Любовный недуг

Демонов слишком мало в этом мире, думал Казама, глядя, как облетают лепестки бледной сакуры. Скоро глупые невежественные существа, называемые людьми, совершенно вытеснят их. Женщины среди демонов редкость, значит редкость и продолжение рода. Людей слишком много, и даже война этого не изменит. Они размножаются, как животные. Казама и пытался думать о людях, как о животных, но что-то ему мешало. Животные, в отличие от людей, не мнили себя ровней ему, чистокровному демону, а эти — да. Он вспомнил Чизуру, ее слова, сказанные у могилы Кодо. Она не была человеком, но ей тоже передались глупость и слабость людей, с которыми она провела так много времени и за которых так держалась. Впрочем, при всех своих недостатках Чизуру обладала сильной волей. Она была несчастна и бледна, но держалась с достоинством и не затаила в душе обиды на того, кто покинул ее на этом берегу. Она умела любить безответно. Казама не умел. Он как-то не подозревал, что когда-нибудь для него это станет непреодолимым препятствием. Любовь — примитивное чувство и в жизни демона вещь совершенно бесполезная. Если ты не выбираешь себе невесту, потому что невеста — редкость в мире демонов, о какой любви может идти речь? Чизуру и была ему нужна, как редкая драгоценность. Он не чувствовал к ней ничего. Да и что он мог чувствовать по поводу слабой девчонки, для которой самыми близкими существами стали эти дворняги Шинсенгуми? Он собирался жениться на ней и иметь с ней детей, это да. Ее ценность была только в том, что она родилась чистокровным демоном. Никаких личных качеств, достойных его привязанности, у нее не было. А у Хиджикаты Тошидзо их не было тем более. Хиджиката Тошидзо был жалким человеком, деревенщиной без роду и племени — пусть даже людского; а потом, словно в насмешку над Казамой, стал еще и фальшивым демоном — расэцу. В демонической форме он сумел задеть Казаму в бою. Именно этот факт и поразил Казаму в самое сердце. А может быть, его поразило не мнимое мастерство этого дворового пса, считающего себя мечником, а сила его духа? Казама сам не понимал. Он убеждал себя, что дело в нанесенном ему оскорблении, что он просто хочет отдать долг чести, а долг чести велит отомстить за унижение. Само по себе ранение от руки этой дворняги не доставило Казаме никаких неудобств помимо оскорбленного самолюбия. Рана на лице от меча Хиджикаты зажила так же быстро, как и другие раны, но Казама какое-то время непроизвольно трогал это место рукой, а когда смотрелся в водную гладь или зеркала, то невольно задерживал на нём взгляд. Жгучая ненависть уступала место иному чувству, которому тогда он не находил объяснения. Он хотел, чтобы рана осталась, как напоминание о том бое, о встрече, о Хиджикате. Хотя ему и не требовалось никаких знаков, чтобы не забывать. Хиджиката и без того не выходил у него из головы. Словно острая игла или отточенный меч, что вонзился в мозг и ни на минуту не оставлял Казаму в покое. В какой-то момент Казама понял, что и не хочет покоя. Он совершал странные и не свойственные — ни демонам вообще, ни самому себе — поступки. Совершенно выбросил из головы и чудом найденную невесту, и интересы клана. Как будто бы Хиджиката в его голове заменил собой все прежнее, важное, нужное. И сам стал этим всем и даже больше. Казама, конечно, задавался вопросами. Почему из-за такого жалкого создания он отказался от всего, что имел и всего, что собирался получить? Почему для того, чтобы убить ничтожного расэцу, он отыскал легендарный меч, оружие против истинных демонов? Почему всякий раз, когда он мог нанести решающий удар этому упрямо не желающему подохнуть ублюдку, его рука останавливалась? И почему как-то незаметно получается, что он как будто живет ради новой встречи с ним? Так оно и было. Хиджиката, поселившийся в его голове, никак не мог заменить настоящего — живого, исполненного пламенной ярости в битве, воплощения истинной страсти. Казама не понимал, как такое возможно, но факт оставался фактом. Его сердце было ледяным, и растопил этот лед Хиджиката. Или не растопил, а растоптал, изрезал и оставил режущие изнутри осколки. Казаме пришлось научиться жить и с этой мыслью. До Хиджикаты его сердце молчало, было пусто и холодно. Теперь в нем полыхал огонь, и по сравнению с этим огнем пожар, разделивший их с Хиджикатой во время последней встречи, был ничем. В тот момент он завидовал Чизуру, слабой Чизуру, что могла любить безответно и быть счастливой. Казама не мог. Он не умел быть счастливым на расстоянии. И дело было не в море, разделявшим их с Хиджикатой в настоящий момент. Между ними всегда стояло что-то третье. Расовая принадлежность, родовитость, Чизуру, условности, неприязнь и вражда. Быть как Чизуру Казама не только не мог, но и не желал. Чизуру довольствовалась малым, ему было нужно все. Ему приходилось обходиться крохами воспоминаний, и он тщательно выуживал каждое из памяти. Вот у Хиджикаты были длинные черные волосы, а вот они стали белыми, как у Казамы. Или вот он произносит пламенную речь в честь своих обожаемых Шинсенгуми, а Казаме даже не смешно слушать эти бредни. Тогда он понял, что Шинсенгуми для Хиджикаты — самое главное в его никчемной жизни. Наверное, Казама хотел уничтожить Шинсенгуми, чтобы у Хиджикаты не осталось ничего. Хиджиката лишил его всего, такой обмен был бы справедливым. Впрочем, была ли доля вины Хиджикаты в любовном недуге, поразившем Казаму? Человек ничего не делал, чтобы привязать демона к себе. Он просто стоял у него на пути. Он заставлял вскипать ледяную кровь Казамы одним своим присутствием. Возможно, будь на месте Казамы кто-то другой, тот бы выстоял. Казама спрашивал себя, сошел ли он с пути, когда встретил Хиджикату и осознал свои чувства к нему, — или, напротив, нашел свой истинный путь? Может быть, ему было предначертано испытать в этой жизни настоящее живое чувство к ничтожному созданию? Может быть, такова кара судьбы за его высокомерие? Казама пытался представить себе, каково это: быть рядом с Хиджикатой каждый день, не таясь, открывать перед ним свои чувства, получать что-то в ответ. Наслаждаться не яростной битвой, не принятой и причинённой болью, а чем-то иным; не испепелять, а дарить тепло. В другой жизни, свободной от условностей, они могли бы любить друг друга, и Казаме не пришлось бы сдерживать внутренний огонь. Но здесь и сейчас это были только фантазии. Казама слишком хорошо понимал, что такое реальность. Он знал, что погасить огонь, пожирающий его сердце изнутри, может только смерть — Хиджикаты или его. И конечно, если понадобится выбирать, он уступит жизнь Хиджикате. У Хиджикаты есть Чизуру, у Казамы нет никого. Что бы между ними не происходило, Казама знал: он был единственным, кто обращался с Хиджикатой, как с настоящим воином — и поэтому Хиджиката ответит на его вызов. Вот только на его любовь он не сможет ответить никогда.