. Она хочет, чтобы Король общался с ней на равных, но не видит, что они не равны ни разу. (Слишком разные, они все — слишком разные. Такими уж были созданы. Интересно, думал ли Зереф о том, что им, нынешним демонам «Тартароса», придётся как-то уживаться, работать вместе, жить?) Сейра видит — но молчит. И не только из страха — она и сама не ровня госпоже Рейсейтен. Ненависть к Марде Гиру, его надменности и безразличию подпитывает силу проклятий Кьёки, а восхищение перед ним и его умом, трепет перед его мощью, которые она пронесла через всю долгую жизнь (чуть больше сотни лет — смешная цифра для дракона или рождённого демона, но немалый срок для созданного), побуждает ее расти и становиться лучше, сильней и злей — пусть неосознанно, но она пытается соответствовать Королю, быть достойной его. Если бы ещё он ценил это. Кьёка снимает шлем и сбрасывает на пол, железо грохает по каменному полу, где он не застелен коврами. Сейра не любит громкие звуки, и госпожа об этом знает. Разумеется, знает — и пользуется этим. Кьёка тянет ее за волосы, заставляет запрокинуть голову до хруста. Какой контраст, думает Сейра, когда вторая рука-лапа ложится ей на лицо: на ключицах она чувствует теплые мягкие губы, на скуле — прохладные когти острее бритвы, буквально прокалывающие щёку насквозь, вспарывающие кожу, раздирающие мышцы. Когти забираются дальше: царапают дёсны, скрежещут по зубам. Сейра привычная: это происходит уже не в первый раз, не в десятый и даже не в сотый. Госпоже нравится её лицо — ранить, царапать, бить. Сейра привычная, но это все равно больно. Ещё больше боли, чем сами раны, доставляет обостряющее все ощущения проклятие — слабое, очевидно, наложенное неосознанно. Тем не менее она не издает ни звука. Если Кьёка хочет, чтобы она кричала, — она обязательно даст это понять. Если не хочет… рассердится, быть может. Рассердить госпожу чревато необходимостью создавать новое тело — а значит, провести неопределенное время в лаборатории: работа «Сердца Преисподней» все еще не такая налаженная, как хотелось бы. Иногда нормальное тело с правильно функционирующими системами удаётся получить не далеко не с первого раза. Рейсейтен прекращает причинять ей боль, и физически, и магически (хотя… это ведь не магия — проклятие) и отходит куда-то за спину. Сегодня она удивительно мягка — впрочем, это может быть лишь прелюдией. Густая и тёмная демоническая кровь течет по шее, течет по ключицам и по груди, напитывает легкий шелковый халат, который Реугецутен носит в своих покоях, не снимая. Люди почему-то жутко стыдятся своих тел и рьяно их скрывают, так что на миссиях ей приходится таскать тяжелые, неудобные и уродливые платья — для того, чтобы сливаться с толпой. Благо, ее почти не отправляют «в люди», и базу она покидает редко. На лице Кьёки — какое-то непривычно отрешённое, безмятежное выражение, обычно холодные голубые глаза смотрят едва ли не с нежностью, и губы изгибаются так мягко… Сейра задерживает дыхание от резко нахлынувших тёплых чувств. Демонам не положено ощущать такое. Кьёка наклоняется к ней ближе и шепчет, безумно, лихорадочно, счастливо блестя глазами: — Мы неизменны. Сейре очень хочется спросить, что она имела в виду, но не до конца убитый инстинкт самосохранения шепчет ей, что этого делать не стоит. Рейсейтен продолжает, помолчав немного, без всяких просьб: — Старые демоны… — исправляется, немного подумав: — Рожденные демоны живут сотни лет, тысячи — в зависимости от вида. Как и драконы. И, как и драконы, меняются до неузнаваемости за пару веков. Даже люди, эти букашки-однодневки, успевают иногда стать чем-то, а после — совсем иным. Представь только — за свою короткую человеческую жизнь! Только мы не меняемся. Мы — да ещё, быть может, звездные духи. Сейра понимает, что это чужие мысли — не Кьёки. Догадывается даже, кто вложил их в ее голову. — Мы будем жить вечно, Сейра, — говорит одновременно мечтательно и уверенно. — И останемся такими же, какими были в первый день своего существования. Этериасы. Вечные. Жить вечно — и вечно нести в мир лишь зло, хаос и разрушение; жить вечно — и ничему не научиться, прожив столетия. Это совсем не то, чего