You better run

Роман и Карла предназначены друг другу — так было всегда и так будет, порядок вещей останется нерушимым, даже если весь этот гребанный мир вокруг пойдет прахом. Впрочем, все это вовсе не значит, что Карла счастлива, или хотя бы не против. — Я не выбирала этого, — цедит она сквозь сжатые зубы, остервенело растирая кровавое пятно на светлом ковре губкой, зажатой в руку, обтянутую ярко-желтой резиновой перчаткой. — Я не выбирала этого, слышишь, ты, ублюдок? — Я тоже этого не выбирал, — полусонно бормочет Роман: стоит ему насытиться, как он впадает в это странное состояние, когда время становится очень тягучим, а тело — непослушным. Хочется спать, или хотя бы прилечь ненадолго, расслабиться и закрыть глаза, позабыть обо всем и просто… Ну, да, просто переварить съеденное. — Ты чудовище, — с отвращением бросает Карла, и Роман с ней не спорит: да, он чудовище, таково наследие его холеной суки-матери, и от этого никуда не деться. Он не то, чтобы смирился — выбора все равно нет, так к чему эти драмы? Карла — такая же неизбежность в его судьбе, как и тьма, окутывающая его сущность, как и голод, который вынуждает его убивать и поглощать чужую мертвую плоть. Их мир — он сумасшедший, бесспорно, и Роман даже в этом сумасшедшем мире умудряется быть выродком. Но его это почти не беспокоит: по крайней мере, не в те минуты, когда он сыт. — Я ведь говорила тебе, что больше не стану участвовать в этом! — Карла на мгновение прерывает свою работу: она стоит на коленях у дивана, а за этим самым диваном лежат останки той наивной дурочки, которая купилась на безмятежную улыбку красавчика Годфри и поплатилась за это собственными кишками. Всюду кровь, и хотя Карла оттерла уже немало пятен и промокнула немало алых густеющих луж, смерть витает в гостиной дома Годфри так явно, что впору вопить в голос от ужаса. Вот только для Карлы все это уже не впервые, у Карлы уже иммунитет к смраду смерти и кровавым разводам на лице суженого, и алые лужи давно уже не снятся ей в кошмарных снах. В их мире все так устроено, что ей все равно никуда не деться от этого. Но разве не имеет она право на небольшую драму в процессе проживания всего этого дерьма? — Ты обещал больше не убивать в доме, — напоминает она зло, скорее шипит, чем говорит. — Так вышло, — вяло оправдывается Роман. — Я не собирался, честно. Но ты же знаешь, голод порой застигает меня врасплох, я просто… — Ты никогда не можешь сдержаться, сукин ты сын! — взвивается Карла и швыряет в него грязную губку. Роман даже не пытается прикрыться: он похож на демона, искупавшегося в крови очередной девственницы, и теперь праздно почивающего в кресле. Истинное зло под маской смазливого золотого мальчика. Карла горько усмехается — осознание того, что ее душа настолько темная, что судьба одарила ее именно такой парой, отдает во рту металлическим привкусом крови. — Тебе не обязательно убирать это, Карла, — все так же расслабленно бормочет Роман. — Я займусь этим сам, позже. — Ты же знаешь, что я не могу оставить все это вот так, — вздыхает Карла раздосадованно, светлая прядь выбивается из ее идеальной прически и падает ей на лицо, но она не обращает на это внимания. Подбирает губку, валяющуюся у Романа под ногами, и продолжает тереть ковер, глухо приговаривая: — Все должно быть по правилам. Ты убиваешь, я — убираю. Гребанные правила сводят меня с ума, если их не выполнять. Я ненавижу их, и тебя ненавижу тоже, вот бы однажды кто-нибудь из тех, кем ты решишь набить свое гнилое нутро, взял и сам выпустил тебе кишки… — Но ты же на самом деле не хочешь этого, правда? — с внезапным беспокойством шевельнулся в кресле Роман. Карла медленно подняла голову и взглянула ему в лицо немигающим взглядом, ее лицо было бледным, а губы плотно сжатыми, и лишь глаза ее пылали каким-то нездоровым огнем, от которого даже самому Годфри на мгновение стало не по себе. — На самом деле, я хочу этого больше всего на свете, — четко произнесла она, но через миг губы ее расслабились и сложились в улыбку, которую можно было бы назвать нежной, если бы не холод во взгляде: — Но если умрешь ты, то умру и я, а я слишком люблю жизнь. А моя жизнь — это ты, Роман. И нам с тобой суждено жить очень долго. — Мы могли бы жить счастливо, — он говорил ей это уже тысячу раз, и каждый раз Карла лишь смеялась в ответ: — Могли бы, если бы никогда не встретились. Нам стоило бежать друг от друга на край света, а мы… Глупые мы. — Вечно ты все усложняешь, Карла. — Без меня ты бы умер со скуки, — парирует она и вновь погружается в работу, словно бы забывая о нем. Так они и живут — убийца и его сообщница, вместе вопреки ненависти и отвращению, которые питает к нему Карла, покорные судьбе и меткам, которыми наградила их вселенная, навсегда связав и сделав единым целым. Так они и живут, и так и будут жить — до тех самых пор, пока Карла не решится прикончить его, или Роман не устанет от ее проклятий и не покончит с ней первым. В любом случае, умрут они в один день — так уж все устроено в их сумасшедшем мире.