хотела бы Сейра, а вот Кьёку приводит в восторг одна мысль о своем бессмертии, о своей постоянности, Кьека не понимает, что это не достоинство и не преимущество — скорее наоборот. Сейра понимает — но, как повелось, молчит. …Она может представить, с какой бессильной горечью Марде Гир говорил о природе этериасов и как его гнетёт эта долгая, лишенная смысла жизнь (нет, смысл в их жизни, конечно же, был — Зереф и его воля, однако Создатель давно оставил их, мастер запечатан в книге, и никто не знает, что вернёт их обоих; когда исполнится то, ради чего они появились); как его разозлило то, что Рейсейтен истолковала его слова по-своему (неверно). Пожалуй, можно понять, почему Короля так сильно раздражает Кьёка и почему она почти никогда не выходит из его кабинета без ран. Они просто не понимают друг друга. — Опять ушла в себя, — на удивление беззлобно отмечает Кьёка. — Простите, госпожа, — шелестит Сейра, все еще не уверенная, что ее не ударят. Её не бьют — приобнимают со спины (нарост на подбородке упирается в ключицу и немного царапает), ненавязчиво оттесняя к постели с балдахином. Шелковое белье, куча подушечек, блюдо с диковинными фруктами, доставленными с дальних островов, початая бутылка вина — Реугецутен любит окружать себя комфортом и удовольствиями. Она всегда — с первого дня своего существования — питала слабость к красивым вещам. Кьёка помнит. Кьёка целует ее, размазывая рукой незастывшую ароматную кровь. Кьёка кусает ее, жадно слизывая выступающие багровые капли. Сейра упивается ласками, запоминает каждое непривычно аккуратное прикосновение и приятное слово. Как человеческие хозяйки заготавливают еду впрок, когда её много и не верится, что придет холод и голод, так и она пытается насладиться, напитаться перепавшей ей нежностью, пока госпожа так удивительно добра — Сейра не глупа, понимает, что следующий такой вечер будет далеко не скоро. Или никогда. Кьёка очень ласкова; Сейра счастлива — бьется в ее руках, как рыба в сетях, закатывает глаза и мычит от удовольствия, и в самом конце, когда она наконец расслабляется полностью и перестает ждать подвоха, получает болевым проклятием. Реугецутен научилась получать удовольствие и от боли, привыкла к ней, — если твоя любовница — Кьёка Рейсейтен, трудно не привыкнуть, — но сегодняшняя нежность выбила ее из колеи, заставила поверить в то, что жестокости больше не будет, в то, что сегодняшний вечер будет отличаться от тысячи предыдущих. Глупости, ругает себя Сейра, Кьёка по своей природе не может не причинять боль, она это не контролирует — такой уж создал не Зереф; наверняка это имеет какой-то смысл для их общей миссии. Но Сейра все равно едва сдерживает слёзы обиды — должна сдержать. Демоница не имеет права на слабость. Какими их создал Зереф, такими они и останутся. Этериасы. Вечные. Жить вечно, и каждый день — такой же, как предыдущий. Время идёт, но все то же. Меняются тела — но они все те же. Сейра так же собирает красивые безделицы и много читает, Кьёка — «добывает информацию», и в подвалах, где она это делает, всегда до головокружения пахнет железом и смертью. — Я все же выйду к людишкам, Сейра, — шепчут ей в шею. — Незаметно. Скажешь Королю, что я была у тебя. — Врать, глядя телепату в глаза, опасно (и, кажется, ему не нужно заглядывать ей в голову, чтобы добиться правды, — он каким-то образом знает обо всём, что происходит в «Кубе»). Ослушаться госпожу — тоже. На самом деле, Реугецутен не задумывается ни на миг: она давно выбрала сторону. Сейра никогда не говорит о любви — только о верности, потому что привязанность — слабость, недостойная демонов Зерефа, а её верность… По крайней мере, она может быть полезной. Сколько раз Сейра воскрешала свою госпожу до постройки лаборатории! Сколько раз шла ради неё против слова Марде Гира! — Да, Кьёка-сама. — Умница, — говорит та и целует её в плечо, прихватывая клыками и ненадолго оставляя след. Вообще-то вся проблема в том, что Сейра её не боится. Именно поэтому Кьёка выходит мучать людей, наплевав на запреты, — она слишком любит, когда ее боятся, — не только боль. А Сейра… Сейра любит Кьёку. И боится только того, что та об этом узнает.